— Поедемте, господин, вон темень какая идет, — заныл Еган, — чего мы тут? Да и жрать охота. Вам тоже, наверное.
Да есть ему действительно хотелось. Он повернул коня и поехал в лагерь. Там уже пылали костры, готовилась еда, у его великолепного шатра Волкова встретили Брюнхвальд, Пруфф и Роха.
— Господа, — сказал он, слезая с лошади, — велите всем вашим людям мыться уксусом и сарацинской водой. Скажите, что всех кто не захочет, будем выпроваживать в город. Хворые нам тут не нужны.
— Все помоются, как скажете, — заверил Брюнхвальд.
А кавалер с приятным удивлением отметил про себя, что таким образом этой фразой старый ротмистр признал его главенство.
— Все будет сделано, — сказал Пруфф.
Теперь, когда они вышли из города с такими богатствами, Пруфф готов был выполнять любые прихоти Волкова.
— Я прослежу, — обещал Роха.
— Еган, грей мне много воды, и готовь много вина. После мытья я прошу вас всех господа к себе на ужин.
Все, и Пруфф и Брюнхвальд и Роха кланялись. Они были польщены приглашением.
Ночью, он даже не проснулся когда кто-то легко и бесшумно вошел в его шатер. Еган на входе пробубнил что-то тихо и чуть раздраженно, и все. Он даже не вздрогнул, ни к мечу не потянулся, когда кто-то горячий и сильный забрался к нему под плащ, улегся рядом, приник к нему, крепко обняв. Обдавая его сладкими запахами женской кожи и женских волос. Даже не открыв глаз Волков сказал:
— Я же велел не приходить, пока неделя не пройдет, не слышала что ли? Все мои слова слушают, а тебя они вроде и не касаются, что ли?
А она закинула на него ногу так, что его правая нога оказалась между ее ног, навалилась сладкой тяжестью сверху и, грея холодную свою руку об его живот, поцеловала в губы жадно и долго. Засыпав его сверху волосами. Потом оторвалась и сплюнула:
— Фу, а чего вы кислый-то такой?
— Так уксусом мылся, — ответил он.
— Ишь ты, — шептала она совсем рядом, живая и горячая. — Нельзя уксусом мыться, кожу он сушит, шелуха пойдет. Зачем же им вы мылись?
— Чтоб язвой не пойти, доктор из Ланна советовал.
А он лежал и млел, ощущая ее дыхание на щеке. И слушал ее глупости. Чувствуя, как ее рука опускается по животу вниз.
— И что ж, вы весь такой кислый?
— А ты попробуй.
— Сначала скажите, вы там, в городе, скучали по мне?
Вообще-то в городе ему было совсем не до скуки, но говорить ей он об этом не стал:
— Скучал каждую ночь.
— Честно? Говорите как на духу, как на исповеди, — пытала Хильда.
Он обхватил ее одной рукой, прижал к себе, стал нюхать ее шею, и волосы, другой рукой гладил ее крепкий зад и бедро.
— Ну, говорите, че вы принюхиваетесь, скучали по мне? — не отставала она. — Честно говорите!
Он запустил руку ей между ног, и сказал:
— Только о тебе и думал.
— Честно?
— Честно.
Она стояла посреди шатра, оправляла нижнюю рубаху, собиралась платье надеть, кавалер лежал, ею любовался.
— Чего вы так глядите? — спросила девушка.
— Ничего, красивая ты.
— Да, прям красивая? — это был не вопрос, а требование продолжить восхищение.
— Да. Ты скажи как ты тут без меня жила?
— Да уж не тужила, — беззаботно заявила Брунхильда, — уж на мешках с горохом не спала, как с вами.
Кровати у кавалера не было, Еган сложил мешки с бобами и горохом, накрыл их попоной, вместо одеяла плащ, спать было можно.
— А на чем же спала?
— Да уж на кровати.
— У фон Пиллена?
— А хоть и у него, а что ж нельзя что ли? Он молодой да горячий, говорит что любит.
— А ты и уши развесила.
— А хоть и развесила, — вдруг зло сказала Хильда, и быстро накинула платье. — От вас такого сроду не слыхала, а он может, и женится, обещал.
— Женится? Он? На тебе? Ты умом тронулась, он из родовой знати. А ты из холопов. Женится… — Волков зло ухмылялся.
— Вы себе палатку-то добрую отобрали, у кого-то отбирать, то вы мастак, — холодно говорила девушка, оглядываюсь вокруг, — да вот кровати у вас нет, пока кровати не будет, больше к вам не приду. У Георга буду спать.
Она откинула полог и вышла вон, даже и «до свидания» не сказав.
— Дура, — крикнул кавалер ей в след.
Сел на кровати, посидел, разминая кости, прислушался к своим старым ранам, и сказал зло:
— Жениться он ей обещал, вот дура.
И заорал:
— Еган, мыться и завтрак.
Глава шестнадцатая
— Пруфф, трофеи мы взяли богатые, несмотря на то, что вы хотели из города сбежать со своими людьми.
Кавалер не пригласил капитана за стол, Пруфф стоял, и изображал из себя смирную овечку, хотя пару дней назад едва не отдал приказ напасть на Волкова. Ну, а теперь, когда речь шла о дележе добычи, он был кроток и смиренен.
— Я, как старший офицер, возьму себе четверть всего, Роха получит сержантскую порцию, все остальные мои люди получат солдатскую порцию. Все остальное ваше.
