Сэнфорд подозревал, что автор этой новой, более гибкой политики — «серый кардинал» Елисейского дворца Жак Фоккар. А потому на другой день после парламентской дискуссии он воспользовался излюбленным приемом самого Фоккара и написал ему резкое письмо — смесь блефа и угроз, предупреждая, что дни Пуванаа сочтены и что весть о трагической кончине их метуа в изгнании вызовет бурную реакцию у полинезийцев. Предупреждение сопровождалось ультиматумом: Пуванаа должен быть возвращен живым на остров Таити до 1 декабря 1968 года.
Этот прием подействовал. Через четыре дня агентство Франс Пресс передало следующее сообщение:
«По случаю 50-летия дня перемирия 11 ноября 1918 года генерал де Голль подписал указ о помиловании господина Пуванаа а Оопа и отмене его ссылки. Этот гуманный акт связан с тем, что речь идет о ветеране первой мировой войны».
Во Франции это звучало прекрасно, если бы только нашелся человек, который заинтересовался такой ерундой и прочитал бы короткую заметку. Но на Таити никто из полинезийских деятелей не расценивал продиктованную политическими обстоятельствами, вынужденную и запоздалую уступку как «гуманный акт». Они ограничились замечанием, что «настоящий акт является долгожданным первым шагом к нормализации отношений между нашей территорией и Францией».
Сэнфорд в своем последнем демарше напирал на то, что дни Пуванаа сочтены. Нет никакого сомнения, что именно поэтому правительство в Париже в конце концов согласилось отпустить Пуванаа домой на Таити, чтобы он мог проститься со своей родиной и народом. Первое впечатление, оставшееся у тысяч встречавших полинезийцев, когда Пуванаа рейсовым самолетом 30 ноября прибыл на Таити, подтверждало медицинские бюллетени. С большим трудом Пуванаа спускался по трапу, опираясь на Сэнфорда и Теарики. На пути от аэродрома до Папеэте он лишь изредка с трудом поднимал руку, благодаря за цветы, которыми принарядившиеся полинезийцы забрасывали открытую машину. В мэрии Папеэте он все время, пока продолжался приветственный церемониал с речами, музыкой и песнями, просидел в кресле, почти не двигаясь.
Особенно ясно стало, насколько Пуванаа стар и измучен, когда он под конец сам взял слово. Вместо того чтобы, как бывало, держать длинную пламенную речь, он произнес слабым голосом всего несколько слов. Поблагодарил всевышнего за то, что ему довелось вернуться на родину. Сказал, как это важно, чтобы все сотрудничали во имя общего блага. В заключение объявил, что он неповинен во всех тех преступлениях, которые ему приписали, и потребовал полной реабилитации.
Нехитрое жилище Пуванаа находилось всего в двух кварталах от мэрии. После приветственной церемонии большинству приверженцев проводили его до дома и порадовались вместе с ним, когда Пуванаа вошел в дверь, которая в последний раз перед тем закрылась за ним 11 октября 1958 года, подведя черту под важнейшим периодом его жизни. Ничто не изменилось с той поры. Вся обстановка состояла из нескольких стульев, столов, циновок и подушек; на окнах висели яркие ситцевые занавески. На столе в гостиной лежала семейная Библия на таитянском языке. В углу стояло единственное удобное кресло, и Пуванаа тяжело опустился в него. Он не просто устал, похоже было, что он достиг своего жизненного предела.
31. ПОРА НАДЕЖД
Вскоре после освобождения Пуванаа французское правительство приняло еще одно, почти такое же радостное для полинезийцев, решение. Спасая Францию от угрозы банкротства, оно отменило назначенные на 1969 год ядерные испытания. И несмотря на то что речь шла всего только о временной и вынужденной паузе, хотелось надеяться, что ответственные лица за это время всесторонне продумают проблему и поймут в конечном счете, что для такой страны, как Франция, тягаться в гонке вооружений с великими державами — чистое безумие.
Во всяком случае, теперь из трех первоначальных требований автономистов оставалось одно — скорейшая и коренная реформа устарелой колониальной системы правления. К их великому удивлению и удовлетворению, местные газеты и радио сразу по возвращении Пуванаа принялись восхвалять смелые планы генерала де Голля по децентрализации и демократизации всей французской администрации. Суть так называемой региональной реформы[46], намеченной президентом, сводилась к тому, чтобы передать значительную часть власти из рук технократов парижских министерств в руки местным выборным органам. Сэнфорд и Теарики проявили тут полное единодушие с генералом де Голлем и при каждом удобном случае официально заявляли, что полинезийские автономисты двадцать лет как раз и добивались такого самоуправления. Еще больше они возликовали, когда генерал де Голль возвестил, что весной (ибо весна — пора надежд) намеревается провести референдум по поводу намеченной реформы. Сколько раз они сами настаивали, чтобы именно этот прекрасный метод был использован для выявления чаяний полинезийского народа!
Правда, Территориальную ассамблею официально проинформировали об этом только 4 февраля 1969 года. Было получено нижеследующее письмо, подписанное секретарем губернатора:
«Господин председатель!
Ввиду намечаемой региональной реформы прошу вас не позднее 14 февраля сообщить мне ответ Ассамблеи на следующий вопрос: какая форма участия местных экономических и социальных групп в общественной жизни, на ваш взгляд, лучше всего могла бы отвечать духу региональной реформы?»
Сам губернатор Сикурани не подписал письма по той причине, что уже несколько недель находился в Париже. Официально было объявлено, что он вызван для консультации, но ходили упорные слухи, что его сменит новый губернатор. Поэтому в том, что к Ассамблее обратился секретарь, не было ничего особенного. Но вот туманные формулировки заставили депутатов основательно поломать голову. Им не стало легче оттого, что секретарь губернатора на другой день прислал брошюру с бездной цитат из выступлений министров на тему о срочности и необходимости реформы. Текст самого законопроекта — вот что им требовалось. Тем не менее они постановили ответить на письмо: ведь это был самый подходящий случай подробнее изложить свой взгляд на то, какая реформа нужна Французской Полинезии. Составить требуемый доклад поручили двум наиболее мозговитым депутатам Ассамблеи, Анри Бувье и Даниэлю Милло.
Засучив рукава, они взялись за дело и сумели уложиться в срок. Доклад начинался следующими, вполне оправданными вопросами:
«Для начала нам хотелось бы знать, кто ответствен за форму, избранную для консультации с нами, — секретарь губернатора или французское правительство?
Хотелось бы также знать, что подразумевается под выражением «местные экономические и социальные группы»?
И наконец, нам непонятно, почему секретарь губернатора просит нас ответить, ориентируясь на «дух региональной реформы». Предположим, что мы не одобряем реформу. Как можем мы в таком случае представить доклад, отвечающий духу реформы, не поступаясь при этом нашими убеждениями? Или дело к тому и идет, чтобы принудить нас согласиться с реформой?»
Несмотря на столь запальчивое начало, Милло и Бувье в целом придерживались позитивного подхода. Они тщательно изучили текст брошюры, пытаясь выяснить, как же должна выглядеть региональная реформа во Французской Полинезии. И нашли только такие маловразумительные слова: «Точно так же в отношении заморских территорий следует разработать аналогичные, по применимые к местным условиям решения».
Исходя из этого, депутаты предположили, что французские островные владения в Тихом океане, то есть Французская Полинезия, Новая Каледония и острова Уоллис и Футуна, составят, так сказать, единый департамент со своим генеральным советом, наделенным значительными полномочиями. Но почему тогда секретарь губернатора ограничился словами об участии в общественной жизни местных экономических и социальных групп? Вопрос был чисто риторический, поскольку из разных источников они уже знали, что секретарь одновременно обратился к торговой палате, союзу работодателей и другим организациям предпринимателей. Иными словами, к тем категориям местного населения, которые в начале 1968 года недвусмысленно показали, как они представляют себе участие в общественной жизни, забросав камнями Территориальную ассамблею в ответ на предложение ввести однопроцентный налог с оборота. Самое поразительное заключалось в том, что упомянутые организации истолковали письмо секретаря по-своему: отныне они будут заседать в Территориальной ассамблее в качестве назначенных ее членов, не тратя времени попусту на выборы. Милло и Бувье удалось ознакомиться с копиями их ответных писем секретарю, из которых следовало, что предпринимателям, импортерам, пекарям и рестораторам будет отведено столько мест в Территориальной ассамблее, что они будут намного превосходить число народных избранников.
Территориальная ассамблея сочла всю эту историю настолько темной, что предложила секретарю губернатора незамедлительно прибыть и объяснить, на самом ли деле задумано создать корпоративную ассамблею фашистского толка[47]. К сожалению, секретарь был слишком перегружен работой и никак не мог принять это приглашение. Тогда тандем в составе Милло и Бувье составил дополнительный доклад, подробно излагая, каким образом лучше всего было бы, на их взгляд, осуществить благородные идеи де Голля во Французской Полинезии. Речь шла, по существу, о программе реформ, которая уже была с успехом осуществлена на Коморских островах и во Французском Сомали: за Францией сохранялась ответственность только за оборону, зарубежное представительство и выпуск денежных знаков. Обязанности, выполнявшиеся губернатором, передавались премьер-министру, ответственному перед Территориальной ассамблеей, переименованной в Национальное собрание Полинезии. Доклад на 30 страницах оканчивался следующими многозначительными словами: «Таким образом, мы желаем с помощью французского правительства провести широкую реформу, которая покажет миру, что мы хотим оставаться французскими гражданами и после того, как прекратится колониальный статус территории».