Гривнева потянула и втащила Лакшина мордой вперед в спальню. Прямо через стекло и раму. Лакшин был такой большой, что смог влезть в комнату только наполовину, задние его лапы и хвост остались на улице…
Гривнева спросила:
— Я сплю, ответь!
Голова ответила:
— Ты и не просыпалась никогда.
— Что же будет?
— Будем как дирижаблики летать… Наа воздушном оокеане… Беез руля и без ветрил…
— И я?
— И ты и я и Мальков. Такая разнарядка, кому по делам, кому по вере, а нам — по моррде… Меня, вишь… В команду сфинксов определили. Кр-кр-кр… Кроватку тебе надо сменить. Давно хотел сказать, но вот видишь, заигрался на лягушачьем клавесине, запамятовал.
— Скажи, скажи, что будет.
Голова разозлилась:
— Дальше ничего не будет! Сколько можно повторять. Девушка, не хочешь пожевать носки старичка Молотова? Они ладаном пахнут. Вот, в метро людишек полно и все носочки жуют… А старушки крашеные яич-ки кушают. Гопца-гопца-гопца-ца! Поиграем в косточки?
Тут голова открыла страшный мертвый рот и Гривнева увидела, что под языком у нее лежит белая игральная кость. Кость эта лопнула с треском и из нее вылезла принцесса Турандот. Ее тело из светящегося нефрита, а глаза из нежной бирюзы.
Принцесса Турандот подошла к Гривневой. Положила ей руки на плечи, притянула к себе и прижалась.
На следующий день Гривнева объявила шефу лаборатории Шанскому, что она дочь императора Альтоума. Тот был тертый калач, начальствовал еще при Берии. Успокоил ее и скорую вызвал.
А через неделю на стол Малькова легло последнее донесение Гривневой.
Дорогие персидские принцы!
Холоден нефрит, а свет — еще холоднее нефрита. Из него можно только китайский фарфор делать. Прошу вас, красьте волосы только в облаках. Иначе у вас заведутся червячки. Я покрасила мои кудри в Москве-реке. И с тех пор меня жрет червь. Слышите, как колокольчики звенят? Это на Ленинских горах лыжники с трамплина прыгают. Меня туда папа водил. Я думала — это белое блюдо, а папа сказал — это Москва. Там с неба падает замерзшее молоко. На земле лежат ириски. А у всех деток леденцы как воздушные шарики. На ниточках.
Говорят, на Лобное место пускают только по приглашениям. А приглашения собачка выдает. В царской башне на цепи сидит, дворняга ученая. Говорить научилась и писать. Как проснется — начинает строчить, а кузены читают и нахваливают. Деловые! Славные ребята, эти кузены. С пылесосами ходят. Несмотря на то, что они коты. Красную площадь когтями исскребли! Вот шкоды. Одни булыжники остались. И невесты. Там пирожные прямо с храма продают. От куполов отрезают. Там стены из красного мармелада стоят. А в могилках личинки розовые. В черной норе куколка лежит. Хотите за носик потянуть? В карманчике платочек. Зубки желтенькие оскалила, может и сопельки пустить. Лобик как лобок. А пальчики у нее из пастилы. На щечках волосики нейлоновые. А на ногах лаковые сапожки. В обувном у «Прогресса» из под прилавка продают. Берите, носите. Мне три батона и ситец на блузочку. И полкило кураги. Ну я пошла! Полетела птичка певчая. На обратной стороне Москвы гнездышко свила. Не ходите за мной, мальчики, туда трефовым королям нельзя. Там лимоны в прятки играют. И боженька на пеньке сидит, мелочь пересчитывает. Пятачки и гривеннички — в лукошко кладет, а копеечки под ноги бросает. Чтобы кукушке куковать не расхотелось.
О дальнейшей жизни Гривневой известно немного. Три месяца в году она проводила в больнице. Во время обходов и процедур умоляла, чтобы ее не мучили. Остальное время жила дома. Когда ей рассказали о смерти матери — даже не заплакала. Только спросила, прилетали ли желтые аисты на похороны.
К Гривневой приходила медсестра. Помогали соседи. Бывшие коллеги по институту ее не навещали. Ни работать, ни писать донесения она не могла. Не буйствовала, домашнее хозяйство вела сама, покупала продукты и за собой ухаживала как умела. Сидела на своей лежанке. Смотрела в окно. Смеялась. Разговаривала с кем-то. Так и прожила почти тридцать лет. Умерла дома во сне.
Наследников у Гривневой не было. Соседи забрали книги. Остальное барахло выкинули на помойку. Не было и людей, готовых оплатить ее похороны. Невостребованный труп Гривневой пять месяцев лежал в морге люберецкой районной больницы. Тело кремировали и похоронили за казенный счет.
Чингачгук
Всю ночь перед свадьбой Олег нервничал. Ворочался, боролся с простынями и назойливыми мыслями. Свадьба представлялась ему в виде бесконечного, падающего откуда-то сверху, белого полотенца, которое приходилось складывать в штабеля.
Он складывал, складывал…
Штабеля беззвучно и медленно валились. Олег поднимал, поднимал нх, задыхаясь от запаха крахмала, методично выравнивал края.
