– В городе все готовятся к празднику, – сказала Агнес, бросая на стол платок. – Везде свиней режут, баранов.
– До Великого поста еще два месяца, отчего же мяса не поесть, – заметил отец Семион.
– А еще в конце улицы у нас сахар стали продавать в лавке, сегодня открылась, – продолжала Агнес, садясь за стол. – Там печенье и фрукты в сахаре.
А Брунхильда была более серьезна:
– Богатые дома пред воротами ели ставят.
– Зачем это еще? – спросил Волков.
– Не знаю, – пожала плечами красавица.
– Древний обычай, идет со времен пращуров наших, – принялся объяснять всем брат Ипполит. – Символизирует вечную жизнь, а для верующих – попирание смерти и Воскресение Господа нашего.
– Нам тоже нужно поставить елку у ворот, – взглянула на Волкова Брунхильда.
– Ну, нужно так нужно. – Кавалер глянул на слугу: – Ёган, найди елку и поставь перед воротами.
Ёган скривился, неохота ему было из теплого дома куда-то переться. Искать елку, ставить ее. Он зыркнул зло на Брунхильду. В другой раз и отпустил бы колкость в ее адрес, да теперь уже был учен, вздохнул и стал собираться. С ним вызвался пойти брат Ипполит. Сам напросился. Заодно хотел зайти в магазин, где торговали книгами, теперь он мог себе это позволить, деньга у него завелась, свою долю он получил после дележа трофеев.
А Волков остался сидеть во главе стола, в тепле. Глядел, как кухарка готовит еду, как помогают ей дочери, как отец Семион и Сыч тоже что-то пытаются сделать для дома. Он любовался красавицей Хильдой, вполуха слушал Агнес и был сейчас спокоен. Ему не нужно было мерзнуть на ветру, искать себе пропитание, жечь костер, носить броню. Все это осталось в прошлом. Теперь он мог просто жить, и город Ланн подходил для этого.
Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо был счастлив. Уже выпив с утра, он тряс бородой и говорил не умолкая. Он развернул тряпку и положил на стол перед кавалером круглую железную палку в три локтя длиной без малого.
– Она ровная, Яро, такая ровная, что ровнее быть не может. Этот жулик кузнец Руммель взял с меня четыре… – он показал Волкову четыре пальца, – четыре талера. Но он сделал все как надо, ствол ровный, и дыра в нем точно по центру, понимаешь? Через пару дней у нас будет новый мушкет.
Кавалер взял в руки ствол, повертел, посмотрел, тот и вправду был хорошо сделан:
– А что ж запальной дыры он не просверлил?
– Это ерунда, Яков проковыряет, – заверил Роха. – Главное, что ствол ровный, через два дня мушкет будет готов, и мы попробуем его за городом.
– А порох есть?
– Найдем, – отмахнулся Скарафаджо. – И попробуем. Ты понимаешь, Яро, какое это будет большое дело? Ведь никто такое не делает у нас.
Волков понимал, он согласно кивнул. Он видел собственными глазами, как бьет мушкет.
– Людям теперь будет наплевать, кто перед ними: рыцарь или жандарм. Пах! И все.
Волков опять кивал.
– А у тебя выпить есть? Есть! Отлично, – не останавливал болтовню Роха. – Да и дом у тебя хороший. Уж не моя конура. Ну а что ж, ты ведь кавалер.
Марта налила ему вина, а он продолжал болтать, немного раздражая Волкова своей глупой болтовней, но кавалер его не гнал, ведь как ни крути, Роха был единственным человеком, кого он знал много лет. И единственным человеком, который видел, кем Ярослав Волков был раньше и кем он стал теперь.
В ворота стучали, Сыч сходил открыл, и на пороге дома появился Брюнхвальд, и не один. С ним был рослый юноша, даже скорее мальчик, прекрасно сложенный, хорошо одетый, чистый и серьезный.
– Дозвольте, кавалер, вам представить моего младшего… да и, можно сказать, единственного сына Максимилиана, – произнес Карл Брюнхвальд, подводя мальчика к столу, за которым сидели Волков и Роха.
Мальчик низко и долго кланялся, Волков не поленился встать и протянуть ему руку. Максимилиан пожал ее с благоговением.
– Рад, что вы посетили мой дом, – сказал кавалер, – присаживайтесь, господа. Марта, стаканы и вино.
– Не спешите, мой друг, – попросил Брюнхвальд-старший, – у Максимилиана будет к вам просьба, которую я поддержу.
– Да? И что за просьба? – удивился Волков. Ему было любопытно.
А уж как было любопытно Рохе и всем остальным, кто находился в комнате у большого стола и камина. Все затихли, чтобы расслышать слова мальчика. И он заговорил ровным голосом, хорошо выговаривая слова, видимо, готовил речь заранее:
– Господин, всем известно, что вы вышли из солдат, рыцарское достоинство взяв не родословной, а доблестью. Солдаты ваши вас уважали, и вы не бросали их и не бежали, когда тяжко. Мой отец считает вас честным человеком и храбрым рыцарем, и поэтому я хочу просить вас о большой привилегии для меня.
Кавалер, кажется, начинал понимать, куда клонит мальчишка. Но не перебивал его.
– Я прошу чести носить ваше оружие и ваш герб на одежде своей.
