– Это тебя не портит, – а он и рад был, уже дотянулся до самого верха бедра, – ты и без зуба красивее всех, что я видал в этом городе.
– Врете, – уже тихо-тихо сказала Брунхильда, дыша вином ему в лицо.
– Не вру, – отвечал Волков, задирая ей юбки и целуя в губы. – Слово рыцаря.
А она как ждала этого, впилась в его губы своими, обвивая его шею руками. И дозволяя его рукам касаться там, где ему вздумается.
Как только в зале появился канцлер, так сразу кавалер направился к нему, хотя монахи и шипели на него и пытались остановить, но он не обращал на них внимания; подойдя к столу приора, он остановился и, не кланяясь, не здороваясь, водрузил на стол неоткупоренный кувшин вина с монастырской печатью:
– Говорят, то вино драгоценное неизвестные монахи даровали, даже поблагодарить их не смог – ушли. Мне, простому рыцарю, такое вино не по чину, решил вам его принести. Спасибо вам, монсеньор, за то, что помогли получить рыцарское достоинство.
– Благодари Господа, сын мой. Все его милостью, его милостью, – холодно отвечал брат Родерик, разглядывая кувшин.
– И то верно, – согласится кавалер, – вот только беспокойно у меня на душе, сны меня страшные донимают.
Приор слушал молча.
– Снится мне, – продолжал кавалер заметно тише и приблизившись к монаху, – что какой-то монах меня со свету сжить хочет. А за что – не говорит. К чему бы это, святой отец?
– Демоны тебя одолевают, – все так же холодно ответил приор, – пост, молитва и причастие избавят тебя от них, сын мой.
– Вот и я так думаю. Да только многогрешен я, вот если еще и такой святой человек, как вы, за меня помолились бы, так точно я бы от наваждения избавился. Помóлитесь, святой отец?
– Помолюсь, сын мой, помолюсь, – кивнул канцлер. – Ступай.
– Вот и хорошо, – и не собирался уходить кавалер, – я о своих наваждениях написал еще и епископу Вильбурга, чтобы он тоже помолился. Когда два таких праведника, как вы и епископ, за меня молиться будут, то уж наверняка наваждение пройдет.
Приор побледнел, он неотрывно глядел на новоиспеченного рыцаря, открыл было даже рот, да ничего не сказал, не нашелся.
А рыцарь еще раз спросил:
– Так помóлитесь за меня, святой отец?
– Ступай, сын мой, ступай, – только и смог сказать канцлер Его Высокопреосвященства и принялся теребить четки.
Когда солдат повернулся к нему спиной и захромал к выходу, приор прошипел своему ближайшему помощнику:
– Найди протонотария, скажи, чтобы о просьбе моей боле не волновался. Передай, что сложилось все как Богу угодно. А еще скажи просителям, что приема сегодня не будет, молиться я пойду.
Он встал из-за стола.
Его помощник уже направился выпроваживать посетителей, когда приор остановил его, подозвал и прошептал со злостью:
– Вино это вылей. Немедленно.
А кавалер Волков возвращался в трактир, а на луке седла его висел щит, на котором изображено было небо серебром над лазурным полем, а поверх всего ворон распластал крыла, а лапами держал факел с живым пламенем на запад, а у ворона глаз сиял, что рубин, и был он злой. Прекрасный щит пахнул свежим лаком. А кавалер был горд.
Это и улицей нельзя было назвать. Длинная тропинка меж двух высоких заборов, на которую выкидывали и золу от печек, и мусор, и падаль. На этой тропе и два всадника разъехались бы едва. Рудермаер и Пилески шли впереди. За ними ехали кавалер и Ёган, замыкал шествие Роха на своей деревяшке. Наконец они прибыли. Рудермаер торжественно обвел кусок улицы, за который Волков должен был выложить шестьдесят шесть монет.
– Вот, – важно произнес Рудермаер, – вот это место.
Здесь, у стены, размещалась помойка, и не было тут никаких тридцати пяти шагов на пятнадцать. Глазомер у опытного стрелка все сразу прикинул. Тридцать на двенадцать с неглубокой канавой по периметру. Коровьи и лошадиные кости, падаль вонючая, старое гнилое тряпье, битый кирпич и битые горшки. Все это валялось слоями, а посреди красовался гнилой, покосившийся сарай.
– И все это стоит шестьдесят шесть талеров? – невесело спросил кавалер.
– Да, – радостно кивал Пилески. – Место хорошее и недорогое. Почти даром.
Волков посмотрел на него пристально, подозревая, что мастер шутит, но Пилески не шутил.
– Место доброе, – видя недоверие кавалера, заговорил Рудермаер, – мы его вычистим, меж заборами ворота поставим, тут будет уютно, и лишних никого, за стеной ручей недалеко, выроем колодец: своя вода всегда на пользу. Кузню разместим у стены, а на нее думаю домик поставить, мы с Виченцо жить там будем. Нам боле негде. А если с крыши домика лестницу вверх положить, то на городскую стену вход получится.
– Сюда и подвода не пройдет, – резонно заметил Ёган.
– Не пройдет, – согласился мастер, – а нам и не нужно будет, нам на месяц сорок корзин угля да два пуда железа потребуется, сами притащим.
Кавалер молчал, продолжая осматриваться, место было тихое, это ему нравилось, и мысли мастера о воротах и лестнице на стену тоже. Но он все-таки сомневался.
