– С вами хочет поговорить мистер Морган, сэр!
Я стремительно схватил свое лекарство и направился к нему. Он стоял в дверях, бледный и изнуренный.
– Она жива, сэр, – сообщил он, – но и только. Мы послали за доктором Гамильтоном. Боюсь, он не поспеет вовремя. Знаете, сэр, полагаю, нам следует попробовать… с санкции доктора Х… дать ей это лекарство. Да, шанс невелик, но, боюсь, другого выхода нет. – На последних словах он едва не разрыдался.
– Лекарство у меня с собой, – сказал я и зашагал вперед, но он за мной не поспевал.
– Я хочу, сэр, попросить у вас прощения за вчерашний свой резкий отказ.
– Воистину, сэр, – сказал я, – скорее это мне следовало бы просить у вас прощения. Я вел себя неподобающе.
– Ах! Ну что вы! Что вы! Не могли бы вы повторить, что сказал доктор Х.?
Я повторил, а потом спросил, со смирением, удивившим даже меня самого, не позволят ли мне войти и дать лекарство лично.
– Нет, сэр, – ответил он, – боюсь, что нет. Уверен, что вы, с вашим добрым сердцем, не захотите никому причинять боль. Кроме того, ее это может взволновать – если она перед смертью еще не потеряла сознания. В бреду она часто повторяла ваше имя, и, сэр, надеюсь, вы нигде не станете этого рассказывать, ибо речь идет о врачебной тайне, но я слышал, что добрый наш викарий употреблял в ваш адрес довольно сильные выражения; говоря точнее, он вас проклял. Сами понимаете, какой урон может быть нанесен приходу, если придать это огласке.
Я вручил мистеру Моргану лекарство, смотрел ему вслед, видел, как закрылась дверь. Весь день я провел поблизости. И богатые, и бедные заходили осведомиться о здоровье Софи. Аристократы приезжали в экипажах, хромые и увечные ковыляли на костылях. Их тревога приглушала мою сердечную боль. Мистер Морган сообщил, что больная заснула, я лично проводил доктора Гамильтона в дом. Настала ночь. Она спала. Я не сводил глаз с дома. Видел свет наверху, он горел ровно, неугасимо. Потом он передвинулся. Наступил кризис.
Глава двадцать восьмая
Вышел мистер Морган. Милый старик! По щекам его катились слезы, говорить он не мог, лишь тряс мне руку. Слов мне было и не нужно. Я понял, что ей лучше.
– Доктор Гамильтон говорит, что только это лекарство и способно было ее спасти. Я старый дурак, сэр. Прошу у вас прощения. Викарий уже все знает. Прошу прощения, сэр, за свою несдержанность.
С этого момента все пошло как по маслу.
Явился мистер Буллок – извиниться за свою ошибку и воспоследовавшие пересуды. Вернулся домой Джон Брункер, здоровый, полный сил.
Мисс Томкинсон по-прежнему питала ко мне неприязнь, а миссис Роуз, боюсь, была чрезмерно дружелюбна.
Глава двадцать девятая
Однажды вечером она уже легла, да и я собирался на боковую. До этого я читал в задней комнате, куда, при нынешнем положении вещей, порою от нее укрывался (я тогда перечитал много трудов по хирургии, прочел и «Ярмарку тщеславия») – и тут раздался громкий продолжительный стук в дверь, способный перебудить всю улицу. Я еще не успел открыть, как услышал давно знакомый бас Джека Маршланда – раз услышав, его уже не забудешь. Он распевал негритянскую песенку:
Кто там стучится в дверь?[99]
Хотя на улице лил дождь, а я готов был его впустить, Джек все же допел песню под открытым небом; громко и отчетливо разносилась она по улице. В одном из окон я увидел мисс Томкинсон в ночном чепце, которая закричала: «Полиция! Полиция!»
Никакой полиции, за исключением страдавшего ревматизмом констебля, в городке не было, однако все дамы, если ночью случался переполох, имели обыкновение звать воображаемую полицию, что должно было напугать злодеев. И хотя истинное положение дел в нашем беззащитном городке было всем известно и полиции можно было не опасаться, именно сейчас мне было важно восстановить свою репутацию. Поэтому я втянул Джека внутрь, хотя он и упирался.
– Испортил прекрасную песню! – возмутился он. – Вот ты какой… А я ничем не хуже Дженни Линд[100] – сам видишь, соловей.
Мы засиделись допоздна, и я, сам не знаю как, рассказал ему обо всех своих матримониальных невзгодах.
– Я так и думал, что хорошо подделал твой почерк, – сказал Джек. – Да уж! Пылкая была валентинка! Неудивительно что она возомнила, будто ты ее любишь!
– А, так это твоих рук дело? Ну так слушай, как ты теперь будешь искупать свою вину. Напишешь письмо, в котором сознаешься в подлоге, – письмо, которое можно показать другим.
– Давай бумагу и перо, дружище, а сам диктуй. С глубочайшим раскаянием… – как тебе такое начало?
Я сказал ему, что писать: простое, искреннее признание в розыгрыше. В конце я добавил от себя несколько строк и выразил сожаление относительно того, что мои друзья способны на подобные поступки.
Глава тридцатая
Все это время Софи потихоньку поправлялась, и я это знал. Однажды я встретил мисс Буллок, которая недавно у нее была.
