— Господин Фолькоф, купите булку, вашей жене понравится. Тут в ней масло, яйцо и даже сахар, — она держала в руках короб со свежими булками, — пять пфеннигов всего.
— Ты, что меня знаешь? — удивился кавалер.
— Конечно, вы нам святыню привезли, про вас все говорят.
— И что, хороши булки у тебя?
— Хороши, такие ангелы едят на небе, тут в булках одного масла на крейцер. Да сахар, да тонкая мука из лучшей пшеницы. Ваша жена будет довольна.
— Ну, давай четыре, раз ангелы их едят.
— Четыре! — обрадовалась девочка, принимая деньги. — Храни вас Господь.
— И тебя, девочка, пусть хранит, — он откусил еще теплую, мягкую и сладкую булку, она была очень вкусной, на пальцах от нее осталось масло, — неплохо, неплохо, кто ж делает такие булки?
— Мама моя и сестра моя ей помогает.
— Скажи матери своей, что ищу я кухарку, живу я на улице Форели, у монастыря Святых вод Ердана. Если муж ей позволит, пусть приходит.
— Нет у нее мужа, — сказала девочка обрадованно, — сейчас побегу скажу ей, значит на улице Форели, дом у монастыря.
— Беги, — сказал кавалер, и поехал.
И девочка кинулась бежать разбрызгивая грязь и снег, стуча деревянными башмаками по мостовой.
Он ехал по городу и ел жирные булки, а люди ему кланялись, его все узнавали, и все у него было хорошо, ну разве что томили его два дела: уж больно много он платил за постой лошадей и подвод, и за склады. И еще он думал все время, как быть с епископом Вильбурга, как сказать ему, что раку забрал его брат архиепископ. Впрочем, оба дела решались, епископу он собирался написать письмо, в котором он все объяснил бы ему. И вернул бы деньги, что жирный поп дал на поход. Ну, а товар нужно было продавать побыстрее, и чтобы не тянуть, он сейчас же, прямо с булками поехал к банкиру, чтобы пригласить на торги представителя штатгальтера императора. И банкир заверил его, что Дессель будет у складов завтра поутру. И забрал у него одну булку.
Когда кавалер подъехал к дому, там, у ворот он нашел не старую женщину, та была на вид бедна, но опрятна и на вид приятна, стояла, ждала. Его увидала — низко кланялась.
— Ты кто? — спросил кавалер.
— Меня зовут Марта, дочь моя сказал, что вам булки мои понравились, и вы звали меня в кухарки.
— Булки вкусные, ты и другую еду готовить можешь?
— Конечно господин, все могу, я у пресвитера нашего работала, пока он не помер.
— И какую плату ты попросишь.
Женщина замялась, боялась спросить лишнего, боялась, что откажут.
— Ну, — торопил ее Волков, — говори.
— Ну, так коли дадите кров мне и двум моим дочерям, так полтора талера попрошу, а коли без крова так два.
— Дам кров и талер, — сказал Волков, — и разрешу печь булки.
— Я согласна, — кивнула Марта обрадованно.
— И когда придешь?
— Так сейчас приду, скарб соберу, его у меня не много, и дочерей возьму и приду.
— Жду, хочу узнать, как готовишь.
Еган дров не жалел, кидал их много, пришлось сказать ему чтобы экономил. Но дом стал теплым. Кухарка Марта привела своих дочерей, обосновалась в одной из комнаток, что были на первом этаже. Агнес спустилась к ним, она была старше девочек, да еще и грамотна, ей пришлось по вкусу, что Марта и девочки зовут ее госпожой и восхищаются тем, что она села с монахом читать Святую книгу. И читала ее на языке пращуров громко и четко, как поп, и тут же толковала текст, переводя его. Брат Ипполит и брат Семион, сидели за столом напротив нее, только кивали головами, соглашались. Оттого Агнес была горда собой, и не мудрено, все ею восхищались, она и вправду была умна на редкость.
К ним спустилась и сама госпожа Брунхильда. Господин пришел с улицы, и ждать ночи не стал, взял ее у себя в покоях, не сняв с нее платья, и теперь валялся на перинах, а она пошла, узнать насчет ужина, так он был голоден. А за одно и поглядеть на новую кухарку. Увидев ее, монахи встали, поклонились, а кухарка и ее дочери приседали, тоже кланялись. Считали ее за жену господина.
— Господин ужинать желают, когда готово будет? — высокомерно спросила она.
— Скоро уже госпожа, — отвечал Марта. — Заяц почти готов.
— Заяц? — Брунхильда поморщилась. — Не люблю зайчатину. А еще что у тебя есть.
— Еще нога козленка, с вином и анисом. Капуста с уксусом, вареные яйца.
— И козлятину я не люблю, — привередничала красавица.
Еган уже был готов сказать пару слов о ней, да она так на него глянула зло, что он не решился. Только усмехнулся и головой тряхнул.
— А что ж мне вам приготовить? — растерялась кухарка.
— Тихо, — вдруг сказал Сыч.
Все замерли.
— Чего ты? — раздраженно спросила Брунхильда.
— Кажись, ворота кто-то ломает, — отвечал Сыч. — Слышите?
Да, кто-то стучал в ворота.
— Ну, так возьмите огонь, и идите с Еганом узнайте, кто пришел на ночь глядя, — распорядилась красавица.
— Ну, а то бы мы в темень без огня пошли бы, — ерничал Еган, — спасибо, что сказала. У самих то у нас ума то нет, так и поперлись бы без огня.
