Жутко ехать по ночному лесу, но в один момент мне стало все равно. Было бы даже лучше, если бы сейчас произошло что-то ужасное. Что-то более кошмарное, чем то, что было у меня на душе, и чем то, что было в моих мыслях. Но я знал, что ничего такого не произойдет. Что может быть страшнее того, что слышу, чувствую и вижу я, и только я? И больше никто. Я толком и не понимал, что со мной происходит.
Как ни странно, меньше всего меня волновал один вопрос: «Какой маньячина додумался построить свое поместье в мертвецки глухом лесу?» Хотя мне действительно начало казаться, что максимум, что мы обнаружим здесь, – это избушку веселого лесника-лесоруба, который по ночам рубит не только деревья…
Деревья, деревья… Тошнит уже от этих деревьев!
Но вдруг лесные гиганты расступились, и фары машины осветили огромное заброшенное здание, резко выделяющееся на фоне черных елей. Настоящий огненный замок! Оно выглядело необычно: красный кирпич, из которого была сооружена вся постройка, словно выгорел на солнце, став золотисто-оранжевым. Кое-где стены остались насыщенными, как красная ржавчина, а кое-где выцвели добела, как бумага. Центральная часть заброшки была объемной, полукруглой, а окна первого этажа с торчащими из рам осколками наоборот – впалые, как глаза больного. Темный фундамент, изрезанный седыми трещинами, делал дом увесистым, словно вросшим в землю. С боков к строению примыкали пристройки все ниже и ниже, отчего поместье казалось горбатым. Я даже почувствовал, как от волнения у меня сперло дыхание: так неожиданно перед нами предстал дом Страховых. Я прильнул к окну, не в силах отвести взгляд от настоящей находки, какую еще поискать надо. «Перевернутый в гробу» во мне ликовал.
Эти огненные стены не испортили даже граффити, потому что они были сделаны умело, да еще и в черно-красно-оранжевых тонах. Правда, какой-то умник додумался написать недалеко от входа ярко-зеленым три заветные буквы имени своего лучшего друга, который сидел у него в штанах.
Говорят, бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течет вода и как работают другие люди. Для меня же эта мудрая мысль была пустым звуком. Единственное, на что бы я мог по-настоящему залипнуть, – это заброшенные дома, и только они.
Когда Машка припарковалась у главного входа – полуразрушенной лестницы, покрытой темной грибообразной порослью, я мигом выскочил наружу, захватив рюкзак с заднего сиденья. Эмоции переполняли меня, я и не знал, то ли мне фотографировать Машку, которая уже распласталась для этого на лестнице, то ли снимать на видео поместье, то ли пробежаться по территории.
Несколько самых близких ко входу окон первого этажа были для нас единственным источником света: телефоны включать не хотелось. Оранжевый свет, точь-в-точь как само поместье, лился лавой прямо на нас. Поместье горело изнутри, как и я сейчас.
Над входом – скругленным проемом со снятыми дверьми с петель, типичным для таких «заведений», – висел лист ватмана с незамысловатой надписью: Квест «Они здесь», на скорую руку выведенной ярко-красной гуашью, будто к нашему приезду готовились за пять минут. Детский сад. Хотя этот странный плакатик выглядел по-своему круто.
Нас ждали, но мне хотелось еще немного побыть тут, чтобы насладиться красотой огненного замка, как бы пафосно это ни звучало. Казалось, он может многое мне рассказать: он безбашенный, жаркий и совсем не похожий на социофоба, которого спрятали ото всех в лесу…
Здесь было хорошо. Так тихо и безлюдно, словно мы находились где-то вне времени. И вроде бы обычная развалюха, не нужная даже властям. Без высокого забора, сколоченного для вида, без полуспящего охранника в будке, которому по большей части все равно. Но я не был теми властями и тем охранником и не стал бы ими никогда. Я был собой, именно здесь и сейчас.
Тут не было страшно, тут было уютно, по крайней мере для меня. Мысленно я мог присвоить этот дом себе, но то же могла сделать и сестра, и кто угодно – поместье принадлежало всем и одновременно никому. В таких местах можно уединиться, окунуться в другую реальность и забыть обо всем. За это я и любил заброшки. Пожалуй, они и были тем единственным, что в моем понимании означало настоящую красоту.
Задрав голову вверх, я пытался разглядеть обветшалую крышу, которая уходила в сумрак ночного неба. Если простоять так минут пять, глядя в одну точку, проломленная крыша с торчащими в разные стороны балками превращалась в гигантского лесного паука с множеством лапок и парой больших глаз – двух круглых дыр, которые раньше были чердачными оконцами. Он восседал на огненном троне, мечтая сжечь все вокруг к чертям.
Напишу об этом страшилку в свой блог, когда вернусь домой.
Я не сразу заметил, что около поместья стояла еще одна машина, а только после удивленного возгласа сестры, грубо прервавшего мои раздумья: «Смотри, это ж «ауди»!» И правда, с краю от дороги скромно стояла вылизанная до блеска мажорская иномарка.
Надеюсь, организаторская, а не кого-то из участников…
Тот момент, когда Машка поторопит меня заходить внутрь, должен был рано или поздно наступить. Когда я поднимался по лестнице вслед за сестрой, на секунду показалось, что кто-то идет за мной. Я резко оглянулся, рассекая рукой воздух, но сзади не было никого. Застыв на месте, я начал вглядываться во тьму, пытаясь разглядеть очертания кого-либо…
– Что там опять с тобой происходит? – донесся голос Машки откуда-то из поместья.
