Ночью он лежал на новой кровати, в перинах, и думал об Агнес, он не знал, как с ней быть. Стала она своевольна, разговаривала с ним теперь, как с равным. Злая стала, как дурная кошка, готовая выпустить когти, когда вздумается, но опасна она становилась не поэтому. Тут он ее смог бы держать в узде. Не сама она, конечно, ему угрожала, он ее не боялся. Но…
Хвост! Дурь, да срам. Смешно сказать, хвост у бабы растет. Предмет скабрезных шуток, да сальных рассказов, а как вдуматься, то ясно становится, что дело то не шуточное. Какие уж тут шутки. Ведьма! ВЕДЬМА! Тут, костром пахнет или цепями, да подвалом. Держать при себе, ему рыцарю Божьему, ведьму, да еще и хвостатую, как говорил монах — лютую, шутка ли. Хвост у нее растет! Ведь узнают рано или поздно, узнают. Хитры и изворотливы попы из Ланна, они выяснят, пронюхают. И что тогда? Подвал да железо. Вряд ли его на костер поволокут, хотя желающие сделать так будут. Ну, уж нет. Погнать ее нужно, по другому никак.
А как он будет без нее? Ногу кто ему лечить будет, когда ее снова крутить начнет от усталости или от холодов? А кто в шар глядеть будет, кто ему подскажет будущее? Кто от беды предостережет? Хотя теперь у него опасностей поубавится, сядет он в городе тихонько, да будет порох варить, да мушкеты делать. Деньга теперь у него есть. Больше, военным делом, у него нужды заниматься нет. На сей раз обошлось без ран, и то Богу спасибо. Может теперь он и обойдется без нее. Может, обойдется… А боль в ноге… Ну так что ж боль дело солдатское — потерпит.
В общем, ворочался кавалер, мучился, сон к нему не шел. А мысли в голову лезли. И Брунхильда, шалава гулящая не пришла, хотя и кровать и перина у него уже были, для нее все делали.
Заснул он только глубокой ночью.
— Хорошее у вас вино, — говорил Брюнхвальд.
— Хорошее, — соглашался кавалер, — я долго на юге был, там знают толк в винах. Сегодня поутру послал ведро вина нашему стражу фон Пиллену. Надеюсь, он будет доволен. Вчера он мне перины прислал.
— Он добрый человек, выпьем за его здоровье.
— Выпьем.
Они выпили, стали есть.
— Значит, с императором на юге воевали? — спрашивал ротмистр. — В рыцарях?
— Нет, рыцарское достоинство я получил месяц назад, а до того в солдатах.
— Вот как? — Брюнхвальд удивился. — Заслужили, значит, рыцарство?
Волков не захотел рассказывать историю про мощи, просто ответил:
— Ну, раз дали, может и заслужил.
— Зная ваше упорство, думаю, что заслужили честно, — произнес ротмистр. — На юге в ландскнехтах были?
— Когда у вашего родственника служил, полюбил коней, и на юг на коне приехал, хотел к иберским хинетам пойти, или в имперскую кавалерию, если бы взяли, да украли коня у меня там сразу. Денег наскреб на арбалет, так с арбалетом и воевал всю жизнь. Ну а вы, как и где служили?
— Я только с еретиками воевал. Как началось все, так и пошел воевать, с тех пор воюю, — отвечал Брюнхвальд невесело.
— И как все у вас началось?
— Я и мои люди из Эксонии. Как сын сатаны, монах черта, прибил свои тезисы к воротам храма в Эрбереге, так и у нас безбожники появились. Их бы сразу перевешать, да мы дурнями были, думали, одумаются. А через полгода банда еретиков пришли в наш храм, поругали нашего попа, плевали и били наши иконы, и стали бахвалиться и ругаться. Я и другие добрые верующие побили их. Они взяли дреколье и опять пришли, и тогда мы пошли, разбили их поганую молельню, и их лжепопа проучили. Они затаились, но престали пускать наших на рынок, что был у восточной стены. Говорили, что-торгуют наши тухлятиной, да еще и выбрали торгового голову, а он был ярый еретик, и стал чинить беззакония всем нашим. Выгонять с рынков, требовать мзду неправую.
Ротмистр замолчал, отпивая вино, видимо эти воспоминания ему нелегко давались, был он мрачен. Но рассказ продолжал:
— Вот тогда мы и поднялись. Бургомистр, наш был трусоват, боялся курфюрста, хотя наш город был свободный, в общем, не одернул еретических собак вовремя, и все дошло до крови. Побили мы их, многих до смерти. Тут они собрались все и решили нам отомстить.
Многие из еретиков поднялись, а оба князя Эксонии их поддержали людьми и оружием, князья, наши исконные враги, всегда радовались, если горожане начинали друг с другом биться. Князь Максимилиан прислал восемьдесят людей и шестнадцать арбалетчиков в помощь еретикам. Тогда многие старые семьи города, что не изменили веры, встали. Правда, из Брюнхвальдов только я пошел воевать, мы побили многих еретиков, и людей князя, а он прислал новых, а мы и их побили, и когда били их второй раз, я был старшим офицером. А через год еще раз их бил, и тогда князья еретиков про меня прознали и меня запомнили. С тех пор я ними я и воюю. А семья моя нет. Два моих старших сына, сначала в магистрат пошли служить, к еретикам, а потом и сами еретиками стали, поругали свои души. Да еще и дочь мою единственную за еретика отдали, пока я на войнах был. И два моих брата и две моих сестры тоже отреклись от Бога истинного.
