– Господин, – крикнул один из солдат, что стоял за колдуном, – еретик не врет, с ним рядом стоять невмоготу, когда ветер не дует, сидит и смердит, паскуда!
– Потому и бабы его к себе не пускают, – добавил второй, морщась, – кто ж такого до себя допустит?
– Тихо вы! – прикрикнул на них Пруфф. – Скажете, когда вас спросят!
Отец Семион обвел присутствующих взглядом и продолжил:
– А от клира тебя отлучили из-за хвори твоей? Из-за вони?
– Да, святой отец, – промямлил колдун, но с ответом тянул слишком долго.
Не поверил ему Волков и спросил у каменщика:
– Еретик, ты знаешь, за что его отлучили от клира?
– Чего? – не понял тот.
– За что его выгнали из попов? – переспросил отец Семион.
– Только слухи, говорят, что он ночью над покойниками не только Псалтырь читал.
Никто даже не понял, о чем говорит еретик. Никто из людей, стоявших вокруг и сидевших за столом, не понимал, куда он клонит, а вот сам Ханс-Йоахим Зеппельт все понимал.
Своими жирными ручонками он закрыл лицо, словно затворил ворота, отгородился от злого мира, задрожал огромным чревом в ярких прыщах и завыл приглушенно, длинно и заунывно.
– Говори толком, – приказал рыцарь, обращаясь к каменщику, – за что его выперли из церкви?
– Ну так, не знаю я точно… то ваша церковь… Что в вашей церкви творится, нас не касаемо…
– Говори, что слышал про него, а не про нашу церковь, – повысил голос кавалер.
– Ну, говорили люди, что он не Псалтырь читал над покойниками… вернее над покойницами… Вернее, Псалтырь-то он читал… наверное… но вот… – смущаясь, бубнил еретик.
– Что ты мямлишь? – рыкнул Волков. – Говори, дурак, как есть.
– Говорят, он покойниц пользовал по ночам, на том его родственники умершей девицы уличили, – с трудом выпалил каменщик и вздохнул с облегчением, словно тяжелую работу сделал.
– Аа-а-а! – в голос заорал колдун, не отрывая рук от лица. Снова стал валиться наземь, и на сей раз его никто не поймал, оба солдата только и могли, что глядеть на него с ужасом. Он упал на землю и лежал там дрожащей и ревущей белой кучей.
– Так он мертвых баб пользовал? – все еще не понимал кто-то.
Все присутствующие уставились на него, а Волков крикнул:
– А ну, отвечай, правду ли говорит каменщик?
– А-а-а-а-а-а! – еще яростнее завыл колдун.
Противно было. Больше всего кавалер хотел взять секиру и рубить эту вонючую кучу до тех пор, пока она не заткнется. Но он не мог так поступить, потому что в этом мертвом городе он представлял власть. И Церковь. Волков встал и громко приказал:
– Капитан, велите разжечь огонь и калить железо. Колдун без него говорить не желает.
– Я скажу! – заорал Ханс-Йоахим Зеппельт, отрывая руки от лица. – Не надо костра жечь.
– Так говори!
– Так что говорить? – испугался колдун, переставая рыдать.
– Встань и скажи, правду ли произнес этот горожанин, – велел отец Семион.
Толстяк с большим трудом, опираясь на лавку, стал подниматься на ноги, а поднявшись, снова попытался зарыдать, но Волков, уже изрядно взбешенный, его одернул:
– Говори, дьявольское отродье!
– Правду, правду он говорит, – промямлил Зеппельт.
– Значит, вместо исполнения обряда ты вожделел упокоенных? Прямо в храме? – удивлялся брат Семион.
– Ну а где же еще-то? – раздраженно произнес Волков. – Ему же в храм их приносили. Отвечай, выродок, часто ты это делал? Были у тебя сообщники, были ли те, кто покрывал тебя, зная о твоих злодеяниях? Отвечай!
– Не часто, господин, – хныкал колдун, – только с молодыми бабами грешил.
– Понятное дело, старух-то и я не жалую, – негромко усмехнулся Ёган, стоя за спиной у кавалера.
Но Волков его услышал, оскалился зло и произнес так же тихо:
– Зубоскалишь, дурак, нашел время.
Ёган умолк.
– Покрывал ли кто тебя? Знал ли кто о твоих проказах? – спрашивал отец Семион.
– Никто. Протоиерею родственники одной девки пожаловались, что платье у ней погребальное попорчено. Он меня и вопрошал про то, но я отрекался. А он все равно погнал меня от клира.
– Еретик, – сказал кавалер, – так все было? За то его погнал протоиерей из храма?
– А мне-то откуда знать, – отвечал каменщик, – я не знаю, что ваши попы в ваших церквях творят. За что у вас принято попов выгонять. Может, у вас и не грех то.
Волкову послышалась насмешка в его словах, он опять вскочил, лязгая доспехом, и произнес негромко, но так, что услышали все:
– С огнем играешь, собака. Гавкнешь еще раз – с ним рядом, – он кивнул на колдуна, – на лавку сядешь.
Один из солдат, что стоял рядом с еретиком, недолго думая, дал тому кулаком в ухо.
Замахнулся и еще, но кавалер рявкнул:
– Хватит! – И, садясь на лавку, добавил: – Ёган – вина.
Жена еретика схватила мужа за рукав, зашептала что-то злое ему, а каменщик кривился, стоял да тер ухо.
