– Порой барышни отказываются петь, пока к ним не обратятся джентльмены. – Голос ее звучал сердито. – Если вы попросите Джемайму, возможно, она согласится. А мне она явно не собирается делать такого одолжения.
Я подумал, что петь она наверняка будет прескучно, однако не стал отвечать отказом и озвучил юной даме (она сидела немного в стороне) эту просьбу. Она подняла на меня глаза, полные слез, и ответила решительным тоном (если бы не ее взгляд, я решил бы, что она сердита не меньше своей мачехи):
– Нет, сэр, петь я не буду.
После чего Джемайма встала и вышла. Я думал, что миссис Буллок примется корить ее за упрямство, но вместо этого она пустилась в рассуждения о том, сколько денег потрачено на образование падчерицы и во что обошлось каждое из ее достижений.
– Она застенчива, но очень музыкальна, – повествовала миссис Буллок. – Не знаю, в каком доме предстоит ей жить, но музыка там звучать будет обязательно.
Миссис Буллок расточала похвалы, пока я не возненавидел девицу окончательно. Если они думают, что я собираюсь жениться на этой нескладной толстухе, то сильно ошибаются. Подошел мистер Буллок, а с ним и клерки. Достав томик Либиха, он подозвал меня поближе.
– Я неплохо разбираюсь в агрохимии, – начал он, – и кое-что испробовал на практике, хотя, должен признаться, пока без особого успеха. Но все эти непонятные значки меня только озадачивают. Полагаю, в них скрыт какой-то смысл – в противном случае это, видимо, просто прихоть издателя.
– На мой взгляд, они придают странице крайне неряшливый вид, – высказалась присоединившаяся к нам миссис Буллок. – Я отчасти унаследовала у покойного отца вкус к книгам и должна вам сказать, что очень люблю красивый шрифт, широкие поля и элегантные переплеты. Представляю, как бы он всплеснул руками, увидев нынешние дешевые романы! Книг ему много не требовалось, но некоторые он собирал в двадцати разных изданиях, а за переплеты платил больше, чем за внутреннее содержание. Для него главным была элегантность. Он, мистер Буллок, никогда бы не стал читать вашего Либиха – его бы отвратили и сам предмет, и примитивная печать, и примитивный переплет!
– Дорогая, сходи приготовь чай и позволь нам с мистером Гаррисоном обсудить все эти удобрения.
Мы вступили в беседу; я растолковал ему смысл некоторых обозначений и кратко обрисовал учение о химических эквивалентах. В конце концов он взмолился:
– Доктор! Для меня это слишком большая доза. Предлагаю «hodie»[92] ее не увеличивать – это будет профессионально, как говорит мистер Морган. А на досуге заходите, поучите меня и дальше вашему алфавиту. Из всего, что вы мне тут наговорили, я только и запомнил, что С – это углерод, а О – кислород; а как я вижу, чтобы извлечь из Либиха хоть какой-то смысл, нужно освоить и все остальные буквы, будь они неладны.
– Обедаем мы в три часа, – вставила миссис Буллок. – Для вас, мистер Гаррисон, всегда найдутся и нож, и вилка.
– Ну, должен вам сказать, что после обеда я обычно ложусь вздремнуть, так что мне не до химии.
– Не будьте таким эгоистом, мистер Буллок. Подумайте о том, какое удовольствие общество мистера Гаррисона доставит нам с Джемаймой.
Я положил конец препирательствам, сказав, что могу время от времени приходить по вечерам, чтобы позаниматься с мистером Буллоком, а раньше не получится: нужно выполнять свои профессиональные обязанности.
Мне нравился мистер Буллок, человек незамысловатый, но смекалистый; кроме того, после долгих дней в женском обществе приятно было пообщаться с мужчиной.
Глава двенадцатая
На следующий день мне встретилась мисс Хорсман.
– Так вы вчера были у мистера Буллока, мистер Гаррисон? Я слышала, семейный обед удался на славу. Они все очарованы и вами, и вашими познаниями в химии. Мне об этом сказал сам мистер Буллок, только что, в лавке у Ходжсона. А мисс Буллок – очень славная девушка, правда, мистер Гаррисон? – Она посмотрела на меня в упор. Разумеется, мне оставалось только кивнуть, пусть и покривив душой. – Да и состояние у нее недурное – три тысячи фунтов в американских облигациях, унаследованных от матери.
Что мне с того? По мне, будь у нее хоть три миллиона. Впрочем, надо сказать, в последнее время мне довольно много приходилось думать о деньгах. Я как раз занимался бухгалтерией, чтобы разослать клиентам рождественские счета, и размышлял, сочтет ли викарий, что, получая триста фунтов в год и имея все основания рассчитывать на увеличение дохода, я могу помышлять о Софи. Впрочем, не думать о ней я не мог, и чем больше я думал о том, какая она добрая, милая и красивая, тем отчетливее ощущал, что она достойна куда большего, чем я могу ей предложить. Помимо прочего, мой отец был лавочником, а я видел, что для викария семейное происхождение – вещь немаловажная. И я решил, что буду с особым тщанием относиться к своим профессиональным обязанностям. Со всеми пациентами я стал любезнее обычного и протер дыру на полях своей шляпы, постоянно снимая ее с головы.