– Тут вон сколько убирать нужно, – наконец произнес Волков, – как тут все это убрать? Куда нести?
– Господин, – Пилески засмеялся, – это как раз плевое дело. За три дня управимся.
– Да, – поддержал его Рудермаер, – за три дня все будет чисто. В городе сейчас многие за хлеб работать будут. За талер все вычистим, а еще за три колодец выроем. Вот в том углу.
– Значит, сто семьдесят два талера все будет стоить? – задумчиво переспросил кавалер.
– Вроде так, чаны для выпарки селитры медные, два надобно, да чан для смешивания, да для жарки угля, да две наковальни, длинная и рабочая, да стол железный, да веретено для точки ствола, оно очень дорогое, да…
– Я понял, – прервал его Волков.
– А брус с доской, – добавил Пилески. – А работы, вот так и набегает такая прорва денег. У нас список есть, там все прописано.
– Ну что, кавалер, решайся уже, – заговорил Скарафаджо, – ты ж всегда знал, где жирно, где монет раздобыть, я побиться об заклад готов, что ты и здесь не прогадаешь. Тебя ангел в лоб поцеловал.
– Об заклад готов биться? – переспросил кавалер, Роха его заметно раздражал, – а поставишь что: бороду грязную или деревяшку свою? – Роха хотел было что-то сказать, да кавалер продолжил: – И деньга у меня водится не потому, что меня ангел целовал, а потому, что я копил ее всегда, и я не хочу выбросить все то, что собрал, на ветер. Серебро это давалось мне кровью и увечьями, а не торговлей, как купчине.
– Да знаю я, Фолькоф, знаю, – проговорил Роха, словно оправдывался. – Просто я верю, что у нас все получится. Понимаешь? Нам судьба тебя послала.
Кавалер молчал, продолжая оглядываться, и наконец произнес:
– Ладно, поехали в магистрат, купим эту помойку, а вечером чтоб список всего, что нужно, с ценами, у меня был.
– Так я сейчас его вам дам, – аптекарь достал из-за пазухи бумагу, – вот он.
– Все, что покупать будете, и где будете платить, – продолжил Волков, – будете делать при моем человеке.
– Мы согласны, – сообщил Роха.
– А если где обмануть меня попробуете, – Волков склонился с коня и показал всем троим кулак, – всех убью.
– Мы согласны, – подтвердил храбрый мастер Рудермаер.
А вот Роха и аптекарь промолчали, видимо, на это они были не готовы.
Бумагу на собственность земли, что у западной стены, ему выдали быстро, но, как и всегда бывает, не все пошло гладко. Там, в холодном магистрате, второй писарь земельной канцелярии, что одет был в добротную куртку с мехом и шапочку, всем своим рыбьим лицом выражая скуку, поинтересовался:
– А с какой целью приобрели сей надел, для проживания или ремесло какое затеяли?
– Жить там буду, – соврал кавалер.
– Тогда с вас еще шесть талеров сбор за мусор разовый, да еще годовой полталера, да городской налог семьдесят крейцеров, а коли конюшни ставить будете, так еще сорок крейцеров за год.
– Не буду я там жить, пекарню поставлю, – зло буркнул Волков.
– Так вы пекари? – бесстрастно уточнил второй писарь земельной канцелярии.
– А разве по нам не видно? – спросил его Роха.
– Отчего же, очень даже видно, что вы пекари, – согласился писарь, – и тогда с вас восемь талеров за мусор единый сбор, да два талера и восемнадцать крейцеров годовой сбор, да узнайте, сколько гильдия пекарей с вас попросит денег, чтобы дать дозволения вам тут хлеб печь. А как не дадут вам права, так зря только пекарню тут поставите.
– Хорошо, мы пока узнаем, сколько стоить будет взнос в гильдию, а потом уж и решим, – сказал Волков. – Ну, посчитали вы поборы городские? А в гильдию оружейников взнос посчитали? – принялся распекать он дельцов, едва вышли на улицу.
Роха, аптекарь и Рудермаер молчали озадаченные.
– Каков взнос в гильдию оружейников? Талеров сто или двести?
– Нисколько, – зло сказал Роха, – тут никто ни пороха рассыпчатого не делает, ни мушкетов.
– Хорошо, коли так, – согласился Волков, – аптекарь, ты мне нашел сарацинскую воду?
– Еще не искал, – признался Пилески.
– Так ищи, и уксус самый крепкий не забудь. А ты, Рудермаер, кирасу починил?
– Мой друг мне в кузне дает работать только ночью, днем сам трудится.
– Ну, тогда начинай землю купленную очищать, а ночью кирасу почини. Держи талер.
Он кинул мастеру монету.
– Роха. Ты говорил, что добрых людей уже нашел для меня.
– Да, шестнадцать человек с корпоралом, будут ждать нас у западных ворот после обеда.
– Так уже обед.
– Давай перекусим и пойдем глянем, возьмешь ли таких людей себе, – отвечал Роха.
Солдат солдата видит всегда. Это были настоящие воины.
И корпорал у них был старый солдат, и кампаний прошел не меньше, чем Волков. Они сразу понравились друг другу. Оба поняли, с кем имеют дело, прониклись уважением друг к другу. Корпорала звали Литбарски. Он построил своих людей, а тех было шестнадцать. Четверо в полном доспехе, крепкий доспех, опытные мужи, люди первого ряда. Еще четверо таких же добрых людей были одоспешены только на три четверти. Доспех крепкий и не раз у кузнеца бывавший.