Все ждали, пока Ёган принесет господину рыцарю вина. Волков сделал пару глотков, и отец Семион продолжил:
– Значит, похотью своею ты осквернял и храм, и усопших? А что вот в этой книге написано? – Отец Семион поднял тяжеленную и самую большую книгу, что нашли у колдуна. – Что молчишь, говори!
Толстяк, было замолчавший, снова завыл, однако сил у него убавилось, и выл он уже негромко. Сидел, чуть раскачиваясь и тряся жирным подбородком, глядел на огромный фолиант, что лежал перед отцом Семионом.
– Отвечай, Ханс-Йоахим Зеппельт, сын механика! – повысил голос поп.
Но тот выл и раскачивался. А на город с востока вместе с прохладой наползали сумерки.
– Капитан Пруфф, – сказал кавалер, – велите разжечь два костра. Ёган – плащ.
– Брат Ипполит, – попросил отец Семион, – ты знаток книг, прочитай и скажи всем. Что за книга это.
Юный монах, что до сих пор только вел записи, на мгновение оробел, но прочел про себя короткую молитву, встал, взял книгу и, стараясь, зычно начал читать:
– Книга сия зовется: «Слова для мертвецов». И говорится в ней: «Книга сия научит умного человека, как говорить с мертвыми, звать их и принуждать слушать себя, как дети слушают отца своего. Как видеть глазами мертвыми и слышать ушами мертвыми, а членами мертвыми двигать, словно мастер-кукольник куклами своими движет. И как тело мертвое, что дух покинул, оживить, не призывая дух обратно». О Господи, – брат Ипполит швырнул книгу на стол, – более черной книги я не видел в жизни.
Он сел на место, а солдаты стали понимать что-то, стали кричать кто со злорадством, кто с возмущением:
– Так это он, паскуда, мертвяков водил!
– А! Вот он, кто на нас мертвяков посылал!
– Сидит теперь, боров, трясется.
– Чует, куда дело пошло.
– Ага, как дымом-то завоняло, так и завыл, черт окаянный.
– Уже попы-то тебя поджарят, с ними не забалуешь.
Колдун сидел ни жив ни мертв. Уже не выл, не трясся. Смотрел глазами остекленевшими на стол с книгами, шевелил губами, будто беседовал с кем-то невидимым.
– Отвечай! – велел отец Семион. – Оживлял ли ты мертвецов, как учит книга эта?
– Оживлял, – признался колдун, он не дрожал более, говорил спокойно, но его писклявый голос все равно раздражал людей. – Я книгу эту купил у одного эгемца, задешево. Просто попробовать хотел, а оно и получилось. Мертвеца на парастас, на чтение, на заупокойную вечерню принесли мне на ночь, а я думаю: подниму его или не подниму, дай попробую. Попробовал, а он и встал, я поначалу даже перепугался, что он на меня смотрит, а потом, другой ночью да с другим мертвецом, приноровился, стал его водить, руками его брать свечи, как своими.
– Так ты вместо того, чтобы покойника отпевать ночами, вместо Псалтыря читал черную книгу эту! – ужаснулся отец Семион.
– Да, – ничуть не смутившись, чуть ли не с гордостью отвечал колдун, – сначала только водил их, глядел глазами их, выводил их ночью из храма, сам в храме был, а слышал и видел все, что на улице происходит.
– Господин, вот я что подумал, – зашептал Ёган, – этот голос его… таким же, кажись, и вшивый доктор говорил.
Волков и сам уже давно об этом думал.
И вдруг колдун первый раз улыбнулся, или оскалился:
– Забулдыгу ночью найду какого, что домой идет, подойду сзади мертвецом тихонечко и как дам ему затрещину! Ой, как они орали… Или бабу какую гулящую у кабака дождусь. Стою в темноте, она выйдет по нужде, подол задерет, сядет у забора, а я ее за голый зад да ледяными руками хватаю, так они иной раз так визжали, будто на куски их резали… Одна со страху упала и лежала молча, лежа мочилась. Только глаза таращила на луну. Я иногда от смеха чуть не до смерти задыхался.
Ханс-Йоахим Зеппельт, сын механика, иерей, отлученный от клира, казалось, был рад рассказывать то, о чем лучше бы и помолчать. Но он страха не знал, лишь бы похвастаться. Его слушали первый раз за всю его страшную жизнь, и он не мог заткнуться. Да, все люди вокруг молча слушали его, кто ужасался, кто удивлялся, кто негодовал, но стояла полная тишина, только костры потрескивали, освещая людей, а вокруг был темный, мертвый город. И холодная ночь.
– А почему ты представлялся доктором Утти? – спросил кавалер.
– Так то и был доктор Утти, он в город приехал людишек от язвы исцелять, а сам, дурак, от нее и преставился. Долго не гнил, крепкий был, пока вы его не порубили.
– А откуда у тебя было золото? Твое? – продолжал Волков. – От отца осталось?
– От отца мне мало чего досталось, братья забрали себе все, а золото мне дети мои собирали, – простодушно признался колдун.
– Дети? Какие еще дети? Мертвецы, что ли? – не отставал от колдуна Волков, день у него выдался нелегкий, но спать он не хотел, он хотел знать, как этот человек жил, повелевая мертвецами.
– Да, я после узнал, что мертвых можно поднимать так, что ими нет нужды руководить, они сами могут делать то, что тебе нужно. Скажешь ему по домам ходить, будет ходить добро искать, скажешь на улице стоять, не пускать по ней никого, так будет он тебе прохожих гонять. Они послушные и беззлобные, как дети. Хотя добро собирать они так и не научились, тащили мне всякий хлам. Приходилось самому добро отбирать.