— И что ж, все ваши родственники теперь у еретиков? — спросил кавалер.
— Нет, не все. Сын мой, четырнадцати лет, с матерью, женой моей живет, и верует рьяно, на все посулы, предать Матерь Церковь, отвечает бранью. Он у меня молодец. Не видал их пять лет.
— Наверное, вам нельзя возвращаться домой?
— Старый друг мой, друг детства, с кем мы прошли все войны, два года назад вернулся в город тайно, чтобы на могилу отца сходить, так схватили его по навету, судили неправедно, по лжи. Четвертовали!
— Да, хранит Господь душу доброго воина, — Волков поднял стакан.
— Да хранит Господь душу моего друга Ханса.
Они выпили. А Еган поставил на стол им новое блюдо, хорошо сваренного петуха в густом бульоне с чесноком. Положил ложки. И свежайший белый хлеб.
— Откуда это? — спросил Волков с удивлением.
— Кавалер фон Пиллен передал, от своего повара, — отвечал слуга.
— Спасибо фон Пиллену!
— Спасибо ему.
Они стали хлебать вкуснейший суп из одного горшка.
— Изумительно, — нахваливал ротмистр, — сидя в цитадели уже и забыл, что так вкусно бывает.
— Да, повар у фон Пиллена знает толк в готовке, — соглашался кавалер. Ну, а теперь вы куда? Думаю, домой вам нельзя.
— Не знаю, посоветуюсь с людьми своими и решим. Может к вам в Вильбург.
— Я собираюсь жить в Ланне.
— О! Ланн славный город. Богатый?
— Чрезмерно, но без больших денег там нет прожить.
— Больших денег у нас нет, — вздохнул ротмистр. — Тогда поищем другое место.
Кавалер помолчал, подумал немного. Ротмистр и его люди ему нравились, и он предложил, да и полезны могли быть:
— У меня есть клочок земли в Ланне, прикупил по случаю, у стены. Место глухое, но колодец будет, коли надумаете, станете там, правда, у меня там мастерские, но место под барак там осталось. Поставите барак и живите, денег с вас не возьму.
— Не возьмете? — переспросил Брюнхвальд.
— Зачем спрашиваете? Я ж не купец, сказал не возьму, значит, не возьму.
— Я скажу своим людям, — ротмистр поднял стакан, — наверное, мы примем ваше предложение, нам особо больше и некуда пойти.
— Буду рад помочь, добрым людям и честным верующим, — отвечал кавалер.
Он тоже поднял стакан.
— А с работой, сможете помочь, нам бы службу найти, может курфюрст ищет добрых людей? — спросил ротмистр, выпив вино до дна.
— Вот тут нет, не смогу, думаю уйти на покой, ни служить, ни воевать не хочу. Буду делать порох и мушкеты, а с нобилями больше дел иметь не желаю.
— Эх, могу только позавидовать вам, — сказал Брюнхвальд, залезая ложкой в горшок. — Отличный каплун! Прекрасный суп! Повар у фон Пиллена, что надо!
Купчишки были разочарованы, привозили хорошую еду и пиво, и одежды яркие, а солдаты не брали ничего. Люди Брюнхвальда деньги имели, но ротмистр настрого запретил тратить серебро, неизвестно, как им предстояло жить дальше, ни службы, ни дома у них не было. А люди Пруффа, дом может, и имели, да вот денег у них не было. Пруфф убеждал их не торопиться, и все трофеи продать в Ланне с большой выгодой, а пока ничего не трогать, терпеть да ждать. А ждать солдатам не хотелось, тем более, что Волков велел им вина больше не давать, его мало осталось. Одна бочка только. А вино было хорошим, и он хотел забрать его себе, выкупив как трофей. Солдаты терпели и ждали, когда фон Пиллен дозволит всем пойти домой. Может и дождались бы да уж больно настырны были блудные девки, что пришли к лагерю. Поначалу, фон Пиллен настрого запретил им приближаться к людям, что вышли из города, чтобы не захворать язвой, но женщинам нужны были деньги и всеми правдами и неправдами они проникали в лагерь Волкова. Ходили от костра к костру, сидели с солдатами, обнимались, задирали подолы при первой возможности, когда грели ноги у огня, пели похабные песни и, не стесняясь, садились справлять малую нужду прямо на глазах у солдат. А солдаты к ним лезли и получали отказы, без денег девки не желали отдаваться. Видя все это кавалер, сел у себя в шатре с Еганом, раскрыли тюк с серебром и, отсчитав серебра на шестьсот талеров, сложили деньги в рогожу и пошли с рогожей этой к солдатам Пруффа.
— Сержант, — произнес Волков, подходя к костру, где сидело больше всего солдат и девок, — собери своих людей.
Сержант Карл, по прозвищу Вшивый, поглядывая на мешок, что с трудом держал Еган, окликнул солдат от соседних костров, все стали собираться вокруг кавалера. И когда собрались тот сказал:
— Мне принесли серебро, хотят купить наши пушки, что мы взяли трофеем в арсенале. Одну из картаун мы отдадим курфюрсту, три остальные наши. За них нам предложили восемь сотен монет.
Он сделал знак рукой и Еган бросил рогожу наземь, на бугорок. Рогожа раскрылась и перед солдатами и девками, что стояли кругом, развалилась целая куча серебра. Чуть стекла по неровности, шелестя и разливаясь. И застыла. Куча денег была огромна. Все смотрели на нее завороженно, и солдаты и женщины. Все молчали. А Волков обвел взглядом людей внимательно и спросил: