– Потеря штандарта для господ позор! Потеря чести!
– Если вернется, что будем делать?
Все смотрели на Волкова, ждали его ответа, и он ответил так, как никто не предполагал:
– Конь у него был хорош, и доспех его мне тоже понравился. Если он оправится от раны и вернется, мы его убьем, и коня я отдам вам, а доспех заберу себе.
Кавалер говорил так, зная, что от раны рыцарь так быстро не оправится. Так что пара дней в запасе была.
– Сгинем мы здесь с таким господином, – тихо буркнул кто-то из солдат.
Другие, может, его и поддержали бы, но вслух никто не высказал недовольства.
Не давая времени для размышлений, кавалер распорядился:
– Пруфф, десять человек со мной, отвезти воду в цитадель.
– Да, господин, – ответил капитан, но не сразу, а чуть помедлив.
Пруфф думал, как быть, но выхода из сложившейся ситуации он пока не находил и поэтому решил подождать денек-другой.
Честно говоря, Волков и сам не знал, что делать, но он надеялся, что Брюнхвальд все-таки откроет ему ворота. Он очень на это надеялся.
– Вы мошенник, Фридкофф! – орал Брюнхвальд с башни над воротами. – Мошенник!
– Меня зовут Фолькоф, – поправлял его кавалер, задирая голову вверх так, что шлем начинал сваливаться.
– К дьяволу, какая разница, все равно вы мошенник! Убирайтесь, иначе я прикажу арбалетчику пристрелить вас.
– Прекратите, Брюнхвальд, честным воинам недостойно так ругаться, да еще при наших людях. Скажите лучше, чем я вас так разгневал?
– Что? Недостойно я себя веду? – еще больше злился ротмистр.
– Извольте объяснить, в чем ваш упрек.
– Вы вчера пытались подкупить моих людей у меня за спиной. Вы бесчестный человек!
– Ваш упрек напрасен, – крикнул кавалер, – они сразу сказали мне, что сообщат об этом вам. И, видимо, так и поступили.
– Вы не должны были вести дела с моими людьми за моей спиной! – Брюнхвальд грозил кавалеру пальцем с башни.
– Я и не собирался, они сказали, что вы отдыхаете, тогда я попросил вас не беспокоить, вот и все. Ваши упреки напрасны. Я сам пару лет просидел в осадах и знаю, что это такое.
– Не надейтесь, вам не удастся подкупить меня и моих людей сыром, вяленым мясом и вином. Убирайтесь!
– Я и не надеялся вас подкупить, я надеялся с вами подружиться. Вот сейчас привез вам воду, я взял ее из реки, выше по течению, мы сами такую пьем.
– Вы надеетесь, что мы откроем вам ворота или спустим вам мощи за ваши подарки? – орал Брюнхвальд, но уже не так зло, как прежде.
– И то, и другое меня бы устроило, – отвечал кавалер.
– Не надейтесь, вы ничего не получите, слышите, Фолькоф, ничего. Нам не нужна ваша вода. Уезжайте.
Это было то, чего Волков боялся больше всего: суровый ротмистр и не собирался уступать.
– Ладно, Брюнхвальд, – крикнул кавалер то ли устало, то ли разочарованно, – я поставлю бочки у ворот, заберете их, когда мы уедем.
– Делайте что хотите, Фолькоф, можете ставить у ворот, можете вылить в канал, ваша вода нам не нужна.
Волков вздохнул и велел своим людям сгрузить бочки к воротам.
Он был подавлен, хотя виду и не показывал, нельзя, чтобы люди его видели уныние своего командира. Поэтому он держался горделиво и даже поигрывал плетью. И он не ожидал, что ему закричат с башни, но не громко, чуть сдавленно:
– Господин, господин!
Кавалер поднял голову и увидел солдат Брюнхвальда.
– Что вам? – спросил Волков.
– Наш припадочный ушел, и мы хотели сказать вам спасибо за воду. У нас ее совсем не осталось, черпаем жижу со дна, дождей-то не было неделю уже, а из колодца вообще пить нельзя, тухлая она, даже глядеть на нее страшно, не то что пить.
– Пейте, добрые люди, я еще привезу, – пообещал Волков.
– Господин, мы отдали бы вам мощи, – заговорил другой солдат, – да наш старик грозился повесить тех, кто это сделает, а он повесит, с него станется.
– А вино вам понравилось? – спросил кавалер.
– Вкуснее и не пробовали за полгода, что тут сидим, нам и разбавленный уксус был бы сладок.
– Я привезу вам еще, если нужно, – пообещал Волков, его настроение заметно улучшилось, – вода у ворот, как уедем – забирайте.
– Спасибо вам за все, добрый господин.
Роха был замордован, волосы мокрыми прядями, борода клочьями, откинул свою деревяшку, сидел, растирал обрубок ноги. Отдувался. А вот Сыч казался бодрым и довольным:
– Не поверите, экселенц, сколько вокруг добра. В какой дом ни зайди, везде посуда стеклянная, всех цветов. Не поверите, я видал синие высокие кружки на ножках, на тонких ножках. Стояли на столе, как будто кто только что пил из них. Кувшины и тазы медные. Полотна везде хорошие, на стенах гобелены. Ножи и вилки. Скатерти. Стулья с резными ногами…
– Я ж сказал в открытые дома не заходить, – зло остановил его Волков. – Язву принести хотите?
– В открытые мы не заходили, – кряхтел Скарафаджо, растирая обрубок ноги, – это твой мошенник запертые открывал, он у тебя не из воровских людей, случаем? Похоже, воровское ремесло ему знакомо.
