– Пожалуйста, проверьте его для меня.
Изумленная Салли настрочила что-то на мониторе и быстро стерла, после чего небрежно написала простенькое уравнение, а затем – посложнее: для решения явно требовалась помощь корабельного компьютера. Девушка вызвала из памяти корабля произвольные личные данные и подняла взгляд.
– Он прекрасно работает.
– Или я спятил, или… Вы сами видели, как мошкита разобрала его на части и собрала снова?
– Она сделала то же самое и с вашим оружием.
– Но карманный компьютер? – Реннер вылупил глаза. – Вам известно, что это невозможно?
Салли решила, что он шутит.
– Разве?
– А между тем это так. Спросите у доктора Хорвата. – Реннер отключился и лег.
Салли поймала доктора Хорвата, когда тот возвращался в свою каюту.
– Компьютеры соединяются в огромную интегральную схему. Мы даже не пытаемся их чинить, – и Хорват забормотал что-то себе под нос.
Пока Реннер спал, Хорват и Салли разбудили ученых-физиков, и никто из них в ту ночь уже не ложился.
«Утро» на военном крейсере – вещь относительная. Утренняя вахта длится от четырех до восьми – в такие часы люди обычно крепко спят, – хотя космосу, пожалуй, нет дела до таких условностей. Независимо от времени суток на мостике и в машинном отделении должны находиться члены экипажа. Вахтенного офицера Уитбрида ожидало два дежурства, но после ремонта четкий график «Макартура» исчез в вакууме. В результате Джонатона освободили от утренней и предполуденной вахт, дав ему восемь часов великолепного сна.
Когда он проснулся, часы показывали девять.
– Ничего со мной не случилось, – запротестовал Хорст Стейли. – И откуда у тебя взялась эта мысль. Забудь.
– Лады, – мягко сказал Уитбрид и поставил на свой поднос сок и овсянку. В очереди в кафе он стоял сразу за Стейли.
– Впрочем, я ценю твой интерес, – равнодушно произнес Стейли.
Уитбрид согласно кивнул. Он взял поднос и пошел дальше, глядя на неестественно прямую спину Стейли. Разумеется, Хорст выбрал свободный столик. Уитбрид присоединился к нему.
В состав Империи входило множество миров, где главенствовала белая раса. Парни с плакатов, зазывающих в военно-космический флот, все как один смахивали на Хорста Стейли. Квадратный подбородок, холодные голубые глаза, идеально симметричное лицо не выражает никаких чувств, широкие плечи, живот плоский и твердый, с рельефно выступающими мышцами. Внешне Стейли разительно отличался от Уитбрида, которому предстояло остаток жизни бороться с лишним весом.
Они поглощали завтрак в молчании. Наконец, как будто случайно, лишь бы что-то спросить, Стейли сказал:
– Как прошло?
Но у Уитбрида уже был наготове ответ.
– С переменным успехом. Худшие полтора часа я провел, пока мошкита глазела на меня. – Уитбрид встал, согнул колени и ссутулил плечи, как будто решил залезть в невидимый гроб высотой метр тридцать. – Полтора часа в такой позе! – Он снова сел. – Настоящая пытка! Я-то надеялся, что выберут тебя.
Стейли покраснел.
– Я тоже вызвался добровольцем.
– Вот что меня потрясло! Ты же принял капитуляцию «Дерзкого»!
– И позволил тому маньяку украсть мою бомбу!
Уитбрид опустил вилку.
– Ого!
– Ты не курсе?
– Конечно, нет. Думаешь, Блейн рассказал об этом экипажу? Ты был в шоке, когда вернулся с задания, и мы толком не понимали – почему.
– Теперь ты знаешь. Какой-то болван пытался отказаться от своих слов, но капитан «Дерзкого» не позволил ему, хотя и мог. – Стейли сжал кулаки. – Он буквально вырвал у меня бомбу! А я позволил! Я бы отдал все за возможность… – Стейли внезапно поднялся, но Уитбрид схватил его за руку.
– Сядь, – приказал он. – Я могу объяснить, почему тебя не выбрали.
– Ты умеешь читать мысли капитана? – По молчаливому соглашению оба говорили вполголоса.
Внутренние переборки на «Макартуре» поглощали звук, но в некоторых помещениях голоса всегда звучали четко, и любой мог услышать их диалог.
– Угадай-ка – хорошая практика для гардемарина, – буркнул Уитбрид.
– Но почему? Из-за той бомбы?
– В определенном смысле да. Ты стремился проверить себя, но и без того в тебе слишком много от героя, Хорст. Совершенная физическая форма, здоровые легкие – и ни следа чувства юмора.
– У меня есть чувство юмора.
– Неправда.
– Ты хочешь сказать, что его нет?
– Ни тени. Ситуация не требовала героя, Хорст. Нужен был человек, который не будет заморачиваться по поводу того, что выглядит нелепо в тех или иных обстоятельствах.
– Ты смеешься надо мной! Проклятье, никогда не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда нет!
– Сейчас не самое подходящее время для шуток, Хорст. Я не могу объяснить. Ты и сам видел, верно? Салли говорит, я появился на экранах интеркомов – во всей красе – и вдобавок объемный.
– Да, – Стейли улыбнулся. – И мы увидели твою физиономию, когда ты начал ругаться. Но ты не застал нас врасплох. Изображение слегка дернулось, потом ты заорал на чужака, и аппаратура вышла из строя.
– А что бы сделал ты?
