– Боюсь, мисс Томкинсон наговорила викарию много такого, что не служит в мою пользу, а посему крайне неловко…
Она закончила за меня:
– Что нас застали здесь вместе. Да, но, если нам с вами совершенно ясно, что мы не испытываем друг к другу никаких добрых чувств, мнение других нам совершенно безразлично.
– Только не мне! – возразил я пылко. – Вам я, пожалуй, могу сказать – только никому больше ни слова! – но я очень привязан к мисс Хаттон.
– К Софи! Ах, мистер Гаррисон, как я рада! Она такая милочка! Желаю вам успеха!
– Пока рано, я ей еще ни о чем не говорил.
– Но за этим дело не станет. – К такому выводу она пришла с чисто женской поспешностью. А потом принялась расхваливать Софи.
Не родился еще на свет мужчина, которому неприятно было бы выслушивать похвалы в адрес возлюбленной. Я зашагал рядом с мисс Томкинсон; мимо фасада дома викария мы прошли вместе. Я поднял глаза, увидел Софи, она увидела меня.
В тот же день ее услали из дома – якобы в гости к тетке; на деле же из-за слухов о моем поведении, которые градом посыпались на викария, причем один из них нашел подтверждение прямо у него на глазах.
Глава двадцать четвертая
Про отъезд Софи я услышал, ибо не услышать было невозможно, почти сразу. Меня теперь решительно не заботила неловкость моего положения, которая так смущала и нервировала меня утром. Я чувствовал: что-то не так, Софи у меня попросту отобрали. На меня накатило отчаяние. Если кто хочет выйти за меня замуж, милости просим. Я готов на любые жертвы. С миссис Роуз я не разговаривал. Я видел, что она переживает за меня и ее тяготит моя холодность, но у меня все чувства будто отмерли. Мисс Томкинсон перехватила меня на улице, и это тоже оставило меня равнодушным. Софи уехала – вот единственное, о чем я мог думать. Куда ее услали? Что это за тетка, к которой можно неожиданно приехать с визитом? Однажды я встретил Лиззи – судя по виду, ей дали наказ со мной не разговаривать, но я все-таки решил к ней обратиться.
– Слышала ли ты что про сестру? – спросил я.
– Да.
– Где она? Надеюсь, у нее все хорошо.
– Она у Леомсов (мне это ни о чем не говорило). Да, у нее все хорошо. Фанни пишет, что в прошлую среду она была в Собрании и всю ночь танцевала с офицерами.
Я решил незамедлительно вступить в Общество миротворцев. Софи бездушная вертихвостка, вот оно что! Кажется, я забыл сказать Лиззи «до свидания».
Глава двадцать пятая
Далее со мной случилось то, что большинству показалось бы куда трагичнее, чем разлука с Софи. Я обнаружил, что моя практика разваливается. В городе против меня возникло сильнейшее предубеждение. Миссис Мантон передала мне все пересуды, которые дошли до нее от мисс Хорсман. Безжалостный городишко судачил о том, что Уолтер умер из-за моей нерадивости или невежества; мисс Тиррел от моего лечения стало хуже; Джон Брункер одной ногой – а может, уже и обеими – в могиле из-за моего недомыслия. Все шутки и откровения Джека Маршланда, которые, как мне казалось, канули в забвение, теперь всплыли и были обращены против меня. Что до него самого – раньше он, к величайшему моему изумлению, был в Данкомбе в большом фаворе, теперь же его называли не иначе, как одним из моих буйных дружков.
В общем, добрые обыватели Данкомба насочиняли про меня такого, что, полагаю, еще немного – и мне бы предъявили обвинение в грабеже на большой дороге, который как раз тогда и случился неподалеку. Миссис Мантон заявила мне, когда речь зашла про это ограбление, что так пока и не поняла, по какой причине я провел целый год в заключении в Ньюгейте, но у нее нет никаких сомнений – она судит по словам мистера Моргана, – что тому были весьма благородные причины; однако, если я сообщу ей подробности, она будет этому весьма рада.
Мисс Томкинсон послала в Честертон за мистером Уайтом, чтобы он осмотрел мисс Каролину; узнав, что тот собирается посетить Данкомб, все наши старые пациенты решили воспользоваться случаем и тоже его позвали.
Но хуже всего было то, как ко мне относился викарий. Если бы он в чем-то прямо меня обвинил, я мог бы объясниться. Но новоявленная холодность в его поведении не поддавалась описанию, хотя чувствовалась совершенно отчетливо. От Лиззи я слышал, что Софи очень весело проводит время. Подумывал ей написать. Как раз к этому времени истекли две недели отлучки мистера Моргана. Докучная добросердечность миссис Роуз очень меня утомляла, ее сочувствие не приносило ни малейшего утешения – более того, я старался его избегать. Слезы ее меня не трогали, только раздражали. Я очень жалел, что не решился сказать ей прямо, что у меня нет ни малейших намерений на ней жениться.