— И попы тоже получат порции? — Пруфф скептически топорщил усы.
— Брат Семион дрался у арсенала не хуже боевых орденских братьев, только символа веры на одеждах не доставало, брат Ипполит лечил ваших бездельников, и следил, чтобы они мылись. Считаете, что они не заслуживают своей доли?
— Ну не знаю, может вы и правы, я спорить не буду.
— Конечно, не будете, — соглашался кавалер улыбаясь. — Сегодня я думаю посчитать все, что мы взяли. Все, Пруфф. Считать будем и ржавые наконечники для пик, что я видел в одной бочке, и грязные стеганки и гнутые стремена, и болты для арбалетов и те доспехи, что ваши люди нацепили в арсенале, их мы тоже посчитаем.
— Как вам будет угодно, — сказал капитан Пруфф.
— Монах, — крикнул кавалер.
Брат Ипполит уже был готов, и перо с чернилами и бумага все ждало начала работы.
— Тут я, господин, — отозвался монах.
— Пошли, — Волков встал, — начнем с пушек.
Они втроем пошли к пушкам.
— Что ж, пушки наша главная удача, — на ходу говорил Пруфф, — бронзовая полукартауна - лучшая из пушек. Она при осаде хороша, и в поле выкатить ее можно, не шибко тяжела. А в осаде и стену ею бить можно и на стену поставить, на все эта пушка годна. Стоимость такой пушки тысяча шестьсот талеров и думать не нужно, куда ее пристроить, всегда покупатель найдется.
Дело было в том, что пушки Волков хотел оставить себе, очень, очень они ему нравились, и он сказал:
— Не стоит она столько денег, война уже на убыль пошла, нет у синьоров денег, больше тысячи за нее не выручим.
Пруфф насупился и произнес упрямо:
— Выручим, я займусь этим.
Волков только вздохнул, денек обещал быть тяжелым.
Он намучался с Пруффом, терпел его весь день, весь день тот бурчал, ныл и торговался, за каждую ржавую железяку. Как офицер Пруфф был далеко не блестящ, но как торгаш дело знал. Конечно, где мог, Волков свое брал. Не во всем капитан разбирался. Полторы бочки хорошего вина, кавалер оценил в два талера и двадцать крейцеров, как винные помои. А стоили эти бочки минимум восемь. Битые и ломаные доспехи он тоже оценил удачно, но все равно сумма набралась огромная. Лошади, подводы, доспехи, оружие, восемь бочек пороха, гамбезоны и стеганки, седла, сбруи и потники, ярда и картечь, пули и аркебузы, в общем, всего набралось на огромную сумму, без малого три тысячи серебряных монет доброго курфюрста Ребенрее. Четверть, всего этого, по закону войны принадлежала ему самому, как старшему офицеру, то есть остальных трофеев было на две тысячи двести. И Волков прекрасно понимал, что все это можно продать намного дороже в городе, поэтому ему очень хотелось выкупить у солдат все прямо тут. Они бы согласились отдать все ему за две тысячи, солдаты люди простые, на том всегда и богатели маркитанты, что солдату недосуг ждать. Солдату деньги нужны сразу. В общем, к вечеру он устал больше, чем в день, когда пришлось драться у арсенала. Он ужинал и прикидывал, сколько денег у него есть. Но все дело было в том, что он точно не знал, сколько у него денег. Он знал, что у него есть один мешок серебра.
На рассвете они долго не могли отыскать то место у стены, где Еган зарыл серебро. Одно дело смотреть сверху и другое ездить по кустам. Волков медленно наливался злостью, видя, как Еган опять не находит камня, под которым были зарыты деньги. Он уже начинал волноваться.
— Господи, да где ж они? — причитал слуга. — Господи, какие деньжищи, куда ж я их спрятал.
— И поделом тебе, дураку, — выговаривал ему Сыч, — не мог места запомнить. Деревня.
— Да запоминал я, — орал Еган. — Со стены то все по-другому виделось. А теперь снизу то — все не так!
Кавалер уже подумывал вернуться в город на стену и оттуда поглядеть на место, но тут голова Егана показалась над кустами, он был рад, светился просто:
— Господин, нашел я камень.
— Ты деньги мои найди, — сухо сказал Волков.
— Да уж теперь-то найду, — говорил слуга, берясь за лопату. — О, Господи, какого страху натерпелся, сердце замирало, как представлю, что потерял их. Вот сразу я думал, что не нужно их сюда было приносить, лежали бы себе в телеге, да лежали бы. Стражу к ним поставили бы и все.
— Балда, ты, — снова заговорил Сыч, скрываясь в кустах, где копал землю Еган, — вот прознал бы Пруфф и рыцарь здешний про деньгу, так ее бы с ним и его бездельниками пришлось бы делить.
— Ах вот оно как? — понял слуга. — А я-то думал, зачем городулины городим. Прячем его, зачем-то. А теперь чего, не будем делиться с ними?
— Теперь-то уж не будем, — они вышли из кустов, не без труда таща тюк с серебром, — теперь-то уж никто не узнает, где мы его взяли, даже если и узнает, что оно у нас.
— Может мы нашли, — предложил Еган.
— Или украли.
— Или кто в долг дал господину.
Они закинули тюк на холку лошади Волкова.
— Вы бы поменьше болтали, — сказал кавалер и тронул коня, — а если и спросит кто, так скажите, что неизвестный купец привез сегодня утром. Сами вы купца не видели, ждали меня, пока я с ним говорил.