упов уже не было. Вернее, нашелся один. Худая женщина лежала на перекрестке, у края мостовой. Умерла она, видимо, недавно, разлагаться еще не начала, но на шее у нее, словно от рук душителя, синяки, посреди синяков – белесый от гноя нарыв величиной с крупную сливу. Пальцы женщины словно сгорели до углей, были черны и скрючены, как будто пыталась она разодрать кому-то лицо. Люди Волкова, опытные, и смерть видевшие, и зачумленных, прошли бы мимо и не взглянули на труп лишнего раза, но рядом с телом сидела девочка лет семи, и было ей нехорошо, видимо, у нее жар, и она кашляла все время. На проходящих мимо солдат она даже не взглянула. Смотрела вниз, на мостовую, находила там какие-то крошки, отправляла их в рот. Ёган достал из сумки краюху, кинул девочке почти под руки, хлеб упал, и только тут она подняла голову, глянула на солдат. И солдаты, как в оцепенении, проходили мимо и все до единого молча глядели на нее. Глядели в ее пустые, белесые, мертвые глаза. Даже Волкову стало не по себе от вида этих глаз, он и сам как зачарованный смотрел бы в них, да не мог. Он видел, что эта девочка вселяет в людей его ужас, и заорал, чтобы все слышали:
– Чего рты разинули? Прибавили шагу, давай быстрее! А то собьетесь в отару сейчас, как бараны. Нечего таращиться на нее, слепая она, бельма у нее в глазах. Слепых, что ли, не видали?
Люди двинулись веселее, просто слепая зачумленная девочка, хорошо, что кавалер все объяснил. И только те, что шли последними, да возницы телег, да Роха и монахи увидели, как слепая девочка с белесыми глазами протянула руку и подняла с земли краюшку хлеба. Подержала ее и отбросила как ненужную. И стала смотреть вслед уходящему отряду.
Отряд остановился сразу за мостом. Кавалер и Сыч с Ёганом, одетые в цветах герба Волкова, подъехали к воротам цитадели. Ёган держал штандарт. Люди, что были на башнях, над воротами цитадели, сами говорить не стали, отправились за своим ротмистром. Пока они ходили, Волков уныло рассматривал цитадель. Было, да, было от чего приуныть. Цитадель оказалась новая. Стены в тридцать локтей, да сразу на берегу канал, тут и лестницы толком не поставить. Подход к воротам только через мост. Ворота кованые, новые. Даже если нет решетки за ними, без пушек их все рано не взять. Да и пушки можно поставить только за мостом, а там дома будут мешать стрелять, и дома не сжечь, все крепкие, каменные. Да, цитадель строили добрые инженеры.
«Если не удастся договориться, не знаю, что и делать», – думал кавалер.
От этих мыслей его оторвал крик с башни:
– Кто вы и что вам угодно?
Кричавший был уверен в себе и знал себе цену. Это Волков понял по тону и манере говорить, это и был ротмистр.
– Мое имя Фолькоф, – представился кавалер, – я рыцарь Божий. Волею епископа Вильбурга и архиепископа Ланна я пришел сюда, чтобы забрать раку с мощами святого великомученика Леопольда, иконы и другие ценности из кафедрала Ризенкирхе, чтобы избежать расхищения и поругания святынь.
– Мое имя Карл Брюнхвальд, я и мои люди заключили контракт с магистратом города Ференбург на охрану цитадели, и я буду охранять ее до истечения контракта, то есть до Рождества. Вам нечего опасаться, кавалер Фолькоф. Пока я тут, никто ничего не тронет ни в цитадели, ни тем более в храме.
Волков помолчал, он знал подобных людей и понимал, что разговор предстоял сложный; немного подумав, он начал:
– Лейтенант Карл Брюнхвальд, служивший под началом графа фон Крюнендорфа, случайно не ваш родственник?
– Мой, он мой двоюродный дядя.
– Я был его оруженосцем, он умер у меня на руках. Он всему меня научил.
– Он был славным воином! – сказал ротмистр Брюнхвальд. – Да упокоит Господь его душу.
– Да, он был славным воином, – согласился кавалер и, чуть помедлив, добавил: – Значит, ворота вы мне не откроете?
– Нет, не открою, передайте своим попам, Фолькоф, что о церковных ценностях до Рождества они могут не беспокоиться. С ними все будет в порядке.
– Черт с ними, с ценностями, оставьте их в церкви, – попытался прийти к соглашению Волков, – дайте мне только раку с мощами, ворота тоже не открывайте, спустите через блок на веревке. И я буду вам очень признателен.
– Фолькоф, прекратите, я подписал контракт, а значит, дал слово. Я ничего не могу вам отдать.
– Брюнхвальд, а кто-нибудь из магистрата с вами? Кто-нибудь помнит про ваш контракт?
– Никого нет, я давно никого из них не видел.
– Они, может, уже все мертвы, а те, кто еще жив, давно забыли про ваш контракт и сбежали из города.
– Может, и так, может, и так, да вот я не сбежал, и я помню про контракт. Этого достаточно, – отрезал ротмистр.
– Деньги предлагать вам бессмысленно?
– Бессмысленно, я охраняю казначейство Ференбурга.
– Брюнхвальд, я не могу уйти без мощей.
– Фолькоф, а я не могу их вам отдать.
– Кто-то из нас проиграет. И все из-за вашего упрямства, Брюнхвальд.
– Кто-то всегда проигрывает, Фолькоф. Из-за упрямства, из-за глупости, из-за денег. Но я по-другому не могу, я дал слово!
