праведливость. Но решение будет найдено.
Одно пока препятствие: в этом месте бойкий мэр заметно помрачнел – финансирование. Антинациональные киевские власти не спешат с принятием закона, который бы обязал соответствующие правительственные структуры в полной мере финансировать увековечивание памяти борцов за свободу Украины. А собственным, поселковым бюджетом такого дела не осилить. Всякие ехидные голоса советуют – а ты пройдись по дворам с шапкой, нехай туда накидают гривен от самостийного сердца, кто сколько сможет. Но он, как мэр, как политически уже мыслящий человек, отвечает им: а почему бедный украинец должен из своего дырявого кармана финансировать то, что обязано поддерживать деньгами родное его государство. Один раз оно уже собрало подоходный налог, теперь хочет собрать налог с каждой совести.
– А Канада? – спросил Роман Миронович, лишь бы показать, что внимает в тему.
Мэр сказал, что над этим они работают.
– У меня дядя в Канаде, – сказала Регина Станиславовна.
С мэром Роман Миронович столкнулся на кладбище, куда они пришли с Региной Станиславовной на могилку совсем недавно почившей Янины Ивановны. Глава городка что-то инспектировал в этот момент на городском погосте. Почуяв в спутнике учительницы солидного иностранца, он тут же навязал себя в экскурсоводы. Отказаться было трудно – гостеприимство мускулистая вещь. Да и не вежливо – человек от всей души горит на своей работе. Кроме того, Роману Мироновичу надо было подумать. У него было вполне конкретное задание: встретиться с Яниной Ивановной и выспросить все-все про те давние, мятежные дни. Без истины, к тому же письменно заверенной, ему было не велено возвращаться. Смерть объекта, конечно, хорошая отговорка, но что-то подсказывало Рыбаку, что для укрепления своего положения в фирме неплохо было бы проявить и что-то вроде инициативы. Начальство любит корпоративный патриотизм, неформальное отношение к делу. Такое, например, как у местного мэра. Только ведь всякая инициатива опасна своей возможной неугодностью. К размышлениям побуждало и сообщение Регины Станиславовны, что к ней уже приезжал один московский гость – по описанию легко вычислялся новый помощник Елагина. Какую информацию увез этот товарищ по работе? Если только эскизы памятников богатырю с вилами, то ладно, а если что-нибудь более интересное?
После завершения экскурсии состоялся обед.
– Это очень старое кафе, – пояснила Регина Станиславовна, – еще довоенное. Здесь польские офицеры играли на биллиарде.
Сводчатый беленый потолок, крепкая деревянная мебель, кристальной чистоты скатерти и посуда, улыбчивая обслуга. И ни одного посетителя. Словно угадав наблюдение гостя, мэр сообщил, что постоянный клиент собирается к вечеру.
Покушали хорошо. Гороховый суп с копченостями. Мэр прерывисто, между ложками, объяснял, чем здешний рецепт отличается от венгерского, что бытует под Ужгородом. Затем подали жареную свинину с мелкой обжаренной картошкой. Ей так же сопутствовали культурно-кулинарные пояснения. Пили отличную яблочную водку.
– А вы думали, что украинская кухня – это только борщ с пампушками, вареники и горилка? – вдруг неожиданно спросил Коновалов на чистейшем русском языке, сверля иностранца проницательным зрачком.
– Я бывал в гостях на Черниговщине, там именно так, – отвечал Рыбак, не моргнув глазом.
В этом месте все проявили чувство юмора, столь свойственное богатому украинскому характеру. Посмеялись.
Роман Миронович полез в карман за бумажником. Мэр гневно цапнул его за кисть, мол, не обижайте хозяев! Вы меня не поняли, объяснил Рыбак, я хочу внести лепту в строительство будущего памятника герою освободителю Дубна. Пусть эта скромная сумма заграничных денег ляжет в основу и так далее…
Наконец они остались с Региной Станиславовной одни. Коновалов, сделав вид, что он заметил, какими они обмениваются взглядами, гостеприимно удалился.
Роман Миронович заказал еще кальвадосу, в самом деле замечательного.
Выпили, в основном гость.
Помолчали.
– Может, вы все-таки расскажете для чего приехали? И кто вы? Причем здесь Черниговщина?
– Черниговщина не при чем.
– А зачем вам нужна моя мама?
Роман Миронович напрягся, он уже решил работать напрямик, и сейчас ему показалось, что шансы на успех, отнюдь не пятьдесят на пятьдесят. Но не рисковать было уже нельзя.
– Я приехал по просьбе сыновей капитана Мозгалева.
Регина Станиславовна молчала. Глядя на рисунок, вышитый на скатерти. Не уступавший в своем роде качеством кальвадосу.
Сейчас встанет и молча уйдет.
А может, еще и какую-нибудь гадость скажет.
Роману Мироновичу трудно было сидеть в неподвижном ожидании. Он потянулся к графину.
– Хорошо, – сказал Регина Станиславовна, – пойдемте.
– Они просто хотят выяснить, что же на самом деле тогда произошло. Мать не хочет им ничего толком объяснить. Или не может.
– Пойдемте, – повторила Регина Станиславовна.
