[72]. Малолетняя племянница сидела в той же комнате, в высоком кресле; к спине девочки была привязана ровная плоская доска, а на ноги ей зачем-то надели колодки. В таком положении она внимала тетушкиным письмам (что еще ей оставалось!), которые зачитывались вслух по мере написания, дабы безотлагательно проверить, как они скажутся на ее манерах. Мы с сестрой поневоле прервали урок воспитания, и я не уверена, что мисс Софрония сильно обрадовалась; зато обрадовалась маленькая мисс Корделия Мэннисти, это точно.
– А что, юная леди немного того… кособокая? – дождавшись паузы в беседе, осторожно спросила Этелинда.
(Я сразу заметила, что сестра не может оторвать глаз от девочки и лишь изредка для приличия переводит взгляд на какой-то предмет обстановки.)
– Нет, мэм, отнюдь! – ответила мисс Мортон. – Просто девочка родилась в Индии, и, как следствие, хребет у нее слабоват. Мы с сестрами по очереди воспитываем ее – неделю одна, неделю другая, неделю третья. Но принципы воспитания, вернее, полного отказа от воспитания, практикуемые моими сестрицами, настолько идут вразрез с моими собственными представлениями, что, когда мисс Мэннисти вновь попадает ко мне, я вынуждена исправлять все то, чем ее… гм… чему ее научили за истекшие две недели; на большее рассчитывать не приходится. Корделия, будь умницей, расскажи милым дамам, что ты узнала нынче утром на уроке географии.
Бедный ребенок начал подробно рассказывать нам о йоркширской реке, про которую мы, к своему стыду, сроду не слыхивали, а после еще подробнее – о городах, через которые она протекает, и о том, чем они замечательны. Единственное, что я запомнила, – вернее единственное, что усвоила из ее рассказа, – это что Помфрет[73] славится помфретскими лакричными пастилками; ну да это я и раньше знала. Зато Этелинда слушала девочку раскрыв рот, у нее прямо дух захватило от изумления, и, когда рассказ был окончен, она искренне восхитилась:
– Чудесно, чудесно, прелестное дитя!
Мисс Мортон, слегка поджав губы, возразила:
– Ничего особенного. Прилежные девочки могут выучить все, что пожелают, даже французские глаголы. Да-да, Корделия, могут! Вот почему лучше быть прилежной, чем прелестной. Мы здесь не думаем о внешности. Можешь теперь встать с кресла, дитя, и пойти в сад, только не забудь надеть капор, не то вся покроешься веснушками.
Мы с сестрой тоже встали и вместе с девочкой вышли из комнаты. Этелинда нашарила в кармане монетку.
– Вот, милочка, возьми себе шестипенсовик. Не спорь, нет ничего зазорного в том, чтобы принять денежку от старушки, которой ты рассказала про географию столько, сколько в целой Библии не наберется!
Этелинда всегда считала, что длинные главы в Библии, сплошь состоящие из имен, заполнены географией, и, хотя я-то знала, что это не так, у меня вылетело из головы, как правильно назвать одним словом имена людей, и я не стала ее вразумлять, география так география. Маленькая мисс сперва замялась, но, должно быть, два ласковых морщинистых лица в конце концов убедили ее, и глазки ее повеселели – только глазки, на губах не мелькнуло и тени улыбки: ребенок отвык улыбаться, постоянно живя с тихими и строгими взрослыми. Задумчиво взглянув на нас, девочка сказала:
– Спасибо. А вы не хотите зайти к тете Аннабелле?
Мы сказали, что с радостью засвидетельствуем свое почтение двум другим ее тетушкам, если они не сочтут это за вольность. Может быть, юная мисс проводит нас к ним? Подведя нас к двери, она стала как вкопанная и печально заметила:
– Мне туда нельзя. На этой неделе я не должна видеться с тетей Аннабеллой. – И она понуро направилась к выходу в сад.
– Ребенок явно запуган, – сказала я Этелинде.
– Но какие познания в географии!..
Восторги Этелинды прервала открывшаяся на наш стук дверь. Бывшая красавица мисс Аннабелла Мортон пригласила нас войти. На ней было белое платье и черная бархатная шляпка с закругленными полями и двумя короткими, свисающими вниз черными перьями. Не берусь утверждать, что она пользовалась румянами, но цвет ее щек был очень живой; этим я и ограничусь. На первый взгляд, хозяйка комнаты показалась мне до того чудно́й, ни на кого непохожей, что я удивилась, чем же она так нравится девочке, а она ей нравилась, это было ясно как день. Но когда мисс Аннабелла заговорила, я и сама поддалась ее очарованию. Голосок у нее был нежный, жалобный, очень подходящий для ее речей: все что-то о волшебстве природы, о слезах и тоске, прямо как в поэзии – заслушаешься! – хотя лично я поэзию понимаю хуже, чем простую, бесхитростную прозу. Честно говоря, мне трудно объяснить, чем подкупила меня мисс Аннабелла. Думаю, мне стало жаль ее, но опять же: пожалела бы я ее, если бы она сама не внушила мне жалость? Не знаю. Комната выглядела очень мило: в углу спинет[74], коли придет охота развлечься, и удобный диван, если надо прилечь. Постепенно мы подвели разговор к ее маленькой племяннице, и оказалось, что у мисс Аннабеллы тоже есть свои принципы воспитания. Она сказала, что ее цель – развить у девочки чувствительность и тонкий вкус. Пока племянница находится под ее опекой, она читает сочинения, рожденные творческой фантазией, и с помощью мисс Аннабеллы приобщается к изящному искусству. Ни я, ни сестра понятия не имели, на что она намекает, – тогда не имели, но потом, расспрашивая маленькую мисс и полагаясь на собственные глаза и уши, мы выяснили, что девочка читает тетке вслух, пока та возлежит на диване. Во время нашего знакомства они погрузились в повествование «Санто-Себастьяно, или Молодой покровитель»[75]; а поскольку история растянулась на пять томов и героиня говорила на ломаном английском – так что все ее речи приходилось перечитывать дважды, с первого раза их было не понять, – этого чтения им хватило надолго. Кроме того, девочка училась играть на спинете, правда далеко не продвинулась: я слышала в ее исполнении только две мелодии, одна – «Боже, храни короля», другая… какая-то еще. Надо думать, ребенок уставал от строгих наставлений одной тетки и пугался несдержанности и взбалмошности другой. Как же было не привязаться к третьей, безобидной, мечтательной тетушке (про «мечтательную» я ничего не выдумала: мисс Аннабелла сама говорила мне, что она мечтательная натура), с ее нежным голоском, нескончаемыми романами и сладкими запахами, которые наполняли сонную комнату.
