– Нет! Раз уж ты встал на путь исправления, не стану я тебя сбивать. Предадим прошлое забвению.
Я попытался сам рассказать соседям эту историю, но Джек их просто заворожил, и никто не захотел слушать простое изложение фактов.
Потом повисла пауза; Джек заговорил – довольно тихо – с мисс Хорсман. А чуть позже вдруг воззвал ко мне через всю комнату:
– Ну и сколько раз уже ты охотился здесь с собаками? Осень в этом году поздняя, но погожих деньков все же было достаточно.
– Ни разу не охотился, – кратко ответил я.
– Ни разу! Ого! А я-то думал, охота – лучшее, что есть в Данкомбе!
Прямо настоящая провокация! Сейчас он начнет мне сочувствовать, и все накрепко запомнят этот эпизод.
Принесли подносы с ужином, начались новые перемещения. Мы с Джеком опять оказались рядом.
– Эй, Фрэнк, готов поспорить на что угодно: поднос я опустошу прежде, чем остальные подойдут к нему за добавкой. Я голодный как волк.
– Обещаю тебе дома говяжий огузок и баранью ногу. Только веди себя здесь прилично.
– Ну, разве что ради тебя. Только не подпускай меня к подносам, иначе я за себя не ручаюсь. «Держи меня, не то взбешусь!» – как говорил Ирландец. Пойду-ка побеседую вон с той маленькой старушкой в синем – и сяду спиной ко всем этим яствам.
Он устроился рядом с мисс Каролиной, которой наверняка не понравилось бы то, как он ее описал, и умеренно громким голосом завел с ней беседу. Я, в свою очередь, старался развеять впечатление, которое создал обо мне Джек, и вел себя как можно любезнее, но оказалось, что при моем приближении все как бы каменеют – заводить беседы в такой ситуации было непросто.
В промежутке между этими попытками я услышал, как мисс Каролина уговаривает Джека выпить вина, и увидел, что он наливает себе вроде как портвейн; вот только через миг он резко опустил бокал и воскликнул:
– Чтоб я провалился, настоящий уксус!
И он выразительно скривился; мисс Томкинсон с суровой поспешностью устремилась к ним, чтобы выяснить, в чем дело. Оказалось, что это было смородиновое вино, которым она особенно гордилась. Чтобы вернуть ей душевное равновесие, мне пришлось выпить два бокала, так что кислый вкус напитка я прочувствовал сполна. Впрочем, мисс Томкинсон, кажется, не заметила моей самоотверженности, поскольку внимательнейшим образом слушала извинения Джека за его mal à propos замечание. Он с серьезнейшим выражением лица объявил, что, поскольку очень долго был трезвенником, уже и не упомнит разницы между вином и уксусом, тем более что от последнего воздерживался особенно строго, памятуя, что он дважды подвергался брожению; ему показалось, что мисс Каролина предлагает ему выпить кваса – в противном случае он и вовсе не взял бы графин в руки.
Глава девятая
Когда мы шагали к дому, Джек воскликнул:
– Вот ведь славно-то, Фрэнк! Как я повеселился с этой дамой в синем! Я ей сказал, что ты пишешь мне каждую субботу и пересказываешь все события недели. И она мне поверила. – Он остановился и стал хохотать, булькая и фыркая, что делать на ходу было решительно невозможно. – А еще я сказал ей, что ты влюблен по уши (опять хохот) и что мне никак не вытянуть из тебя имя твоей возлюбленной, но волосы у нее светло-каштановые… короче говоря, нарисовал портрет с натуры, выдал ей точное описание ее самой – и объявил, что мне не терпится с этой дамой познакомиться и воззвать к ней, дабы она проявила к тебе милосердие, ибо в том, что касается женщин, ты просто ужас какой робкий и нерешительный. – Тут он захохотал так, что едва не упал. – Я спросил ее, не догадалась ли она по моему описанию, о ком речь, – уж наверняка догадалась, я все для этого сделал, сказал, что ты очень поэтично описывал мне родинку на левой щеке, мол, это Венера ущипнула красавицу из зависти, что нашелся кто-то прекраснее ее… ох, держи меня, сейчас упаду, совсем ослабел от смеха и голода; короче говоря, я попросил ее: если ей ведомо, кто эта прелестница, пусть она уговорит ее тебя не губить. Сказал, что у тебя уже была несчастная любовь и после этого легкие твои сильно ослабели, а если и здесь тебя ждет такая же жестокость, то я ни за что не отвечаю. Она заговорила про дыхательный аппарат, и я ответил, что для легких-то он, может, и сгодится, но что, если речь идет о больном сердце? Говорил я изумительно – мне открылась одна из тайн красноречия: верь в свои собственные слова; и я словно воочию видел, как эта дамочка в синем стала твоей женой.
Тут, несмотря на всю злость, я тоже не выдержал и рассмеялся – наглость его была неподражаемой. Миссис Роуз уже вернулась домой в двуколке и легла спать, а мы с Джеком просидели за говяжьим огузком и разбавленным бренди до двух часов ночи.
Джек сказал, что у меня выработалась профессиональная привычка: я, как кот, постоянно принюхиваюсь и принимаюсь мяукать или мурлыкать в зависимости от того, здоров пациент или болен. Он меня передразнил, получилось очень смешно. Рано утром Джек двинулся дальше.