Под утро проклятое полотенце превратилось в огромный белый ковер. Снилось Олегу, что лежит он на нем. голый и счастливый, а рядом с ним растянулась его невеста — самочка-косуля. И он любезничает и балуется с ней на ковре. Держит ее за изящные копытца, целует в породистую мордочку. Вдруг в комнату" вбегает страшный косматый старик. Он рычит и дико поводит вылупленными глазами. Замахивается огромным топором. Олег заслоняет невесту" своим телом. Принимает удар на себя. Топор рассекает широким закругленным лезвием кожу и лобную кость, входит в мозг. Олег слышит собственный курлыкающий предсмертный крик.
Гадкий мальчишка кинул камень в птичью стаю.
Живые страницы его жизни разлетаются как воробьи. Чирикать, чирикать! Обиженно.
Старик не выносит птиц. Он хватает их на лету" и тащит корявой лапищей в пасть. Там горит огонь. На огне — котел с кипящей кровью.
Чирикать! Чирикать! Авось пронесет.
Олег проснулся, поискал глазами на противоположной стене пришпиленную к обоям репродукцию Ангела с золотыми волосами, нашел, умилился, и только после этого встал. Засунул простыню, одеяло и подушку в остро пахнущее клеем фанерное брюхо двуспальной кровати. Зашел в палет. Поразился какому-ту особенному, ромашковому цвету своей мочи.
Ромашка. Пряная мать матрикария.
Что ты так разнервничался? Пульс сто. Того и гляди горячим керосином мочиться начнешь!
Старик, тебе не в загс, а в поликлинику надо.
Лег в ванную. Рассматривал там свои сморщенные мужские достоинства, которые его невеста еще и не видела. Гадал, понравится ли он Юле голый. Мечтал.
Вот они усталые, но счастливые, приезжают наконец в их новую квартиру. Он ложится на кровать, а она, ласковая, возбужденная раздевается перед ним, медленно и сладострастно. Садится на кровать, раздвигает бедра и кладет одну его руку на свою трепещущую грудь, другую — на выбритый лобок…
Какую-какую? Опять птичья метафора?
Воробьиные у тебя мозги.
Как это все пошло! Свадьба, платье, невеста, жених. Курицы, петушки. Зачем тебе эта жеманная косуля? Тебе бы в жены — жирную свинью. Обнимать ее, нюхать у нее под хвостом, сосать молоко из ее розовых сосков и хрюкать.
Все просто, как в бане. Ты боишься того, чего алчешь и хватаешься в панике за нечто противоположное. Слабенькое. хрупкое.
Как ножка у вареного воробышка.
Боишься самого себя, хрящегрыз, свиноёб!
Хочешь спрятаться в бульоне?
Олег тщательно вымылся, особенно долго тер промежность и шею. Побрился. Подстриг ногти и заусенцы на ногах и руках. Вырвал пинцетом несколько волосков в носу и на ушах. Обрызгался дезодорантом так обильно, что кожу обжог. Надел хрустящую белую рубашку, новый, коричневосерый костюм, повязал зеленоватый с блестками галспк, посмотрел на себя в зеркало. Увидел фатоватого парня двадцати двух лет, смущенного жениха, дубину стоеросовую, как называла его бабушка, когда он приносил из школы двойки по физкультуре или труду. Не удержался и немного почирикал.
Юлька-то наверно девственница.
Обещалася девичество свое хранитп в целости до живота своего…
Приснодева-косуля.
Говорят, косулье мясо надо три дня в уксусе вымачивать.
А награда — полгода потной возни, прежде чем удовольствие получишь.
Девственница-лиственница.
Чиркнуть там разочек топором — и нет проблем.
От этой мысли Олегу стало дурно. Он приблизил лицо к зеркалу, посмотрел на свой угреватый нос, и попросил себя — заткнись, пожалуйста, заткнись!
Пошел в кухню.
Отломил кусок черного хлеба и долго его жевал, запивая розоватой водой из большой стеклянной банки, в которой плавал лохматый гриб Солярис. Посмотрел на часы и зажмурился в отчаяньи от неотвратимости свадьбы.
Ты юлькин муж?
Недотепа, мечтающий о жирной свиноматке — муж солнечной Юлечки?
Посмотри на свои ногти на ногах!
Неровные, гадкие, грязные в углах, сколько их не мой, врезавшиеся в мясо.
Разве можно любить человека с такими ногтями? Иди в свинарник!
Муж.
Это слово отдавалось в его голове как удар тупым концом топора в лоб.
Из буквы «м» выползли ноги и голова, голова обросла бородой, вертлявый «уж» превратился в топор и Олег узнал в этом слове косматого старика. Попытался загнать его обратно в слово. Не вышло.
Ловец. Поймал меня. Верхом на свинье.
Олег замычал как бык. которого на бойню гонят.
Зажужжал как шмель.
Зачирикал.
Свадьба. Свадьба. Свадьба.
Две нагие фигурки плещутся в тазу с вишневым вареньем. Раньше киношники для имитации крови использовали.
Сладкая кровь.
Свадьба.
Сводятся-свадятся-свариваются.
Нежная юлина грудь. Вишенки-сосочки.
Собрал Бог пальцами кожу и проткнул дырочку. Палочкой для ковыряния зубов.
Один раз только поцеловал. Застыдилась. Запахнулась судорожно.
Потом! После!
Когда потом? После чего?
После смерти охотник на флейте играть будет. Или сделает фанфару из ружья.
Понравлюсь я ей? Нормальные люди это до свадьбы выясняют. А не в тазу с вареньем.
Только идиоты устраивают свадьбу. Опять ты не настоял на своем.
У трусишки что в трусишках? Побоялся. А чего?
А того, что тебе откажут. Испугался Юлечку потерять, прекрасную газель.