– Где ее племянник? – громко спросил он.
– С восьми утра прошлого вторника никто его не видел.
– Я видел! Во вторник – в полдень. – Сказавши это, сквайр Харгривз крепко выругался. – Он пришел ко мне пешком, через пустошь, сказал, что тетка его умерла, и попросил ссудить ему немного денег на похороны под залог золотых пуговиц, срезанных с его рубашки. Напомнил о нашем родстве, которое позволяет ему надеяться на мою жалость к участи джентльмена, оказавшегося в столь крайней нужде, и поведал, что пуговицы он хранит в память о матери, это ее первый подарок ему, поэтому мне надлежит сберечь их, ибо однажды он разбогатеет и выкупит их у меня. Он, дескать, не знал, что его тетка серьезно больна, иначе расстался бы с ними раньше, хотя и дорожит ими больше всего на свете. Я дал ему денег, а взять у него пуговицы постыдился. Он заклинал меня никому ничего не рассказывать, однако, когда дело касается исчезновения человека, я обязан сообщить о нем все, что мне известно.
Таким образом о бедности Мортонов раструбили на всю округу! Ну да людям было не до того, все отправились на поиски сквайра. Два дня без толку бродили по пустоши. На третий собралась уже целая сотня мужчин, и они принялись прочесывать местность, взявшись за руки, шаг за шагом, так чтобы ни фута земли под ногами не пропустить. И нашли его – окоченевшего, с деньгами сквайра Харгривза и материнскими золотыми пуговицами в жилетном кармане.
Похоронили его рядом с его несчастной тетушкой Филлис.
После того как нашего сквайра, Джона Мармадюка Мортона, обнаружили мертвым, после того как жизнь его столь прискорбно оборвалась на унылой болотистой пустоши, кредиторы утратили власть над имением, которое, по правде сказать, за семь лет своего управления они уже выжали как лимон. Долгое время никто, похоже, не знал, кому теперь по праву принадлежит Мортон-Холл. Старый замок разваливался на глазах, в трубах гнездились стрижи, выложенные камнем полы на фасадной террасе заросли травой, все стекла в окнах были выбиты, неизвестно кем и зачем – навряд ли деревенскими сорванцами, верившими, что в доме живут привидения. Мы с Этелиндой иногда летним утром ходили в сад за розами, снизу доверху опутанными сорным вьюнком. Поначалу мы еще пытались понемногу пропалывать старый цветник, но годы давали о себе знать – от работы внаклонку спина болела немилосердно. И все же на душе становилось легче, если нам удавалось расчистить небольшой клочок. После обеда мы ходить туда не любили, всегда старались убраться из сада засветло, пока не начало смеркаться.
Расспрашивать каждого встречного и поперечного – а нас теперь окружали все больше прядильщики да ткачи с драмблских мануфактур, не то что раньше, когда под простым людом понимались деревенские землекопы и укладчики живых изгородей, – так вот, расспрашивать кого попало, говорю я вам, кто нынче сквайр в Мортон-Холле и где он обретается, у нас язык не поворачивался. Но однажды в нашем старом трактире «Мортонский герб» снял комнату важный лондонский поверенный, чем вызвал немалый переполох. Как выяснилось, он прибыл по поручению генерала Мортона, нынешнего сквайра, который в то время нес службу в далекой Индии. Законники его разыскали, списались с ним и признали его наследственные права, хотя с нашими Мортонами он был связан очень слабо, через каких-то общих пращуров, живших, я думаю, задолго до сэра Джона. Он велел воспользоваться его английскими деньгами и полностью отремонтировать усадьбу, куда он намеревался переселить из какого-то города в северных графствах трех своих незамужних сестер, которые будут жить в Мортон-Холле, покуда он сам не вернется в Англию. Лондонский поверенный нанял в Драмбле строительного подрядчика и объяснил, что от него требуется. По нашему мнению, лучше было бы нанять для такого дела Джона Кобба, мортонского строителя и плотника, который изготовил и гроб нашего сквайра, и гроб его отца. Вместо этого в Мортон-Холл нагрянул целый полк горластых драмблских рабочих, и они принялись безжалостно все крушить. Их соленые шуточки так и сыпались из бывших господских покоев. Мы с Этелиндой не приближались к дому, пока вся эта орава не убралась обратно в свой Драмбл. А когда наконец увидели, во что превратилось родовое гнездо Мортонов, так и ахнули!
Замок было не узнать. Старые створчатые окна с частым свинцовым переплетом, наполовину заросшие вьюном и ползучей розой, всюду заменили новыми, раздвижными, с широкими сплошными стеклами. В каминах вместо прежних бронзовых подставок, на которые со времен старого сквайра укладывали толстые бревна, появились какие-то новомодные решетки, и камины стали нещадно коптить. Квадратный турецкий коврик под обеденным столом, вполне устраивавший мисс Филлис, оказался недостаточно хорош для новых Мортонов: коврами устлали весь пол. Улучив минуту, мы заглянули в старую парадную столовую, где некогда накрыли обед для пуританских проповедников (позже ее переименовали в «столовую с каменным полом»), и в нос ударил сырой, затхлый запах – помещение использовалось просто как чулан для старья. Мы поскорее притворили дверь. Все увиденное нас сильно огорчило: ничего похожего на дорогой нашему сердцу благородный Мортон-Холл!
– Как бы то ни было, три сестры носят фамилию Мортон, – рассудила Этелинда, – и мы всегда должны об этом помнить. Дождемся, когда они появятся в церкви, и сходим к ним выразить наше почтение.