Дома она сварила кофе, отправила дочку в дальнюю комнату и велела погромче включить телевизор. Принесла деревянную шкатулку с красивыми перламутровыми выкладками. Вынула оттуда конверт. Все это – вздыхая и нервно подкашливая.
– Что это? – спросил Рыбак, хотя и так почти все было ясно.
– Это письмо, – ответила хозяйка. – Адреса здесь нет, но это письмо. И понятно кому. Прочтите.
– Оно же не мне.
– Прочтите. И сами решайте, везти его в Москву или нет!!
Роман Миронович, как и все люди его профессии, особой щепетильностью не отличался, приходилось и подсматривать и выкрадывать чужие бумаги по долгу работы, но сейчас ему стало как-то непрофессионально на душе.
– Вы считаете, что мне нужно прочитать это?
– Я не хочу одна брать грех на душу.
Роман Миронович взял в руки конверт, повертел его, потом кинулся к кофе – все-таки легальная отсрочка принятия решения.
– Хорошо, я прочту. Но вы дадите мне слово, что никто не узнает, что я это читал.
Регина Станиславовна вдруг хмыкнула.
– Вы слышали сами, что только что сказали?
– Я всегда говорю то, что хотел сказать. Обещайте!
– Странно. Вы, насколько я могу понять, что-то вроде адвоката…
– Я курьер. Гонец. Гонцу с плохой вестью отрубают голову. Здесь, – он потряс конвертом, – плохая весть?
– Прочтите и узнаете. Повторяю, я не хочу брать грех на душу одна. Мама не успела перед смертью дать распоряжение, как поступить с этим. Мне обидно за нее, за то, что с ней сделали, но я не знаю, имею ли я право так уж мстить.
Роман Миронович вздохнул, и открыл незапечатанный конверт.
Москва
1
Майор Елагин спускался по Столешникову переулку в сторону Петровки в прохладном полумраке московского вечера. Слева и справа витрины изливали разноцветный свет на мокрую брусчатку, заставляя тускло переливаться ее камни почти полудрагоценным блеском. Ему предстояла встреча, на организацию которой ушла не одна неделя. Все контакты «Стройинжиниринга» в верхах были до такой степени заверстаны лично на Аскольда Сергеевича, что обойти эту схему было чрезвычайно трудно. Чтобы узнать, что могло произойти с главой фирмы, можно было только разгласив для начала, что с ним что-то произошло. Получался замкнутый круг. Кажется, теперь эта ситуация может быть преодолена.
Елагин волновался. Он хотел ясности в этом деле и боялся ее. Ясность могла оказаться и ошеломляющей, и отвратительной. Может оказаться, что все эти недели он, начальник службы безопасности, валял ерунду, если вообще не предавался преступной халатности.
Переулок кончился, майор остановился на берегу Петровки, глядя на здание сената, возвышавшееся на той стороне. Один влиятельный господин именно из этого учреждения согласился помочь тайным поискам главы «Стройинжиниринга». Майор глубоко вдохнул сырой, холодный воздух и медленно его выдохнул и услышал сбоку громкий шепот:
– Александр Иваныч!
Повернул голову. Справа от него стояла низенькая легковушка, а за нею виднелся солидный, весь переливающийся от светящихся капель на шкуре «лендкрузер». Задняя дверь его была приоткрыта, и там виднелась подманивающая рука.
Майор подошел, расстраиваясь по дороге. Заглянул внутрь, и настроение у него окончательно испортилось. Да, это был господин сенатор, но способ его действий был слишком уж негосударственного уровня.
– Садитесь, Александр Иваныч, покатаемся.
То есть его, представителя фирмы «Стройинжиниринг» не хотят принимать официальным образом в именном кабинете. Неужели история до такой степени перепачкана? Кровью? Но ехать, конечно, было необходимо.
– Здравствуйте! – Сенатор пожал руку май ора. Ладонь у него была узкая, жесткая, сухая. Внутри стальной кареты пахло хорошим табаком и стильным парфюмом. Тронулись по Петровке, остановились в короткой пробке между ремонтирующимися зданиями ЦУМа и Большого театра. Водитель включил музыку.
Майор молчал.
Сенатор набивал трубку так, словно набивал себе цену, хотя все финансовые расчеты по оплате его услуг были уже произведены.
– Вот что я вам должен сказать, Александр Иваныч… Вы извините, я курю в машине, это вам никак?
– Никак.
– По моей просьбе этим занимались очень серьезные люди, из трех очень серьезных ведомств.
– Я понимаю.
– Я понимаю, вам может показаться, что я… в общем, вы понимаете, бывает так, что большая проделанная работа выглядит так, словно никто даже пальцем не пошевелил. Вы меня понимаете?
– Нет.
Сенатор сильно затянулся.
– Ладно, не буду расписывать, сколько всего мне пришлось совершить, предпринять, на чем и где настаивать, кого просить… Сразу – результат. Ни одна официальная структура в Киеве ничего не знает о местопребывании Аскольда Сергеевича Мозгалева, ничего не знает о том, что с ним могло случиться на территории Украины. Обман с их стороны я в данном случае исключаю. В других случаях они сколько угодно врут, а здесь я исключаю. Вы меня понимаете?
– Мне одно не ясно, как это понять?