– Ну… что-нибудь другое. Полагаю, выполнил бы приказ, – ледяные глаза сузились. – Но точно не стал бы кричать.
– А как насчет выстрела из лазера в пульт управления? Чтобы обезопасить себя?
– Только после приказа.
– А может, ты бы прибегнул к языку жестов? Я несколько минут размахивал руками и надеялся, что меня поймут, но ничего не добился.
– Вот этого мы не видели.
– Ясно, – сказал Уитбрид, – Значит, требовался тот, кто будет выглядеть идиотом в любой ситуации. Вспомни, сколько раз ты слышал смех, пока я летел с мошкитом на «Макартур».
Стейли кивнул.
– Проехали, приятель. И вообще, лучше подумай о мошкитах. У нее есть чувство юмора, как ты думаешь? А понравится ли тебе, если мошкиты станут смеяться над тобой? Ты даже не можешь быть уверен, радуется она или нет: ты не представляешь, как звучит ее смех…
– А ты выглядел действительно нелепо.
– Для первого контакта было необходимо послать человека, способного узнать, смогут ли чужаки общаться с нами. Здесь не требовалось защищать честь Империи. Пройдет еще немало времени, прежде чем мы поймем, с кем мы столкнулись. Еще будет место героям, Хорст. Как бывает всегда.
– Угу, – промычал Стейли.
Он доел овсянку, встал и ушел, держась все так же прямо и оставив изумленного Уитбрида сидеть за столиком.
«Ладно, – подумал Уитбрид, – я честно старался. И, может быть…»
Комфорт на военном крейсере – относительная вещь. Каюта офицера-артиллериста Кроуфорда была размером с его откидную койку: когда та поднималась, в распоряжении хозяина оказывалась каморка и крошечная раковина, пригодная разве что для чистки зубов. Раскладывая койку перед сном, Кроуфорд был вынужден открывать дверь каюты. А еще, будучи человеком высоким, Кроуфорд научился спать, свернувшись клубком.
Но узкая койка и дверь с замком – вместо гамака или ряда из трех дюжин коек – это все же подобие комфорта. Кроуфорд пытался сохранить его, но был выселен. Сейчас он водворился на катере «Макартура», а его помещение заняла чужачка.
– Она чуть выше метра, – рассудительно вымолвила Салли Фаулер. – И она у вас поместится. Хотя… в какой же вы ютитесь маленькой комнатушке! Вы думаете, ей действительно будет уютно? Может, оставить ее в бывшей кают-компании?
– Я видел кабину ее корабля – ничуть не больше. Ей будет удобно, – сказал Уитбрид.
Было уже поздно, но он предпочел поговорить с Салли обо всем, что знал. Теперь, по крайней мере, у него будет отмазка, если Каргилл спросит, зачем он надоедает Салли.
– Полагаю, кто-то постоянно следит за ней по общей связи?
– Да, – подтверила Салли и пошла в кают-компанию ученых.
Уитбрид пошел за ней.
Часть помещения оказалась отгорожена сеткой, за которую поместили обеих малышек. Одна грызла кочан капусты, держа его четырьмя руками сразу, другая, беременная, с раздувшимся животом, играла с карманным фонариком.
«Прямо как обезьяны», – подумал Уитбрид. Он впервые получил возможность разглядеть этих крошек. Их густой мех испещряли желтые пятна, а у крупной чужачки шкура имела однородный коричневый оттенок. Четыре руки были почти одинаковыми (включая и количество суставов): пять пальцев – на левых руках и шесть – на правых. Верхние конечности отличались удивительной гибкостью, не свойственной людям. Да, и еще одна подробность: мышцы внешней левой руки крепились к темени. Зачем, если не для увеличения усилия при подъеме тяжестей?
Когда он насмотрелся на малышек, Салли отвела его к угловому столику, где громко о чем-то спорили биологи. Уитбрид взял кофе себе и Салли и спросил у девушки, что она думает о странной мускулатуре пришельцев. Не то чтобы это его заинтриговало, но следовало с чего-то начать…
– Мы считаем, что это рудимент, – произнесла она. – Они вроде бы не нуждаются в ней: их левые руки не приспособлены для тяжелой физической работы.
– Значит, они не обезьяны! Они отпрыски той большой мошкиты.
– Или кого-то еще. Джонатон, у нас есть две классификации, – Салли повернулась к экрану общей связи, и на нем появилось изображение мошкиты.
– Она выглядит веселой, – сказал Уитбрид и усмехнулся. – А мистеру Кроуфорду не понравится то, что она сделала с его койкой.
– Доктор Хорват не позволил никому ей мешать. Она может делать что угодно и с чем угодно, кроме интеркома.
Койка Кроуфорда была укорочена и оконтурена. Сами контуры оказались чрезвычайно странными – вероятно, потому, что мошкита спала на правом боку. Матрас она разрезала и сшила заново, нижнюю стальную раму согнула и перекрутила. Там появились два углубления для двух правых рук, ямка для бедра и высокий гребень, служащий подушкой.
– Почему она спит только на правом боку? – спросил Уитбрид.
– Она может защититься левой рукой, если ее потревожат во сне. Та верхняя конечность гораздо сильнее.
– Бедняга Кроуфорд! Возможно, она боится, что он попытается ночью перерезать ей горло. – Он поглядел, как мошкита трудится над потолочной лампой. – У нее однобокое мышление, верно? Надо извлечь из этого пользу. Она способна усовершенствовать любую вещь!