– Да ну какое ремесло, так, кое-как да кое-где… – скромничал Сыч.
– Живых видели? – спросил кавалер.
– Видели, – отвечал Роха и заорал: – Эй, кашевар, кашевар! Вина мне принеси!
– Не видели, экселенц, но слышали, – поправил его Сыч, – напуганы все, двери не отпирают, мы особо и не ломились.
– Много живых?
– На нашей улице один дом живых. Нотариус живет. А на той, что идет вдоль канала, аж два с живыми. А вот если на запад от канала свернуть, еще один дом с живыми нашли. Там каменотес живет, остальные говорить с нами не хотели, боялись. А каменотес поговорил, хотя дверь не отпирал, – рассказывал Фриц Ламме.
– Твой человек, жулик еще тот, сказал ему, будто мы еретики, так он собака, обрадовался, – произнес Скарафаджо, принимая от кашевара огромную кружку вина и отпивая большой глоток. – Фу, горло пересохло.
– Ага, так и есть, экселенц, паскудник-еретик. Просил хлеба принести, мол, семья у него голодает, неделю все как доели.
– А дверь-то не открыл, – добавил Роха, отпивая вина опять и с удовольствием и приговаривая: – Господь Вседержитель, как же это хорошо! Не то что у нас в Аланталуссии, конечно, но тоже очень, очень неплохое вино.
– Спросил я его, знает ли он город, – продолжал рассказ Сыч, поглядывая, как Роха пьет вино, – а он говорит, мол, конечно, знаю. Я с отцом, мол, его строил. Сказал, все расскажет, если мы ему хлеба привезем.
– Взять его нужно было и сюда волочь, – сухо сказал Волков, он не был доволен, – до завтра тянуть не будем, сейчас поедем.
Кавалер встал.
– Экселенц, да никуда он не денется, – заверял Сыч. – Завтра на заре отправимся, хлебушка свежего ему покажем, и все – наш будет.
Волков злился на этих двух дураков, не знали они, что солдаты Пруффа могут в любой момент поднять мятеж или просто уйти. И пусть каменотес не помог бы ему пробраться в цитадель, но показать солдатам, что дела хоть как-то идут, необходимо.
– Сейчас поедем, – повторил он тоном, не допускающим возражений. Но возражения последовали.
– Фолькоф, успокойся, – неторопливо проговорил Роха, отпивая вина из кружки, – твой человек прав, никуда он не денется.
Кавалер пришел в ярость, только вот Роха этого не замечал.
– Экселенц, темнеет уже. Лучше завтра, – Сыч-то как раз видел, что его господин черен от гнева, но продолжал: – Мы можем в темноте сбиться, место незнакомое, да и не дай бог встретим кого в темноте. Лучше завтра, на рассвете, но ежели вы решили сейчас, то оно конечно.
Волков глянул на него свирепо, но понимал, что Фриц Ламме прав, и сказал поэтому:
– Иди поешь и будь готов завтра с рассветом найти дом.
Повторять Сычу нужды не было, он понял, что сейчас лучше быть подальше от господина.
А вот Рохе, который так и не почуял перемены в настроении кавалера, досталось. Волков схватил его за плечо, рванул на себя, да так, что вино у Скарафаджо расплескивалось, и зашипел зло в ухо:
– Послушай, Роха, ты мне лучше при людях не перечь, хочешь что сказать – отведи в сторону.
– Да ты что, Фолькоф, – удивлялся Роха, стараясь удержать вино в кружке, – я и не перечил тебе, просто разговаривал.
– Меньше разговаривай, дурак, – продолжал беситься кавалер, – ты вроде как тут офицером себя почувствовал, так и веди себя как офицер, поддерживай меня во всем, потому что дела у нас не бог весть как идут. Сегодня, пока вас не было, сброд уйти собирался, и Пруфф этот… крыса, как узнал, что мы какого-то знатного господина из еретиков угомонили, так первым бежать был готов, может, и штаны запачкал. Чертов трус, а ты мне говорил, что он не трус, а просто дурак. А выходит, что как раз наоборот, – шипел кавалер.
– Какого дьявола, я с тобой, Фолькоф, я с тобой, – заговорил Роха, пытаясь успокоить кавалера, – а кого вы приложили? Герб видал его?
– Видел, вон, в телеге щит его лежит и штандарт, Ливенбах он.
– Ты и вправду Ливенбаха угомонил, ты лично? – Лицо Рохи изменилось. Теперь он и сам, видимо, волновался. – В поединке? Насмерть? А какого из них?
– Хватит задавать мне вопросы, Пруфф и его сброд трясутся весь день, еще и ты будешь?
– Так насмерть убил? – не отставал Скарафаджо.
– Ранили, но в голову, из мушкета, твои Хилли-Вилли. Его пажи увезли.
И тут лицо Рохи изменилось, он вдруг обрадовался.
– Хилли-Вилли? Из мушкета? – заорал он. – В башку Ливенбаху? Ай да молодцы, не зря я их стрелять учил! Это я их учил стрелять, я, Игнасио Роха! Где мои мальчики? Знают ли, кому влепили пулю?
Он быстро и ловко нацепил свою деревянную ногу, словно сапог, и вскочил:
– Хочу поздравить ребят, где вы, парни?
Волков поймал его за рукав:
– Роха, впредь не смей мне перечить при моих людях. Слышишь?
– Я понял, Фолькоф, понял, ты теперь офицер. Теперь ты еще и рыцарь, все я понимаю, не дурак авось, – отвечал Скарафаджо успокаивающим тоном и пошел к мальчишкам. – Просто думал, по старой памяти, как старые друзья… Поболтать можем.