Сказано – сделано. Но прежде чем пойти с поклоном в Мортон-Холл, мы кое-что разузнали о новых хозяйках от горничной (прежде, пока ее не повысили до горничной, она была обыкновенной прислугой за всё), которая часто наведывалась в деревню и вскоре начала без утайки отвечать на наши расспросы. Надо сказать, мы с сестрой никогда не заносились, а горничная, простая честная дочка фермера из Нортумберленда, лукавить не привыкла. Но что она вытворяла с английским языком, уму непостижимо![71] Говорят, у ланкаширцев во рту каша, однако у меня ни разу не возникло сомнений, что мы с ними изъясняемся на одном языке; зато, когда миссис Тернер назвала свое имя, мы с Этелиндой обе ясно услышали «Донах» и даже слегка испугались, не ирландка ли она. Так вот, все три ее хозяйки были дамы не первой молодости: мисс Софронии – собственно «мисс Мортон» – исполнилось шестьдесят; мисс Аннабелла была на три года моложе; а мисс Дороти (или «Крошка», как звали ее сестры промеж собой) – на два года моложе мисс Аннабеллы. Если вы спросите, отчего миссис Тернер так скоро доверилась нам, я отвечу, что, во-первых, она, несомненно, прослышала о наших старинных связях с господской семьей, а во-вторых, будучи неисправимой болтушкой, использовала любой случай почесать язык. Поэтому не прошло и недели, как мы уже знали, что каждая из трех леди претендует на восточную спальню (с окном на северо-восток), где во времена старого сквайра вообще никто не спал. К двери в спальню вели две ступени, и мисс Софрония категорически заявила, что не позволит одной из младших сестер занять комнату, расположенную выше ее собственной: право на ступени принадлежит ей по старшинству. После чего она на два дня заперлась в спальне и разложила там свои вещи. Назад мисс Софрония вышла с видом курицы, снесшей яйцо и почитающей это великой заслугой, каковую никто у нее не отнимет!
Впрочем, справедливости ради надо сказать, что младшие сестры в общем и целом не посягали на ее особое положение и не втыкали в свои шляпки больше двух перьев, тогда как мисс Софрония неизменно украшала себя тремя. Только однажды, в зимнюю пору, когда мисс Аннабелла ждала предложения руки и сердца, мисс Софрония милостиво разрешила ей носить три пера, но, едва помолвка расстроилась, мисс Аннабелле пришлось одно перо безотлагательно выдернуть и вновь занять место обычной младшей сестры. Бедная мисс Аннабелла! Если верить мисс Тернер, в молодости она была дивно хороша собой и на нее возлагали большие надежды. Брат-генерал и матушка во всем потакали ей, лишь бы не портить красотке настроение, а вместе с ним и внешний вид, благодаря которому миссис Мортон рассчитывала поправить семейные дела. Сестры злились, что Аннабелла не вышла замуж за богача, хотя в этом не было ее вины. Она не раз говорила миссис Тернер, что ничего не имела против такого брака, только богачи не делали ей предложений. Мы с Этелиндой согласились: действительно, в чем ее вина? Но сестры упрямо винили ее, и теперь, на склоне лет, без конца рассуждали о том, как повели бы себя на ее месте, обладай они ее внешностью. Они любили вспоминать про неких девиц по фамилии Беррелл – по слухам, эти мисс Беррелл, далеко не сказочные красавицы, все как одна вышли замуж за лордов. Из чего мисс Софрония делала несложный вывод, предлагая его в форме вопроса: если какая-то мисс Беррелл, имея в своем арсенале пару сносных глазок, вздернутый нос и слишком большой рот, сумела выйти за барона, то за кого, в смысле титула, должна была выйти наша прекрасная Аннабелла?.. Самое печальное, что мисс Аннабелла – никогда не мечтавшая о титулах и славе – в юности хотела обвенчаться с бедным молодым священником, но мать и сестры воспротивились, призывая девицу подумать прежде о благе семьи. Зато мисс Дороти старалась как могла, и мисс Мортон всегда хвалила ее за это. Не обладая и половиной очарования мисс Аннабеллы, однажды она целых три раза подряд танцевала в Харрогейте с неким джентльменом высокого полета. Даже теперь она не оставила попыток поспорить с судьбой, чего нельзя было сказать о мисс Аннабелле, сникшей окончательно и бесповоротно.
Все это миссис Тернер поведала нам еще до того, как мы предстали перед сестрами Мортон, заранее уведомив их – посредством той же миссис Тернер – о желании засвидетельствовать им наше почтение. В условленный день мы приблизились к парадному входу и вежливо постучали в дверь. Честно говоря, прежде чем воспользоваться парадным входом, мы долго колебались. Конечно, если бы речь шла о дружеском визите к миссис Тернер (которая постоянно зазывала нас в гости) или о небольшом подношении в виде дюжины свежих яиц – для чего совершенно незачем было бы менять повседневное платье на выходное, – нам следовало бы войти с черного хода. Но коли мы вознамерились нанести визит вежливости госпожам Мортон и заверить их в своем благорасположении, то при всей разнице в статусе мы выступали как посетители, каковым полагается входить через парадную дверь. Нас провели по широкой лестнице в коридор к двери с двумя ступенями – в комнату мисс Софронии. При нашем появлении она торопливо спрятала какие-то бумаги. Позже мы узнали, что мисс Софрония пишет книгу под названием «Честерфилд в юбке, или Письма благородной дамы к юной племяннице»