Когда мы вышли от мисс Аннабеллы, никто не ждал нас, чтобы заманить в покои мисс Дороти, поэтому в свой первый визит мы ушли, не познакомившись с младшей мисс Мортон. Каждая из нас вынесла из Мортон-Холла ворох мелких загадок, разрешить которые можно было только с помощью нашего бесценного словаря – миссис Тернер.
– Кто такая маленькая мисс Мэннисти? – не сговариваясь спросили мы, едва завидев нашу добрую знакомицу горничную.
И тут мы узнали, что была еще и четвертая сестра, самая младшая мисс Мортон – не красавица, не умница, никто и ничто; потому-то мисс Софрония, старшая, разрешила ей выйти замуж за некоего мистера Мэннисти и после всегда говорила о ней «моя бедная сестренка Джейн». Мисс Джейн с мужем уехала в Индию, и там они оба умерли, а генерал поставил сестрам своего рода условие: они должны позаботиться о сироте.
– Мисс Аннабелла любит детей, – сказала я, – оттого и дети ее любят.
– Не знаю, любит она детей или нет, до мисс Корделии в доме никогда детей не было, но этого ребенка она полюбила всем сердцем.
– Бедная маленькая мисс! – вздохнула Этелинда. – Неужели ее все время держат взаперти и даже не пускают поиграть с другими девочками?
От этой мысли Этелинда пришла в ужас, а к девочке стала относиться как к больной, и даже ее исключительные познания в географии превратились в один из симптомов опасного недуга, недаром сестра то и дело повторяла:
– Ох, для чего ребенку столько географии! Не на пользу это, помяни мое слово.
На пользу или нет была девочке география, мне неведомо, знаю одно: ей очень не хватало общения с другими детьми. Спустя несколько дней после нашего визита в Мортон-Холл – когда пришло время недельной опеки мисс Аннабеллы – я увидела мисс Корделию на краю церковной лужайки. Стесняясь своей неловкости, она пыталась присоединиться к игре бойких деревенских девчонок, которые так поднаторели в подобных забавах, что у медлительной неумехи-барышни не было никаких шансов. После некоторых колебаний я подозвала ее.
– Здравствуйте, моя милая, – сказала я. – Как вы оказались здесь, вдали от дома?
Она покраснела и подняла на меня свои большие серьезные глаза.
– Тетя Аннабелла отправила меня бродить по лесу и размышлять… и… ну и… мне стало скучно. Я услышала, как девочки играют и смеются… а у меня с собой была монетка, мой шестипенсовик, и я… В этом ведь ничего дурного нет, мэм?.. Я пошла к ним и сказала одной, что дам ей денежку, если она попросит подружек пустить меня поиграть с ними.
– Дитятко, но они же все… пусть не все… просто грубая деревенская детвора! Девочке из рода Мортон негоже с такими водиться.
– Но я же не Мортон, а Мэннисти, мэм! – возразила она с такой мольбой, что, не знай я, какие негодницы затесались среди девчонок на лужайке, не смогла бы устоять перед ее отчаянным желанием побыть немного со сверстницами. Но поскольку я знала, меня взяло зло, что негодницы забрали себе ее шестипенсовик, и я спросила, которой из них она отдала его. Разгадав мое намерение потребовать монету обратно, девочка вцепилась в меня и принялась слезно просить:
– Нет, мэм… не надо! Я же сама отдала ей денежку.
В общем, я махнула рукой: по-своему девочка была права. Но я по сей день не рассказала Этелинде, что сталось с ее шестипенсовиком. Я увела мисс Корделию к нам домой – мне нужно было одеться поприличнее, чтобы отвести ее в Мортон-Холл, – и по дороге туда, желая сгладить ее детское разочарование, начала рассказывать о моей дорогой мисс Филлис, о ее прекрасных, безоблачных молодых годах. Надо вам заметить, после ее смерти я ни разу не произносила вслух ее имени в разговоре с кем бы то ни было, кроме Этелинды, да и с ней лишь по воскресеньям и только в тихие часы покоя. Я не смогла бы заговорить о ней с кем-нибудь из взрослых, но с мисс Корделией это вышло естественно, само собой. Конечно, я ничего не рассказывала о ее последующей жизни – только о ее пони, ее маленьких черненьких