– Чего?
– Не получилось, – ответил еретик. – Посчитал я неправильно.
– Чего неправильно? – уточнил Сыч. – Говори толком.
– Мы в арсенале вылезли. Видите? – мастер обвел рукой комнату.
– Видим, – подтвердил кавалер, – и что?
– Отсюда вы в Ризенкирхе не попадете, только через ворота, а они закрыты. Бургомистр еще зимой, как только мор начался, велел их заложить, чтобы из Нижнего города в Верхний пройти было нельзя. И людей нанял, чтобы Верхний город и казначейство охраняли.
– Мы, значит, не в цитадели? А церковь где? – переспросил кавалер, которого начали покидать последние капли надежды.
– До церкви шагов триста на восток отсюда, – невесело ответил каменотес. – За стеной она. Я думал, что выйдем в Верхнем городе, а ход шел только под Нижним. Верхний город восточнее будет.
Снова, снова все шло не так, снова цель ускользала. Вот только что была тут – рукой достать, вот опять ее уже нет, не схватить. Это бесило Волкова, и уставал он от этого, словно воду рубил клинком. Все в пустоту. Дышать уже нечем, сил нет, время ушло, а цель все там же, несмотря на все усилия.
– Зарезать тебя прямо тут, крыса безбожная, – наливаясь злобой, проговорил Волков, – или на свет вывести и там повесить?
Камнетес молчал, а на рыцаря не глянул даже.
– Чего молчишь, – Сыч без размаха дал ему в морду, – отвечай, когда с тобой господин говорит.
Сыч ударил сильно, правой рукой. Да так умело, что даже лампа в его левой руке не качнулась, а каменотес мешком рухнул на каменные плиты.
– Ну, – продолжил Сыч, наклоняясь к еретику. – Говори, дурак. Как в церковь попасть?
– Ошибся я, – отвечал тот, потирая челюсть, – ошибся. Не казните. Я ж все сделал, что обещал.
– Ты обещал нас к церкви вывести! – Сыч снова пнул мастера.
– Говорю же – ошибся. – Еретик даже не пытался закрыться от удара, сидел на полу да с жизнью прощался.
– Что тут за солдаты? Кто за дверью? – спросил его кавалер. – Чьи люди?
– Не знаю, господин, – отвечал каменотес, – для меня все солдаты одинаковы, что ваши, что наши.
Волков и Сыч почти одновременно подняли головы, взглянули на узкое застекленное окно, что светилось дневным светом на высоте в два человеческих роста.
– Глянуть надо, что за люди, сможешь? – спросил Волков у Сыча.
– Глянуть-то смогу, да вот толку от моего гляда мало, я ж не больше вот этого, – он кивнул на еретика, – в воинских людях разбираюсь, лучше бы вам самому.
Тут Сыч был прав. Они позвали еще пару людей из лаза, и те, тихонько придвинув пару ящиков и пустую бочку к окну, помогли кавалеру влезть. Держали снизу за ноги, чтоб не упал. Теперь он увидел, кто был за дверью арсенала, кто хозяйничал в Нижнем городе, в нижней части цитадели.
И гадать тут не пришлось. Кавалер сразу узнал красные знамена с золотой перчаткой над входом в одно из зданий. И тут же еще человека в красном сюрко с золотой перчаткой на груди. Кажется, это был один из тех, кто устраивал ему засаду. Еще он увидел пять коней под седлами у коновязи и одиннадцать возов с мешками. И кашеваров у костра за работой, и солдат в доспехе и без.
Волков насчитал двенадцать человек. Но это только те, кого он увидал. А сколько находилось в домах, что стояли вокруг площади? Да, это были враги, еретики, и в голове у кавалера начала вырисовываться одна смелая мысль. Он подумал о том, что если арсеналом владеют еретики, то никто не упрекнет рыцаря в том, что он отнимет у них кое-что для себя. Это будет уже добыча, а вовсе не грабеж мирного города. Ведь не город он грабит, а еретиков. Дело другое. Он даже заулыбался, казалось, только что все рухнуло, надежд нет, и он готов был убить поганого еретика, и вдруг все поменялось. Теперь он загорелся снова. Черт с ними, с мощами, черт с ним, с епископом, как-нибудь отговорится от жирного попа, если… Если удастся из города привезти денег. Да, деньги решили бы проблему.
Волков стоял на ящиках, смотрел на улицу, на вальяжно лежащих в телегах вражеских солдат, на красные штандарты, на поваров, готовящих еду, сосредоточенно думал и улыбался. Он уже знал, как будет договариваться с попом, если не привезет ему мощи. Кавалер наконец оторвался от окна и стал аккуратно, чтобы не греметь доспехом, спускаться.
Сначала он думал просто ограбить арсенал, вынести через дыру все, что можно, а унести тут было что. Но тут его позвал один из солдат, что с лампой копался в темном углу:
– Господин рыцарь! – человек стянул огромный кусок материи с чего-то большого. – Господин, взгляните.
Волков шел к нему, глядя на желтые отражения тусклой лампы, он сначала не понял, что это за блики, и, лишь подойдя ближе, разглядел – и обмер. Это были две новые, совершенно новые полукартауны из отличной бронзы, на прекрасных лафетах и колесах. Это сорокафунтовое орудие можно и поставить на стену, и в осаду взять, и использовать в поле, оно было относительно легким и в то же время мощным. А еще тут же стояло два двадцатифунтовых нотшланга, такие в южных войнах называли кулевринами. Они были старинные, чугунно-кованые, но кто-то не поскупился и тоже положил их на новые лафеты, поставил на новые колеса. Дальше стояли бочки с ядрами, затем порох. Порох был старый, не такой, каким стреляли Хилли-Вилли. Но и он вполне годился.
Кавалер принял решения, когда разглядывал пушки: он не собирался уходить, оставив их чертовым еретикам. Пушки были нужны ему самому.
Его покинули остатки дурных мыслей, он знал, что делать.
– Зови сюда всех, – приказал Волков солдату, который таскал за ним лампу. – Да скажи, чтобы тихо все было, еретики за стенкой.
Пока из лаза в полу, стараясь не шуметь, вылезали люди Пруффа во главе со своим начальником, кавалер ходил у орудий, трогал бронзовые и чугунные стволы, размышлял, волновался, обдумывая план. Вскоре Пруфф и Роха подошли к нему, они явно хотели знать, что он задумал. И он сказал:
– Это городской арсенал, а за дверью еретики, мы не можем этим нечестивым оставить столько оружия и пушек.
– Тут есть пушки?! – обрадовался капитан Пруфф.
– Две полукартауны и два старых нотшланга.
– Это прекрасно! – произнес Пруфф. – Надо их осмотреть.
– Вы имели дело с пушками? – спросил кавалер.
– Я же вам говорил, что почти два года просидел в осадах, имел честь защищать стены Ланна и других городов, – говорил капитан с пафосом и гордостью, – и целыми днями стрелял из пушек, и люди мои, половина из них, пушкари.
– Вот и прекрасно, – сказал Волков. – Значит, все у нас получится.
– А что у нас должно получиться? – поинтересовался Роха.
– Мы разобьем еретиков и заберем себе оружие из арсенала, – отвечал кавалер, глядя, как наполняется людьми вражеский склад.
Солдаты с факелами ходили вдоль рядов с доспехами и оружием, тихо переговаривались, но было видно, что они не рассчитывают на то, что им может что-то достаться.
– Пруфф, скажите своим людям, чтобы брали себе все, что приглянется, – предложил кавалер. – Пусть наденут добрые доспехи, возьмут все арбалеты, алебарды и заряжают аркебузы, скажите, что это все они оставят себе, – кавалер не собирался мелочиться, – но за это нам придется повоевать.
– А пушки? – поинтересовался капитан.
– Пушки и все остальное – мое, – закончил разговор Волков.
– Будем драться? Ты хоть знаешь, сколько еретиков? – спросил Роха. Он тоже волновался.
– У них два повара, один для господ, один солдатский.
– Значит, может быть, их сотня, – предположил Роха.
– Если их сотня, закроем дверь и уйдем через лаз. А если меньше, заманим их сюда, как станут в дверях, ударим с десяти шагов арбалетами и аркебузами, у нас их много. Если повезет и возникнет паника, стрельнем два раза и пойдем в железо.
– Если они встанут в дверях, я убью их всех картечью, – сказал Пруфф. – И арбалеты не понадобятся. Если, конечно, есть картечь. Если нет, и ядра подойдут. Но с ядрами сложнее.
– Картечь есть, – кавалер огляделся, – я в одной из бочек видел.
– Прекрасно! – обрадовался капитан. – Заманите их к дверям, и пусть они встанут покучнее, а я все сделаю.
Когда Волков прощался с сослуживцами, получал выходные деньги, собирал вещи и седлал коня, помимо легкой грусти его не покидало чувство облегчения. Казалось, он избавлялся от чего-то тяжелого, что многие, многие годы камнем лежало на сердце. Только покинув казармы, уйдя из гвардии навсегда, он неожиданно понял, что его тяготило. Сидя на дорогом коне и не оглядываясь, он уезжал в новую жизнь и надеялся, что больше никогда не испытает этого отвратного, изматывающего чувства, чувства томительного ожидания сигнала к атаке. А теперь он глядел, как, стараясь не шуметь, люди капитана Пруффа весело, под светом многих факелов, разбирают доспехи, надевают их и откровенно радуются добыче. Теперь, глядя на них, он снова ощущал мерзкое покалывание в кончиках пальцев, как в молодости перед первыми сражениями, когда только начинал осваивать ремесло солдата. Да, он снова чувствовал то, о чем и вспоминать не хотел. Только с той разницей, что сигнал к атаке сегодня придется отдавать ему самому. Солдаты надевали латы тихо, разговоры велись вполголоса. Не гремели, помогали друг другу. Роха и Хилли-Вилли рядились в латы. Даже отец Семион нацепил кирасу, надел шлем, правда, без подшлемника, нашел маленький кавалерийский щит и взял в руки шестопер. Стоял, размахивал им, приноровляясь. Шестопер – оружие, которое требовало опыта. Да еще и короткое, драться таким без перчаток и наручей – дело гиблое. У попа явно такого опыта не было, а перчатки и наручи ему не достались. Волков встал, подошел к нему, без разговоров отобрал шестопер, нашел в бочке с оружием крепкий клевец на длинной рукояти, вручил попу и сказал:
– Вперед не лезь, раненых добивай или наших раненых не давай добить. Держись во втором ряду с арбалетчиками.
– Как пожелаете, кавалер, – ответил отец Семион.
– Эй, – продолжил Волков, – разбирайте арбалеты, аркебузиры, заряжайте оружие.