– Да ниче, – ответил я и уже собрался подняться к ней, но вдруг передумал. – Я щас, у меня тут ключи из кармана выпали… От квартиры, я щас…
– Давай быстрее, а! – раздраженно крикнула она. – Ключи у него выпали, ага…
Когда Машкины шаги стихли, я опустился на колени, на всякий случай еще раз оглядевшись по сторонам. Я соврал сестре про ключи, потому что секунду назад я услышал шорох где-то внизу, прямо под лестницей. А потом стук. Быстрый, еле заметный, сначала под правой ступней, а потом прямо под левой. Стук шел с другой стороны лестницы, он был не внутри меня. И даже если мне всего лишь показалось, что кто-то поднимался за мной по ступенькам, то эти звуки я слышал отчетливо.
Приблизившись к самому краю лестницы, я наклонился, надеясь увидеть что-то вроде дикой крысы или другого животного, включив телефонный фонарик. Нет, я не испугался. Эти звуки шли не из моей головы, поэтому я был спокоен и в какой-то степени даже счастлив. Мне было плевать, кому принадлежал тот шорох и постукивания, просто хотелось еще немного побыть здесь, одному, без дурацкой Машки.
Но когда я опустил голову, то встретился лицом к лицу с коричневатой плесенью, обвивающей лестницу со всех сторон. Лестницу, которая по краям была полностью забетонирована. Черт возьми, а вот уже не смешно.
Раньше не делали лестниц, у которых под ступеньками оставалось свободное пространство, как я мог забыть? В голову снова стрельнула мысль, что я схожу с ума. Но мне не могло показаться! Будь я полным идиотом, если бы в тот момент не отличил шелест ветра, которого здесь и так не было, от настоящего, отчетливого шороха. Я кинулся к другому краю лестницы, в глупой надежде, что она окажется забетонированной только с одной стороны, но снова встретился взглядом с плесенью и трещинами, которые резали лестницу вдоль и поперек. Черт!
Я на секунду завис, напряженно глядя в землю. Кровь начала приливать к голове, я чувствовал давление в висках, но вокруг меня была мертвенная тишина. Ни шелеста деревьев, ни гулкого вопля ночных птиц, ни стрекотания кузнечиков. Природа погрузилась в безмолвие, как в минуту молчания. Надо было придумать какое-то объяснение… Да сейчас это просто необходимо сделать!
А что, если лестница внутри полая? Что, если там соорудили себе нору зайцы, или кроты, или типа того? Это же лес. Или это организаторы пытаются нагнать жути, замаскировав плесенью маленькую колонку со звуками, и сейчас угорают надо мной вместе с Машкой? Да и пусть. Даже такой расклад меня более чем устраивал, честное слово.
Я уже хотел приподняться с колен, как вдруг разглядел в траве, возле лестницы, что-то слабо поблескивающее. Вот и колоночка! И кто бы мог подумать, что я буду рад такому тупому розыгрышу.
Но радовался я недолго. Опустив руку в траву, я достал серебряный кулончик с порванной цепочкой. Он был небольшой, кругленький, с какой-то гравировкой, которую так сразу и не разберешь – то ли латынь, то ли древнерусский, черт знает. Судя по прорези, кулон можно было открывать, но я никак не мог разжать две его половинки. Но, несмотря на гравировку, вещица явно не средневековая, что огорчило меня окончательно. Какая-то девчонка потеряла. Хотя что она тут забыла? Даже если ради интереса лазила по заброшке с компанией, не будь дурой, оставила бы кулон дома.
В голове вдруг раздался тревожный звоночек. Я почему-то вспомнил про ту девочку, про теплый труп. Серебряная цепочка была грубо порвана, такое я мог определить даже по запаху, не то что в полумраке ночи – как-никак я хотел открыть ломбард или что-то вроде магазинчика старинных вещиц. А порванная цепочка ничего хорошего за собой не несла. Так поступают с украшениями в спешке, в порыве ярости. И самое ужасное, что я нашел этот кулон у заброшки.
…Пусть она будет жива.
Такие места были не просто самыми красивыми для меня. Я понимал, что они также могут быть и самыми злыми из всех мест.
– Дима! – вдруг раздался вверху Машкин голос. – Я одна должна по этой заброшке ходить? Какого черта ты разлегся на лестнице?!
Вслед за сестрой, поскрипывая гнилыми половицами, я шел по коридору, который представлял собой длинный сквозной ряд пустых комнат-близнецов, точно бесконечный зеркальный коридор. Слепая темнота опутала нас с сестрой по рукам и ногам, точно невидимыми веревками, чтобы мы не смогли сделать и шагу. Темнота будто решила поиграть с нами в прятки, и мы бы непременно проиграли, не будь у нас в руках телефонов с фонариками. Под два белых луча, рассыпающихся вперед нечетким кругом, попадали то осколки разбившихся окон вперемешку с изумрудными, из-под пивных бутылок, выложенных вперед сверкающим ковром, то почерневшая паутина, похоронным шлейфом нависшая над нами, под потолком. Здесь было гораздо прохладнее, чем на улице, – по поместью разгуливал сквозняк. Пахло сыростью и пылью.