– Мы говорили про вас, – сообщила мисс Буллок с радостной улыбкой; с тех пор как мы признались друг другу во взаимной неприязни, она чувствовала себя со мной очень свободно и весьма любезно улыбалась. Я понял, что она рассказала Софи про случившееся между нами недоразумение, и после того, как записка Джека Маршланда была отправлена мисс Томкинсон, я счел, что отчасти реабилитирован. Оставалась только миссис Роуз. К ней, в силу ее замечательных качеств, я относился со столь искренним уважением, что мне претила мысль о формальном объяснении, по ходу которого мне придется сказать много вещей, которые явно ее заденут. С тех пор как пошли слухи о нашей помолвке, мы сильно отдалились друг от друга. Я видел, что ее это мучает. Пока у нас гостил Джек Маршланд, я чувствовал себя не столь скованно благодаря присутствию третьего человека. Однако он признался мне, что не намерен долго задерживаться – из страха, что кто-то из дам его стреножит и заставит на себе жениться. Я, собственно, полагал, что он и сам с удовольствием стреножил бы одну из них – если бы мог. Дело в том, что, когда мы однажды встретили мисс Буллок и услышали ее оптимистичный, обнадеживающий рассказ об улучшении здоровья Софи (у которой она бывала каждый день), Джек осведомился у меня, кто эта жизнерадостная барышня. А когда я ответил, что это та самая мисс Буллок, про которую я ему рассказывал, он не без удовольствия отметил, что я, по его мнению, полный идиот, а потом поинтересовался: глаза у Софи столь же изумительные или нет? И заставил меня повторить рассказ о тягостных домашних обстоятельствах мисс Буллок, затем крепко задумался – в его случае это совершенно необычный и крайне настораживающий симптом.
Вскоре после его отъезда мистер Морган любезным посредничеством и объяснениями добился, чтобы мне позволили увидеться с Софи. Мне не следовало много говорить, поскольку это могло слишком ее взволновать. Мы обсудили погоду, коснулись цветов, помолчали. Но ее белая исхудавшая ручка лежала в моей, мы всё понимали без слов. После этого у меня состоялся продолжительный разговор с викарием, после чего я вышел на улицу радостный и окрыленный.
Днем ко мне заглянул мистер Морган – ему не терпелось, хотя вслух он об этом не говорил (будучи человеком воспитанным), узнать результаты моего визита в дом викария. Я поделился с ним своей радостью. Он пылко пожал мне руку, потом потер собственные. Я подумал, что стоит попросить его совета касательно дилеммы с миссис Роуз, которая, как я опасался, будет очень расстроена моей помолвкой.
– Есть одно неприятное обстоятельство, – признался я, – которое касается миссис Роуз…
Я остановился, думая, как лучше рассказать о поздравлениях с помолвкой, которые она получала, и ее безусловной привязанности ко мне. Мистер Морган, однако, заговорил первым:
– Дорогой сэр, можете не переживать по этому поводу: без дома она не останется. Дело в том, сэр, – продолжил он, слегка покраснев, – что положить конец слухам, связывающим мое имя с именем мисс Томкинсон, мне удастся лишь в том случае, если я женюсь на другой. И кроме того, меня до глубины души тронуло то, как миссис Роуз хранит память о своем покойном муже. В общем, не буду многословным: нынче утром я заручился согласием миссис Роуз… выйти за меня замуж, да, сэр! – воскликнул он, встрепенувшись в ударном месте.
Вот оно как! Выходит, до мистера Моргана слух касательно меня и миссис Роуз так и не дошел (я и по сей день считаю, что, сделай я ей предложение, она бы его приняла). Ну, все к лучшему.
Тот год выдался богатым на свадьбы. Однажды утром мы повстречались с мистером Буллоком – я как раз собирался на верховую прогулку с Софи. Все наши взаимные претензии остались в прошлом, благодаря посредничеству Джемаймы, и он вел себя весьма дружелюбно. А в тот день постоянно посмеивался на ходу.
– Остановитесь, мистер Гаррисон! – поймал он меня – я стремительно шагал мимо. – Вы слышали новости? Мисс Хорсман только что мне сообщила, что мисс Каролина сбежала с молодым Хоггинсом! А она его на десять лет старше! Чтобы этакая аристократка вышла замуж за свечника! Впрочем, для нее все к лучшему, – добавил он куда более серьезным тоном. – Папаша Хоггинса очень богат, сейчас он сердится, но скоро смирится.
Если я и испытывал какое-то тщеславие в связи с тем, что в определенный момент сразу три дамы, как говорили, не смогли устоять перед моими чарами, то теперь оно стремительно таяло. Вскоре после свадьбы мистера Хоггинса я столкнулся лицом к лицу с мисс Томкинсон, впервые после нашей памятной беседы. Она обогнала меня и сказала:
– Не откажитесь принять мои поздравления по поводу счастливой помолвки с мисс Хаттон, мистер Гаррисон. А еще я должна извиниться за свое поведение во время вашего последнего визита в наш дом. Я тогда и правда думала, что Каролина к вам расположена, и должна признаться, меня это раздражало, самым некрасивым и непростительным образом. Но я буквально вчера услышала, как она призналась мистеру Хоггинсу, что привязана к нему уже многие годы – с тех пор, как он еще в пеленках лежал. Я потом спросила у нее, как же она может такое говорить – ведь она так горевала, узнав про вашу помолвку с миссис Роуз? Она заплакала и объявила, что я никогда ее не понимала, а та истерика, которая меня так сильно встревожила, была вызвана тем, что она съела маринованный огурец. Я прошу у вас прощения за свою глупость и неподобающий тон; надеюсь, мистер Гаррисон, мы теперь друзья – мне очень хочется, чтобы муж Софи хорошо ко мне относился.