Максимилиан встал перед Волковым на колено. Его отец стоял рядом. В комнате повисла удивительная тишина, даже дочери кухарки притихли, проникнувшись важностью момента. Только дрова в печи трещали да варево кипело на печи. Все, и Брунхильда, конечно, смотрели на кавалера. И у красавицы был такой величественный вид, словно с просьбой обращались к ней.
Молчание затягивалось, нужно было что-то отвечать, и Волков заговорил:
– Карл, неужто вы желаете сыну своему той же участи, что в полной мере получили мы с вами? Не знаю я ремесла более тяжкого, чем воинское.
– То его выбор, – отвечал Брюнхвальд. – Я отговаривал, да разве его отговоришь? Хочу, твердит, повторить путь кавалера Фолькофа, хочу стать рыцарем.
Волков понимающе кивнул и продолжил, обращаясь к юноше:
– Друг мой, говорил я вашему отцу, что боле не желаю заниматься воинским ремеслом, кроме достоинства и денег получил я еще хромоту неизлечимую, что изводит меня болью часто, и руку левую, слабую настолько, что сам не могу коня оседлать. И не пожелаю я вам такого же и даже не посоветую идти в ремесло воинское. – Мальчик смотрел на него растерянно, он, видимо, никак не ожидал такого ответа. А Волков продолжал: – В оруженосцы я взять вас не могу, так как воевать больше не хочу. Но возьму вас в помощники, коли пожелаете.
Разочарованию Максимилиана не было предела, он оглянулся на отца, а тот только грустно улыбнулся. Подошел к сыну, поднял с колена и приобнял:
– Говорил я тебе, что кавалер желает уйти на покой и не воевать больше.
– Максимилиан, – добавил Волков, – еще раз говорю, коли вы пожелаете, возьму вас к себе за дом и хлеб в помощники.
– Ну, – сказал Брюнхвальд-старший, – гляди, какой дом у кавалера. Или будешь жить со мной в бараках?
– А чем же я буду у вас заниматься? – спросил юноша у Волкова.
– Тем же самым, чем занимаются оруженосцы: во-первых, лошадьми, во-вторых, оружием, в-третьих, доспехами и платьем, в-четвертых, разными поручениями.
– А будет ли у меня конь?
– Будет, – обещал Волков. – Но для начала дам вам хорошего мерина.
– А дублет с вашим гербом? И меч?
– Будет. – Волков засмеялся.
И все засмеялись, а Карл Брюнхвальд опять обнял сына. Честно говоря, он был рад, что сын не пошел в солдаты и останется жить в доме Волкова. Он знал не понаслышке, что такое воинское ремесло.
Они стали садиться за стол, Марта разливала вино, Максимилиан был смущен и не очень весел, он рассчитывал на почетную должность оруженосца, а получил должность помощника, а это не одно и то же.
– Ничего, парень, – утешал его Роха. – На войнах я потерял ногу, а ваша нога всегда будет при вас. И с кавалером вы не пропадете. Я его давно знаю.
– Господин, – прервал общее оживление Ёган, – на дворе какие-то люди вас спрашивают.
– Что за люди? – насторожился кавалер.
– Богатые, просят принять их сейчас.
– Богатые? Ну, зови.
То были и действительно видные люди из обеспеченных горожан. Было их четверо. Они представлялись, снимали береты и шапки, кланялись. Брунхильде кланялись отдельно, восхищались ее красотой, что очень нравилось молодой женщине, она аж раскраснелась. Поглядывала вокруг, видят ли другие, и мужлан Ёган особенно, как ее почитают. Имен этих горожан Волков не запомнил, кроме одного, тот был старшим среди гостей, звали его Павлиц. Господа горожане расселись на лавке, что стояла по левую руку от Волкова, стали выкладывать на стол дорогие вещи. И Павлиц говорил, объясняя происходящее:
– Серебряный кубок с резьбой – то вам, господин рыцарь, от городской коммуны Святого Якоба. А вот золотые серьги для вашей жены те, что побольше, и для вашей дочери те, что поменьше, от цеха валяльщиков нашего города.
«Жена» и «дочь» переглянулись. А гость продолжал:
– Цех суконщиков и ткачей и община прихода Святой Магдалены просят вас принять шелковую шаль для вашей жены и перчатки из замши для вашей дочери, и полфунта черного перца к вашему столу. А гильдия купцов Южных ворот, коих я представляю, преподносят вам это…
Он положил на стол перед Волковым длинную подушечку из красного бархата и на нее один за другим, да с паузами, выложил три штуки великолепных, новеньких золотых дублонов, кои в этих местах не ходят. Поклонился и сел, удовлетворенный тем, как на все это богатство глядят все присутствующие.
Волков, удивленно взиравший на происходящее все это время, понял, что дальше молчать неприлично. И заговорил:
– Господа, не спутали ли вы меня с кем? Уж не знаю, чем я заслужил ваше расположение. Мне ли эти подарки?
Горожане, довольные, переглянулись. И Павлиц снова встал:
– От всех перечисленных общин и гильдий мы просим вас, господин рыцарь, досточтимый господин Фолькоф, возглавить Рождественский ход от Южных ворот и до Центральной площади. Все цеха гильдии и общины юга пойдут вам вслед.
Волков никогда не жил в больших городах, он не помнил ничего подобного и не торопился соглашаться. Оглянулся на Брюнхвальда, а тот улыбался ему и кивал: «Не волнуйся, принимай предложение». Роха тоже кивал.
– Мне нужно будет только возглавить шествие? – уточнил кавалер.