Мистер Морган явился в обычное время; они с Маршландом никогда бы не достигли взаимопонимания, и мне было бы очень неловко смотреть, как два моих друга обмениваются язвительными замечаниями и презрительными взглядами.
Мистер Морган явно пребывал в расстроенных чувствах, однако в силу природной почтительности к женщинам не стал этого показывать в присутствии миссис Роуз: выразил сожаление, что она накануне не смогла прийти к мисс Томкинсон и, соответственно, не появилась в обществе, которое, безусловно, украсила бы своим присутствием. Но когда мы остались наедине, он продолжил:
– Меня сегодня утром вызывали к миссис Мантон – у нее опять спазмы. Могу я узнать, что это за история, которую она мне пересказала, – что-то там про тюрьму? Тешу себя надеждой, сэр, что она ошиблась и вы никогда не… что слова ее лишены основания… – он явно не мог подобрать слов, – что вы не провели трех месяцев в Ньюгейте!
Я расхохотался: история обросла прискорбными деталями. Мистер Морган глядел сурово. Я сказал ему правду. Он по-прежнему глядел сурово.
– Уверен, сэр, что вы поступили, как подобает джентльмену, но все это звучит крайне неприятно. Услышав ваш смех, я было подумал, что все эти россказни совершенно безосновательны. К сожалению, это не так.
– Я всего лишь провел ночь в полицейском участке. И ради такого дела готов отправиться туда снова.
– Очень отважно с вашей стороны – настоящее донкихотство; но вы разве не понимаете, что это то же самое, как если бы вы побывали на каторге?
– Нет, сэр, не понимаю.
– Попомните мое слово: эту историю раздуют еще больше. Впрочем, не будем забегать вперед. Mens conscia recti[91], как известно, великая вещь. Но тут уж ничего не поделаешь; видимо, потребуется некоторое время, чтобы избыть несколько предвзятое к вам отношение, которое может сложиться. Впрочем, не будем об этом. Mens conscia recti! Не думайте об этом, сэр.
Было совершенно очевидно, что сам он не мог об этом не думать.
Глава десятая
Двумя или тремя днями раньше я получил от Буллоков приглашение отобедать с ними на Рождество. Миссис Роуз собралась уехать на неделю в гости к друзьям из города, где раньше жила; мне было приятно, что в семействе Буллоков ко мне хорошо относятся и что можно будет побеседовать с ее главой, человеком грубоватым, но добрейшей души.
Однако во вторник, перед самым Рождеством, я получил приглашение на обед от викария; присутствовать будут только члены семьи и мистер Морган. «Только члены семьи». Для меня это обретало особую важность. Я страшно бранил себя за то, что поспешил принять приглашение мистера Буллока, человека неотесанного, с дурными манерами, мужа манерной жены и отца глупой дочери. Я задумался. Нет! Приступ головной боли не годится – получилось бы, что я не смог пойти туда, куда мне не хочется, а в другое место пошел. Оставалось одно: присоединиться к дочерям викария после церковной службы и совершить с ними долгую прогулку по окрестностям. Они держались тихо; не то чтобы грустили, но было ясно, что в такой день они не могут не думать про Уолтера. Лежал снег, небо было чистое, ясное, на гладких листьях остролиста блестело солнце. Лиззи попросила нарвать для нее ярко-красных ягод, а потом сказала:
– А вы помните…
Но Хелен тут же шикнула на нее и посмотрела на Софи – та шла чуть в сторонке и беззвучно плакала. Между Уолтером и ягодами остролиста явно существовала какая-то связь, потому что Лиззи, увидев слезы сестры, тут же эти ягоды выбросила. Вскоре мы оказались у изгороди, за которой открывалось просторное пастбище, наполовину заросшее дроком. Я помог девочкам перебраться через изгородь по приступку, и они пустились бегом вниз по склону; что до Софи, я взял ее под руку и не произнес при этом ни слова, но, кажется, она отгадала мои чувства. Мне тяжело было расставаться с ней у ворот дома викария; невыносимо тянуло зайти и провести с нею весь оставшийся день.
Глава одиннадцатая
На обед к Буллокам я опоздал, дав тем самым выход своему дурному настроению. Присутствовала парочка клерков, с которыми мистер Буллок обращался покровительственно. Миссис Буллок была разряжена в пух и прах. А мисс Буллок выглядела еще более невзрачно, чем всегда; дело, видимо, было в том, что она надела далеко не новое платье – до меня донеслось, как миссис Буллок бранит ее за то, что та не умеет себя подать. У меня возникло подозрение: мачеха не расстроится, если я начну проявлять интерес к падчерице. За столом меня опять посадили с ней рядом, а когда к десерту пришли и младшие, мне всячески стремились показать, как сильно она любит детей, – и действительно, когда один из них приласкался к ней, лицо ее просветлело, но, стоило ей услышать вышеупомянутую реплику, произнесенную громким шепотом, взор ее вновь стал угрюмым и даже злым. Когда же ее стали уговаривать спеть, она нахмурилась и отказалась. Миссис Буллок повернулась ко мне: