Для окончательного решения по этому делу адмирал собрал особую конференцию из старших корпусных офицеров, которые не решились, однако, высказаться за увольнение сразу десяти старших гардемарин: ведь на нас было потрачено почти шесть лет и немало средств, в данный же момент флот особенно нуждался в офицерах. Таким образом, основываясь на том, что виновные сами сознались, конференция нашла возможным смягчить наказание и решила: исключить только одного, главного зачинщика; четырех, которые и так находились на плохом счету, лишили погон и отставили на четыре месяца от производства, а остальных засадили на семь суток под арест и лишили на долгий срок отпуска. Начальник это постановление утвердил и с остальной роты снял наказание; в положенные дни нас опять начали отпускать в город. Так закончилась история, которая в значительной степени сократила нашу распущенность.
Результаты строгих мер все больше и больше сказывались, и Корпус сильно подтянулся, но адмирал или считал себя временно на этом посту, или воспитание понимал по-своему, но не предпринимал никаких реформ по существу Он все продолжал издавать громоносные приказы, которые читались перед ротами и, по правде сказать, ужасно надоедали. В своих приказах адмирал учил, как мы должны себя вести. Наставления кончались неизменно угрозами. Часто доставалось и начальству, не забывались даже и родители, которым тоже давались полезные советы, как надо воспитывать детей, чтобы из них выходили молодые люди, покорные воле начальства.
За повседневными заботами время шло быстро. Скоро настало и 6-ое ноября, и наш выпуск должен был устраивать свой последний бал. Нам хотелось, чтобы он вышел как можно лучше, а для этого было необходимо добыть дополнительные средства, так как отпускаемых не хватало. Единственным выходом являлось собрать деньги с каждого старшего гардемарина, что и делалось обычно, но адмирал Ч. заявил, что он не допускает никаких частных сборов. Мы немного поколебались и решили все же тайно собрать по десяти рублей с человека. Эта сумма для многих была довольно высокой, и кто не мог бы ее выплатить, с того и не требовали, но большинство все же внесли. Кроме того, собрали еще и с других рот, и вышло более тысячи рублей, что уже хватало, чтобы устроить все очень хорошо.
Благодаря этим деньгам, удалось красиво декорировать помещения и улучшить буфеты. Адмирал не узнал о сборах, а начальство сделало вид, что не знает, и все сошло благополучно. Бал удался на славу и выделялся из ряда предшествующих, нам же и подавно казался веселее и более блестящим, чем в прежние годы, недаром мы были на нем вроде хозяев. В последний раз наш выпуск отпраздновал корпусный праздник в роли воспитанников: прошли церемониальным маршем, пообедали и потанцевали. Это было как бы первым напоминанием, что мы скоро покидаем Корпус.
Выпускные экзамены начинались в самом конце февраля, и, следовательно, учиться оставалось не так много, приходилось серьезно приналечь на занятия, чтобы, по возможности, иметь в резерве баллы за год.
Перед Рождеством по вечерам в роту стали появляться вестники приближающегося выпуска, агенты разных военных портных, сапожников и магазинов офицерских вещей. Они приносили образцы обмундирования, сабель, кортиков, треуголок, фуражек и других принадлежностей. Все это раскладывалось по конторкам, и мы с увлечением рассматривали каждую вещь и очень всем интересовались. Эти господа, среди которых немало было евреев, распинались за свой товар и убеждали делать заказы.
Особенно памятен еврей Итиксон, умевший очень ловко уговаривать, причем он соблазнял тем, что предлагал немедленно сделать брюки, которые можно носить еще будучи гардемарином. Но мало того, что портные были готовы отпускать товар в кредит, они даже ссужали деньгами, с тем что долг припишут к счету за обмундирование, по которому придется платить родителям. По-видимому, шить на выпускных гардемарин было выгодным делом, потому что фирмы между собою сильно конкурировали и нас всячески заманивали, что им, конечно, легко и удавалось.
В этот период гардемарины были не лучше барышень, увлекающихся модами, и вели нескончаемые разговоры: что и где надо заказывать и покупать и что и как носить. Всех особенно интересовал мундир, и мы считали, что он обязательно должен быть "в обтяжку" и иметь высокий воротник, чтобы поместилось много шитья. Мы совершенно забывали, что мундир употреблялся только на торжествах служебного характера, и оттого часто страдали от этих высоких воротников и узких талий на длинных церковных службах, парадах и смотрах. Та же история была с саблями и кортиками: все находили, что красиво иметь длинные и тяжелые кортики и сабли, что-то вроде средневековых мечей. Длинные же кортики под пальто мешали ходить и оттягивали портупею, а тяжелая сабля при обнажении утомляла руку Но практические соображения в ту пору нас мало занимали, и главным являлось, чтобы все соответствовало нашим понятиям о красоте.
В старшей гардемаринской роте была традиция: перед самыми экзаменами устраивать - “похороны альманаха”.
Альманахом называлась толстая английская справочная книга, в которой помещались данные, необходимые при морских астрономических вычислениях, и она была чрезвычайно важным справочником для кораблей, плавающих в океанах и дальних морях. Отчего повелась такая традиция и отчего объектом “похорон” стал именно альманах — не знаю. Впрочем, наверное, оттого что при решении астрономических задач он был необходим и потому от частого употребления очень надоедал.
“Похороны” обставлялись весьма торжественно. За несколько дней начинали выпускаться бюллетени, гласящие, что альманах сильно заболел, здоровье его ухудшается, врачи находят положение безнадежное, и наконец он умирал. Конечно, в заранее назначенный срок. Дальнейшая церемония уже, до известной степени, была кощунственной, так как служились панихиды, шло отпевание и наконец происходило погребение: альманах тащился в курилку и сжигался в камине. Для исполнения церемонии выбирались все необходимые лица, священник, дьякон, певчие, могильщики и т д., среди провожающих можно было видеть загримированных: директором, ротными командирами, преподавателями-астрономами и другими офицерами. За катафалком, который несли несколько человек в черном, тянулись рыдающие близкие.
В курилке говорились надгробные речи и, конечно, вышучивалось начальство. Надо отдать справедливость,эти речи часто бывали остроумны и смешны. После этого начинались поминки, заканчивавшиеся изрядным пьянством, в котором принимала участие вся рота. Кончались они иногда и скандалами, но начальство смотрело на это сквозь пальцы, и если все происходило без особого шума, то оно не мешало. Да это и было самым мудрым, так как все равно запрещение устраивать похороны влекло за собой устройство их с большими предосторожностями и только разжигало общий интерес. Но в результате получалось уже определенное нарушение приказания и необходимость наложений серьезных взысканий накануне самого производства.
Наш выпуск не хотел отставать от других, и уже перед Рождеством началось обсуждение вопроса о “похоронах”, так как при командовании адмирала Ч. всякое выполнение "корпусной традиции" приобретало особое значение. Для нашего выпуска это было особенно опасно, потому что несколько выпускных гардемарин и так висело на волоске, и, попадись они в новом скандале, не миновать им исключения из Корпуса. Но все же большинство стояло за устройство "похорон альманаха" и надеялись, что и начальство отнесется снисходительно.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Рождественские праздники в отпуске прошли весело. Для многих они были последними в кругу родных. Неизвестно, куда и на какой срок забросит судьба в будущем году. Некоторые, очевидно, попадут на эскадру Тихого океана, а это разлука не меньше, чем на три года.
Когда мы явились в Корпус после Нового года, то все были настроены серьезно и старались усердно учиться: экзамены все приближались.
Газеты хотя до нас и доходили, но политикой мы интересовались мало и оттого не замечали, как сгущаются тучи на Дальнем Востоке и уже носятся призраки приближающейся войны. Однако в двадцатых числах января угроза войны стала столь ощутимой, что разговоры о ней в обществе захватили и нас. Мы начали усердно следить за событиями на Дальнем Востоке, но как-то мало верили, что война действительно может вспыхнуть.
Вдруг 27-го января пришли телеграммы из Порт-Артура о нападении японских миноносцев на нашу эскадру еще до официального объявления войны. Мы все страшно взволновались и сразу бросили учение. Стало ясно, что война началась. В тот же вечер нам объявили, что на следующий день Корпус посетит Государь Император.
Мы ломали голову, строя всякие предположения и желая объяснить, чем вызвано это посещение. Но меньше всего думали, что Государь может нас произвести в офицеры.
Ночь накануне 28-го января мы провели тревожно и, увлекшись обсуждением происходящего, заснули только под утро. Поздно вечером в этот день из отпуска вернулся один гардемарин, который виделся с кем-то из чинов Главного Морского штаба, и от него узнали, что Государь Император завтра нас произведет в офицеры. Но и к этому известию все отнеслись с большим недоверием. Мы считали еще возможным, что раньше обычного назначат экзамены и этим ускорят выпуск, но никак не могли себе представить, что уже завтра мы можем оказаться офицерами.
Наконец наступил и памятный день для каждого из нас, день 28-го января 1904 года. Все занятия были отменены, и мы готовились к встрече Государя. Обычно это сопровождалось переодеванием в голланки и брюки так называемого первого срока, то есть совершенно новые, которые нам должны были быть выданы для ношения в следующем году По коридорам расстилался красный ковер, и главный швейцар одевал парадную красную ливрею. Помещения еще тщательнее прибирались, хотя надо отдать справедливость, что все содержалось и так настолько чисто, что если бы Государь приехал невзначай, он, наверное, остался бы доволен.