Я не пропускал ни единого случая повидаться с Софи. У меня до сих пор не исчерпался запас перчаток, которые я накупил тогда, потому что заходил в каждую лавку, где замечал ее черное платье. Я фунтами скупал крахмал, пока мне до смерти не надоели пудинги с крахмалом, которыми меня кормила миссис Роуз. Я спросил, нельзя ли печь на крахмале хлеб, но она рассудила, что это будет слишком накладно; в результате я стал покупать мыло. Оно ведь становится только лучше от долгого хранения.
Глава тринадцатая
Чем ближе я узнавал миссис Роуз, тем больше она мне нравилась. Дама обходительная, добрая, заботливая; у нас никогда не случалось никаких трений. Я, кажется, обидел ее пару раз, не дослушав долгие рассказы про мистера Роуза. При этом я подметил, что когда она занята, то меньше про него думает; тогда я спросил, не нашьет ли она мне рубашек с застежкой на спине, и она так усердно ломала себе голову над выкройкой, что на некоторое время позабыла про мистера Роуза. Порадовало меня и то, как она обошлась с наследством, которое досталось ей от старшего брата. Точную сумму не назову, но она явно была внушительной, и миссис Роуз вполне могла бы обзавестись собственным домом; вместо этого она сказала мистеру Моргану (а он повторил ее слова мне), что останется жить в моем доме, поскольку питает ко мне сестринские чувства.
«Барышня из почтеннейшего семейства», мисс Тиррел, вернулась к мисс Томкинсон после каникул. У нее были увеличенные миндалины, которые нужно было регулярно обрабатывать щелочным раствором, поэтому я заходил к ней довольно часто. Меня неизменно встречала мисс Каролина, и, когда я освобождался, тут же заводила свой бесцветный разговор. Однажды она заметила, что у нее, как ей кажется, нелады с сердцем, было бы неплохо, если бы я в следующий раз принес стетоскоп, что я и сделал; я стоял на коленях, выслушивая тоны сердца, и тут вошла одна из юных барышень. Она воскликнула:
– Ах, господи! Ну ничего себе! Простите, мадам! – И тут же выскочила вон.
Особых проблем с сердцем у мисс Каролины я не обнаружил: некоторый недостаток тонуса – следствие ослабленности и общей вялости. Спустившись вниз, я заметил, что две-три ее сестры выглядывают из-за приоткрытой двери классной комнаты – завидев меня, они тут же захлопнули дверь, и из-за нее донесся смех. Когда я пришел снова, мисс Томкинсон дожидалась меня при полном параде.
– Горло у мисс Тиррел по-прежнему в прискорбном состоянии. Вам понятна суть ее недуга, мистер Гаррисон, или следует спросить второе мнение? Полагаю, мистер Морган лучше в этом разбирается.
Я заверил ее, что случай простой и речь идет о некоторой заторможенности и вялости, нужно оздоровление всего организма, а это, разумеется, процесс небыстрый, лекарство, которое принимает барышня (йодид железа) наверняка подействует, хотя и не сразу. Мисс Томкинсон склонила голову и произнесла:
– Может, вы и правы, но она говорит, что больше доверяет лекарствам, от которых все-таки есть эффект.
Мисс Томкинс, похоже, ждала ответа, но мне нечего было сказать, и посему я откланялся. В ее присутствии я почему-то всегда будто уменьшался в размерах – умела она третировать людей, – а расставшись с ней, пытался примириться с ее возражениями и говорил себе: «Если она считает, что это так, – еще не значит, что это так». А кроме того, я прикидывал, с каким остроумием мог бы парировать ее резкие выпады, если бы подходящий ответ вовремя пришел мне в голову. На беду, сформулировать его в нужный момент мне никогда не хватало присутствия духа.
Глава четырнадцатая
В целом все шло гладко. Я как раз получил наследство от мистера Холдена и почувствовал себя богачом. На пятьсот фунтов, рассуждал я, можно обставить дом, когда миссис Роуз съедет, а ее место займет Софи. Кроме того, я радовался при мысли, что Софи подмечает разницу в моей манере общения с ней и со всеми остальными, что она смущается и робеет, но не выказывает никакого неудовольствия. Обстоятельства складывались изумительно, поэтому я не ходил, а летал. Работы было много, тяжелых случаев мало. Наследство мое выдали на руки мистеру Буллоку, который, помимо юриспруденции, немного занимался и банковским делом. В благодарность за советы по поводу вложения денег (хотя вкладывать их я не собирался, поскольку нашел им куда более приятное, пусть и менее прибыльное применение), я довольно часто ходил заниматься с ним агрохимией. Стыдливый румянец на щеках у Софи заставлял меня чувствовать себя таким счастливым, что я стал благожелателен ко всем без разбору и всем хотел доставлять удовольствие. Однажды я воспользовался давним приглашением миссис Буллок и без предупреждения явился к ним на обед, но мой приход вызвал такую суматоху и столько плохо скрываемой суеты, что я пожалел о своем поступке. Например, в столовую вошел младший мальчик, которого явно послала кухарка, и поинтересовался:
– Это тот джентльмен, ради которого было велено поставить лучший столовый и десертный сервиз?