— Пошевеливайся, дурень, — продолжала играть роль хозяйки Хильда.
— Дурень, — передразнил ее Еган, но огонь взял, и пошли они с Сычом на улицу.
Вернулись они с немолодым господином, тот был богато одет, и вежлив, всем кланялся, всем улыбался, пока Еган бегал наверх за кавалером.
Волков спустился к гостю, поздоровался, и он сразу ему не понравился:
— Вы Моисеева племени?
— Да, я из жидов, как любят говорить люди вашей веры, — сказал немолодой господин, — зовут меня Наум Коэн.
Все с интересом слушали, даже дети кухарки, все хотели знать, зачем безбожник пришел к рыцарю Божьему.
А Волков подумал, что этот господин пришел сделать ему предложение по поводу завтрашней торговли, возможно, он собирался, что-то предложить ему, и он спросил:
— И что вам от меня нужно, Наум Коэн?
— Хотел поговорить по поводу дома.
— Дома, какого дома, — не понял кавалер, — этого дома?
— Нет не этого, — медленно говорил немолодой господин. — По поводу дома, что сгорел в Ференбурге.
Теперь этот господин нравился кавалеру еще меньше. В комнате повисла тишина, да такая, что сказал кавалер негромко: «Оставьте нас». И все услышали. Стали вставать из-за стола, выходить прочь.
Еган сдуру пошел наверх, а не со всеми в людскую. Там догнала его Брунхильда и как кошка вцепилась, ему в лицо ногтями, драла и не выпускала, шипела при этом:
— Не смей боле мне перечить при слугах, и насмехаться надо мной не смей, слышишь, ты, холоп!
— Осатанела, что ли? — Еган оторвал ее пальцы от своего лица. — Рехнулась?
— Не смей я сказал, — продолжала беситься Брунхильда и стала бить Егана, да все по морде, по морде. А рука у не была не легкая. И приговаривал, — холоп, быдло, смерд.
А он только закрывался, и отбрехивался:
— Да отойди ты, припадочная.
Наконец красавица устала, она была удовлетворена, хоть и руки заболели, и пошла в свои покои.
А Еган остался у лестницы, вытирал кровь с расцарапанного лица, и ругался тихо:
— Вот шалава беззубая. Дура шепелявая.
К нему подошла Агнес, она видела все, девочка достала тряпицу из рукава, стала вытирать кровь с лица слуги, и заговаривать боль, тихонько говоря непонятные слова. А Еган говорил:
— Это вон она какая, а ведь только дает господину, а что будет, когда женой его станет?
— Дурень ты, Еган, — улыбалась Агнес, — никогда она женой его не станет, какая ж она ему жена. Девка она трактирная, а он рыцарь, рыцари на таких не женятся.
А внизу, господин Наум Коэн говорил Волкову, без приглашения усаживаясь на лавку у стола:
— Дозволите мне сесть, стоять, я не молод уже.
— Садитесь, — дал согласие кавалер, но сам садиться не стал, — стоял, руки на груди сложив, и смотрел на Коэна исподлобья.
— Я знаю, — начал гость, — что дом у синагоги спалили вы.
— На суде, на Книге Святой поклянусь, что не я, — с вызовом отвечал Волков.
— Нет, конечно, не вашей рукой разжигался огонь, но то были ваши люди, и вы, как господин их, несете ответственность.
Сыч, стоял у лестницы в темноте и ловил каждое слово из их разговора.
— Идите в суд, и докажите, что дом ваш спалили мои люди.
Старик развел руками, покачал головой и заговорил:
— Да кто ж в славном и набожном городе Ланне, примет иск от жида, против рыцаря Божьего. Нет тут такого судьи. Да еще за проступок в чужой земле. Нет, не примут и иска даже. Мы писали жалобу курфюрсту Ребенрее, так и там у нас ее брать не хотели, и бургомистр Ференбурга сказал, что сейчас ему не до нас, он только вернулся в город, чума там стихла, и у него много дел и без наших жалоб. Что ему до наших бед.
— И вы пришли мне рассказать, как вы несчастны?
— Нет. Нет.
— Так что вы хотите?
— Вина, есть у вас вино?
Вино у Волкова было, хорошее, почти целая бочка. Которую взял он в Фернебурге, но этому господину он давать его не хотел, кавалер хотел, чтобы старик побыстрее убрался.
— Не дам я вам вина, — холодно сказал он.
— А воды? Дадите? — не отставал Коэн. — У вас тут колодец во дворе хороший.
«Как он в темноте разглядел колодец?» — подумал кавалер и крикнул:
— Марта, — крикнул кавалер, — дай господину стакан воды. — И добавил почти с насмешкой, — Могу дать еще хлеба, коли вы голодны.
— Нет, только воды, — старик даже улыбнулся.
Марта пришла, налила стакан воды из кувшина, поставила перед гостем и вышла. Коэн с удовольствием выпил воду, поставил стакан и сказал:
— Да колодец здесь хороший. Это потому, что он…
— Что вам нужно, — перебил его кавалер, — говорите, ночь уже близка, а вам домой еще идти.
— Я знаю, что дом моего родственника сожгли вы, но я вас не виню, мой родственник нотариус и его дом не первый раз пытались сжечь. Вам это удалось и многие документы, важные документы не восстановить. Но не вы тому виной, вы рука, а не голова. Не будь вас — нашелся бы другой ратный человек, просто у вас это получилось. Вот в чем дело.