Волков молча кивнул. Они ехали по пустынной улице, широкой и богатой, вскоре справа появились склады, большие и маленькие, запахло рекой. Это было необычно для города, где в прозрачном воздухе осени роились над полуразложившимися трупами мухи. Где у части домов были настежь открыты двери, где шныряли большие черные крысы. Где бегали псы, одичалые и боящиеся людей.
Не доехав до северных ворот, отряд по наитию повернул налево и вскоре оказался на площади. Волков сразу увидел огромные крепкие ворота с резным узором. Частью резьбы были розы, а чуть левее стояло приземистое здание в один этаж, без забора и коновязи, но с крепкими ставнями и мощной дверью.
Пока Волков все внимательно рассматривал вокруг, Сыч и солдаты терпеливо ждали. Наконец кавалер указал на приземистое здание и спросил:
– Похоже на синагогу?
– Похоже, а еще на овин похоже, – сказал Сыч, – да-а, нашим храмам не чета.
– Ты знаешь, что такое архив?
– Чего же мне не знать, когда я при судьях столько лет прослужил, – важно заметил Фриц Ламме. – Это склад бумаг.
– В доме за этими воротами есть архив, честные люди просили его спалить. Три талера на то жертвовали.
– Три талера на всех? – уточнил Сыч.
– Три талера тебе.
– Ну, раз так, то почему же не помочь честным людям? – Сыч подогнал лошадь к забору, встал на седло и уже через пару мгновений ковырялся с засовами на воротах, а потом сообщил: – Экселенц, ворота на замке, я с ним не совладаю, ждите там, я тут сам управлюсь.
Волков и два солдата остались ждать его на пустынной улице.
Что делал Фриц Ламме в доме, кавалер не знал, время тянулось, но ничего не происходило. И вдруг послышался сильный удар, треск, и кто-то закричал тонко и со страхом в голосе:
– Грабят, люди, помогите, грабят…
Голос оборвался, все стихло. Кавалер уже начинал волноваться, когда над забором появилась голова Сыча, сначала голова, а потом из-за забора вылетел немалый куль. А после и сам Сыч спрыгнул с забора. Он не без труда поднял с земли добычу, стал грузить ее на лошадь, да ругался при этом на солдат:
– Ну чего, олухи, бельма-то пялите? Помогли бы лучше.
Один из солдат спешился, стал ему помогать и выспрашивал при этом:
– А чего у тебя там?
– Да что под руку попалось – то и взял, все равно сгорит, – говорил Сыч, привязывая куль, он усмехался озорно, глядя на солдата, – не боись, дам и вам чего-нибудь, хоть вы тут и прохлаждались, а я всю работу делал.
Волков молчал, ожидая, что Сыч сам все расскажет, но тот не торопился, и кавалер не выдержал:
– Так ты сделал то, зачем мы сюда приехали?
– А как же, – отвечал Фриц Ламме, привязав тюк и садясь на лошадь, – сделал все как надо, чуете? Дымком уже потянуло. Занимается огонек.
Волков почувствовал запах дыма и увидал на рукаве Сыча пятна:
– А кто там шумел?
– Да старикашка какой-то малахольный, сторож вроде, я как ставень на окне сломал, так он на меня и кинулся с ножом.
– Ты его убил?
– Да бог его знает, может, и так, – беззаботно отвечал Сыч тихо, чтоб солдаты не слыхали.
А огонь тем временем разгорался уже такой, что над забором виднелись языки пламени, пока что редкие, и дым пополз по улице. Дело было сделано.
– Поехали, – сказал кавалер, глядя на клубы дыма.
– Экселенц.
– Что?
– А синагогу жечь не надобно?
– За нее не заплачено.
Глава 14
Та подвода, которую кавалер велел отдать еретикам, ничего бы не решила. В арсенале и лагере Ливенбаха нашлось столько добра, что ни за один, ни за два раза даже на оставшихся одиннадцати подводах привезти не получилось бы. Когда кавалер с Сычом вернулись к арсеналу, Пруфф только один раз съездил в лагерь и теперь снова грузил седла, фураж для лошадей, латы и оружие, мешки и бочки с едой и многое другое.
– Пруфф, пушки не отвезли, а бобы и сало грýзите, – ворчал кавалер.
– Мы и пушки заберем, – заверил его капитан.
– День к вечеру пошел, успеете все до ночи перевезти?
– Не знаю, трофеев много.
– Тогда займитесь пушками и порохом, а не салом.
– Как пожелаете, господин кавалер, – сказал капитан.
Волкова, конечно, волновали пушки, но еще больше его волновал бочонок с серебром, который сторожил Ёган.
Люди Пруффа выкатывали пушки из арсенала, таскали бочонки с ядрами, порохом, картечью, ставили их на подводы. Волков следил за этим, не слезая с коня. И успокоился только тогда, когда бочонок с картечью и серебром Ёган и солдаты взгромоздили на подводу. И сам уселся рядом с бочонком. Не собираясь отходить от него. Когда подвода тронулась, кавалер ехал рядом до самого винного двора.
Как и полагал кавалер, вывезти все дотемна не получилось. Много осталось в арсенале и седел, и болтов к арбалетам, и пик, и сбруй, и еще бог знает чего. Все стоило денег, а пока солдаты Пруффа от души пили, пили, как не пили после того, как оказались в этом городе.
– Капитан, – сказал кавалер, – они у вас пьяные уже, велите прекратить.