Глава двадцать шестая
Мистер Морган не провел дома и двух часов, а за ним уже прислали от викария. Вернулась Софи – а я об этом даже не слышал. Приехала она измученной, нездоровой, ей срочно требовался отдых – причем он мог стать угрожающе долгим. Мистер Морган, когда его вызвали к Софи, разом позабыл про свои парижские приключения и трепет перед мисс Томкинсон. Софи мучала лихорадка, которая все больше усиливалась. Когда мистер Морган рассказал об этом, мне хотелось взломать дверь в дом викария, чтобы увидеть ее. Я, впрочем, сдержался, лишь проклинал себя за слабость и нерешительность, которые помешали мне ей написать. Счастье, что у меня в тот день не было пациентов: вряд ли я смог бы уделить им должное внимание. Я слонялся вокруг мистера Моргана, который мог ее видеть – и видел. Однако, выслушав его, я понял, что принятых мер недостаточно, чтобы противостоять столь внезапному и стремительно развивающемуся недугу. Ах, если бы меня к ней допустили! Но это не обсуждалось. И дело было даже не в том, что викарию расписали меня как легкомысленного Лотарио[98], а в том, что сплетники поставили под сомнение мои врачебные способности. Вести приходили все более тревожные. Мистер Морган и сам очень трепетно относился к Софи – и по этой причине действовал крайне нерешительно. Я оседлал лошадь и галопом помчался в Честертон. Сел на поезд-экспресс до Лондона. Отправился к доктору Х. Подробнейшим образом перечислил ему все симптомы. Он выслушал, потом покачал головой. Выписал рецепт, порекомендовал одно новое лекарство, доселе мало использовавшееся. По сути, оно представляло собой яд.
– Это средство может ее спасти, – сказал он. – В том положении, которое вы описываете, это единственный шанс. Давать надлежит на пятый день – если сердце выдержит. Лучше всего его готовит Крэб. Очень прошу, сообщите мне о результатах.
Я отправился к Крэбу и выпросил разрешение приготовить препарат самостоятельно; вот только руки у меня дрожали, я не мог ничего толком взвесить. Попросил его сделать это за меня. Отправился на вокзал, с лекарством и рецептом в кармане – во рту у меня весь день не было ни крошки. Мы помчались в обратный путь. Я вскочил на Мэлдона, которого грум держал наготове, и галопом полетел в Данкомб.
Однако на вершине холма – холма, возвышавшегося над старым поместьем, оттуда открывается вид на город, – я натянул поводья, ибо в голове мелькнула мысль: возможно, она уже мертва; думать об этом было мне не по силам. В лесу расцвел боярышник, по лугу бродили ягнята, звенели песни дроздов, но от этого мысль о смерти Софи становилась лишь ужаснее.
«А что, если в этом мире, где всё жизнь и надежда, она уже лежит бездыханная!»
Я услышал, как негромко и отчетливо зазвонил церковный колокол. Слушать его было мучительно. Может, это погребальный звон? Нет! Восемь ударов – восемь часов. Я пришпорил Мэлдона, хотя впереди был спуск. Мы влетели в город. Я осадил коня у самой конюшни и пошел к мистеру Моргану.
– Она… – начал я. – Как она?
– Очень плохо. Бедный мой друг, я понимаю, каково вам. Возможно, она выживет – но я боюсь… Дорогой сэр, мне очень, очень страшно.
Я рассказал про свою поездку, про консультацию с доктором Х., показал рецепт. Мистер Морган дрожащими руками надел очки, чтобы его прочитать.
– Это крайне опасное средство, сэр, – сказал он, уперев палец в название яда.
– Это новый препарат, – объяснил я. – Доктор Х. считает его очень действенным.
– Я бы не решился дать его больной, – сказал мистер Морган. – Поскольку никогда не использовал его. Возможно, это очень мощное средство. Я не могу в данном случае идти на риск.
Кажется, я топнул ногой от нетерпения, но это ничего не изменило. Поездка моя оказалась напрасной. Чем больше я настаивал на том, что, в силу неотвратимой опасности, больной необходимо сильнодействующее лекарство, тем более обеспокоенным он выглядел.
В конце концов я пригрозил, что откажусь от нашего партнерства. Пригрозил – хотя, надо сказать, заранее постановил, что именно так и надлежит поступить, и я принял это решение еще до болезни Софи: ведь я утратил доверие его пациентов.
– Что ж, ничего не поделаешь, сэр, – произнес мистер Морган. – Для меня это будет крайне прискорбно, ибо я друг вашего отца, но я обязан выполнить свой долг. Я не могу дать мисс Софи лекарство, в составе которого есть смертельный яд.
Я вышел, ни сказав ни слова. Сейчас-то я понимаю, что он был совершенно прав, отстаивая свои убеждения, но тогда я счел его упрямым и бессердечным.
Глава двадцать седьмая
Я вернулся домой. Сказал какую-то грубость миссис Роуз – она дожидалась моего возвращения у самой двери. Проскочил мимо и заперся в своей комнате. Лечь в постель мне было не по силам.
В окна заглянуло утреннее солнце, повергнув меня в ярость – как повергало все после отказа мистера Моргана. Я так резко дернул за штору, что струна, на которой она держалась, порвалась. Что бы это могло означать? Что свет все равно не иссякнет. Но зачем мне это солнце? И тут я вспомнил: то же солнце может озарять и ее – неживую.
Я сел, закрыв лицо руками. В дверь постучала миссис Роуз. Я открыл. Она не ложилась и тоже плакала.