– Я вас понимаю, вы добрый человек, Брюнхвальд, но удачи я вам желать не буду.
– Фолькоф, не вздумайте пить воду из местных колодцев. Это все, чем я могу вам помочь.
Два старых воина поговорили. Волков отъехал от башни, стал на мосту, глядел в мерзкую воду и видел, как в канале, где стоят притопленные баржи и лодки, медленное течение колышет одежду на распухшем трупе.
К кавалеру подъехал капитан Пруфф.
– Этот мерзавец не желает открыть ворота? – уточнил он.
– Этот офицер выполняет свой контракт, – ответил кавалер.
– Взять цитадель не представляется возможным, полагаю, что лучше нам вернуться в Ланн, – заявил капитан.
– Полагаю, что вам следует поучиться выполнять контракт у того, кого вы назвали мерзавцем, – едко заметил рыцарь.
– Что? – Пруфф поднял бровь.
– Вы просили двадцать два талера, кажется, – начал вспоминать Волков, – не получите ни крейцера.
– Я…
– Мы договаривались на две недели.
– Я и мои люди считают, что здесь слишком опасно. В городе нельзя оставаться.
– Вы и ваши люди знали, куда шли. И договор был о двух неделях.
– Мне нужно посовещаться с моими людьми, – буркнул Пруфф раздраженно и поехал к солдатам.
– Ни крейцера, Пруфф, ни крейцера! – крикнул ему вслед кавалер.
– Что будем делать, господин? – спросил Ёган, когда тот отъехал.
– Позови попов ко мне.
Солдаты собрались вокруг Пруффа, и тот что-то им объяснял. А к Волкову подошли монахи, брат Семион и молодой Ипполит.
– Вам нужно уговорить остаться хотя бы часть солдат, – обратился к ним кавалер. – Говорите о том, что это дело богоугодное.
– Хорошо, – согласился брат Ипполит. – Буду говорить.
А вот брат Семион не сразу откликнулся, он немного подумал и потом заговорил:
– Их будет легче уговорить, если вы, господин, дадите им задание, чтобы они поверили, что вы идете с помыслом и знаете, что делать.
Этот монах не нравился Волкову с самой первой минуты знакомства, но сейчас он, кажется, говорил дело. Кавалер спросил у него:
– Что ты думаешь им предложить? Что за дело?
– Люди ваши все утро видят ужасы, адские видения. Вы крепки, господин, но не все подобны вам. Многие из ваших людей напуганы. Чтобы им успокоиться и понять, что и здесь можно сохранить живот свой, нужно найти для них место, дом, где они почувствуют себя в безопасности.
– Ты прав, а еще нужны бочки. Ротмистр из цитадели сказал, что воду из колодцев здесь пить нельзя.
– Ну что ж, тогда нас устроит винный дом некоего Коллети, мы мимо него проходили, – продолжил брат Семион. – Раз винный дом, значит, и место под бочки есть, да и сами бочки должны быть, а может, и вино имеется.
Монах опять оказался прав, кавалер вспомнил, что они совсем недавно проходили дом с вывеской торговца вином.
– И пойдем к людям вашим, господин, попробую донести до них всю богоугодность нашего подвига, – продолжил брат Семион и первый пошел в сторону солдат.
– Ишь ты, какой хваткий, – восхитился Ёган, и все двинулись за монахом.
И тут брат Семион был красноречив, но лаконичен. Подойдя к солдатам, он громко и четко, как с амвона, сказал:
– Добрые люди, пришли вы в этот ад ради подвига богоугодного, но не всем подвиг этот оказался по плечу, – солдаты и Пруфф его внимательно слушали, – тем, кто слаб и духом немощен, укора не будет и дорога назад открыта, с печалью в сердце отпускаем его. А тем, кто останется с нашим добрым господином, – монах дланью указал на Волкова, – пред вратами Господними будет что сказать о себе, – монах сделал паузу. – И еще: доля тех, кто уйдет, будет разделена на тех, кто останется.
Солдаты стали тихо переговариваться. Волков ждал их решения. А брат Семион ждать не стал и продолжил все так же четко и громко:
– Те, кто остается с господином нашим, проводите меня в наш новый дом, что когда-то был винным домом некоего Коллети. Требуется нам навести там порядок. Ибо станет он нашей святой крепостью в этом аду.
Солдаты немного еще посовещались, а потом к Волкову подъехал капитан Пруфф и сказал:
– Люди мои решили, что мы остаемся до окончания контракта.
Волков ничего не ответил. Он тронул коня и поехал вслед за монахом, который повел людей в их новый дом.
Уехал ли владелец дома или остался, было не ясно. В подвале, на складе, торговых покоях и в покоях жилых нашли семь трупов. И взрослых, и детей. Кавалер велел вытащить все тела на улицу и сжечь, а места, где они лежали, мыть с уксусом. Вернее, он подтвердил решение брата Ипполита. Богатство торгового дома было огромным. В подвале насчитали двенадцать двадцативедерных бочек вина и две бочки роскошного, зеленого, благоухающего оливкового масла. Волков мысленно прикинул, что тут только масла талеров на сорок. Также было множество крепких пустых дубовых бочек. У стен во дворе высились под навесами штабеля дубовых плашек, из которых собирались бочки. В подвале также нашлись старые сыры и вяленые окорока, Волков ел такие на юге, назывались они прошутто, добрая пшеничная мука, сушеные фрукты. Вопрос о провианте не стоял. Но оставался вопрос о воде.