– Те, кому в ночь в стражу, не пьют, – заверил Пруфф.
– Пусть и остальные прекращают, – ворчал Волков.
Хотя он был не против того, чтобы солдаты выпили, он видел, что настроение у солдат резко изменилось. Они теперь не злились, не собирались бежать из города спозаранку, да еще обзывали дурнями тех, кто сбежал недавно. Они пили отличное вино, ели вкусную еду, делили добычу, стараясь посчитать, кому сколько причитается. Считали неправильно, ну да Волков их после поправит, объяснит, как и что считать. Когда выберутся из города.
Случись с ним такое год или два назад, так он сидел бы и считал свою долю вместе с этими солдатами и радовался бы, да нет, он чувствовал бы себя счастливым. А сейчас он думал о том, что остался всего один день, а может, и два на то, чтобы вытащить все-таки из цитадели раку с мощами, из цепких лап ротмистра Брюнхвальда. И не мог понять, что с ним произошло. Куда делось то ощущение счастья, которым он наслаждался, предвкушая получение даже десяти серебряных монет. А сейчас в бочонке, рядом с которым сидели Ёган и Сыч, лежали сотни талеров, сотни! Даже если не считать пушек и трофеев – коней, и подвод, и роскошного шатра, что был сложен в телегу и накрыт рогожей. Даже без всего этого Волков уже мог считаться богачом. А он думал о каких-то мощах. И о том, как попасть в цитадель. Вместо того чтобы радоваться.
– Эй! – он окликнул солдата, что проходил мимо. – Как там тебя?..
– Франц Ринхвальт, господин, – напомнил солдат.
– Да, Франц, а скажи-ка мне, ты ворота цитадели видел?
– Это те, куда мы воду возили?
– Да, те.
– Да, видал. Крепкие.
– Крепкие, вот я думаю, сколько времени тебе нужно, чтобы разбить их из пушек?
– Из полукартаун? Из этих? – солдат указал на бронзовых красавиц, что стояли во дворе.
– Да. Из них.
– Так десять ядер – и в щепы ворота разнесу, нет таких ворот, что устоят против сорока фунтов.
– Разнесешь? При плохом порохе?
– Разнесу, поставим в ста пятидесяти шагах, прямо у моста, напротив ворот, другого доброго места там нет, чтобы арбалеты не донимали, там место неудобное, но если сжечь дом, то по воротам попадем. Полтора совка на ядро, и все, десять ядер – и считайте, что нет ворот.
– Хорошо, – кивал кавалер, – ступай, только пока никому не говори о нашем разговоре.
Что ж, если Брюнхвальд не откроет ворота, он попытается их выломать. Но сначала он хотел решить дело с серебром. А с ним все было не так уж и просто. Серебра нашли много, очень много, но делить его с Пруффом и его сбродом Волков не собирался. Он планировал дать денег тем солдатам, что проявили себя, тем, что не ныли и не паниковали, он дал бы денег канониру Францу Ринхвальту, дал бы Рохе. Хилли-Вилли тоже заслуживали, ну и, конечно же, Ёгану с Сычом. Даже монахам, брату Ипполиту и брату Семиону дал бы по паре монет, а всех остальных легко послал бы к черту. Поэтому нужно вывезти серебро из города так, чтобы ни одна собака не пронюхала. И так, чтобы офицер курфюрста, что сторожит городские ворота, о серебре не узнал. А ведь он мог узнать, мог устроить проверку всего, что они вывезут. Конечно, Волков сказал бы, что взял серебро у еретиков, но тогда его пришлось бы делить с Пруффом и его бандой. Нет, рисковать такими деньгами кавалер не собирался.
Он встал, прошелся, чтобы размять ноги, подошел к Сычу и Ёгану и тихо сказал:
– Переложите серебро в мешок, в бочке мы его не вывезем.
Те обещали это сделать ночью.
Как вывезти серебро из города, кавалер пока только думал. Он завалился в пустую телегу, в старую, слежавшуюся солому, и ему было так хорошо и уютно, что ничего придумать он не успел. Уж больно тяжелый выдался день.
Утро следующего дня было пасмурным, хоть и без дождя, но резкий ветер приносил с востока, от реки, влажный холодный воздух. Кавалер удобно уселся на мешках с овсом, почти как в мягком кресле. Ждал, когда Ёган принесет еду от кашевара. Весь винный двор был забит лошадями, подводами, седлами и палатками, пушками и бочками с порохом, и многое из этого принадлежало Волкову, значительная часть, четвертая часть, по сути, была его собственностью. Но кавалер опять ловил себя на мысли, что не радуется так, как радуются солдаты Пруффа.
Они были и без вина пьяны от мысли, что получат какую-то часть трофеев, пусть и малую. Для них это неслыханная удача. А Волков думал не о том, что нужно уезжать из города, вывезти все богатство с серебром, а о том, что пора ехать к воротам цитадели и посмотреть, куда поставить пушки. Ну, и в последний раз попытаться договориться с ротмистром Брюнхвальдом.
Это стало каким-то проклятием для него, но ему требовались эти мощи, и не потому, что он боялся епископа из Вильбурга, а потому что… Потому что эти мощи стали реальной частью его рыцарской сути. Все его рыцарское достоинство умещалось в серебряную раку с костями мертвеца, без нее его рыцарство будет поставлено под сомнение. Кем? Да им самим. В общем, сейчас ему позарез требовались эти мощи.