– Я хочу поговорить с Мишей.
Алевтина вздохнула, она все поняла еще тогда, когда он колотил кулаком в дверь.
– Пей чай.
Дир Сергеевич поднял чашку и выпил одним огромным, неаккуратным глотком. Обжег рот, облил рубаху, рукав пиджака.
– О, Господи! – кинулась к нему Алевтина с полотенцем. Он отстранил ее, зажмурившись и шипя. Из обожженного рта капало, лицо было перекошено, он был очень не хорош в этот момент.
– Нисего, нисего, пройдет, не такой уш и горяший у тебя сиек.
– Митя, ну ты что?!
– Не вздумай реветь, ненавижу!
– А что мне делать?
– Дай телефон крестного сына.
– Извини, правда, извини, но … почему у тебя у самого нет?
– Что?! – Дир Сергеевич промокнул рот поданным полотенцем.
– Почему у тебя нет его телефона?
– Интересный вопрос.
– Да.
– Что «да», ты что Светку не знаешь! Она над ним, как орлица, меня и на шаг не подпускать! Как в дикой природе, как будто я его съем! Не львы же! Плохо влияю, пьян, криклив, неудачник!
– Ты не неудачник.
– Да мне теперь плевать! Я с сыном хочу поговорить. И ты, крестная мать, дашь мне его. Да, я мало уделял … внимания, да я был занят собой, эгоист до такой степени, что у меня даже нет телефона собственного и единственного сына. Но что я могу поделать, Светка всегда давала мне трубку, чтобы я с ним поговорил, мне даже в голову не приходило.
Алевтина вздохнула и потупилась.
– Вот видишь.
– Что я вижу!?
– Не кричи. Ты сам видишь, что у тебя нет телефона Миши, потому что ты и не хотел его иметь. А теперь вдруг захотел. Вдруг! Это каприз.
– Ну и что, Аля. Я поговорю с ним, может быть, поеду к нему. Да, наверняка поеду. Мне на все уже здесь наплевать, как выясняется, у меня ничего здесь нет, ни жены, ни матери, ни брата.
– У тебя истерика.
– У меня и истерики нет. Не увиливай, Аля, лучше скажи, что Светка тебе запретила давать мне телефон. Да? Что ты отворачиваешься? Светка! О чудо-юдо женской природы, это же хозяйка Медной Горы, мумия и Снежная королева в одном флаконе. Я ее улыбающейся не видел уже год.
– Она сделала себе ботокс.
– Да хоть синус-косинус, но я хочу видеть сына. Давай, Аля, давай, ну, пожалуйста, пожалей несчастного всеми брошенного отца.
– Не паясничай.
У Дира Сергеевича навернулись слезы, самые настоящие.
– Я не паясничаю, Аля.
Алевтина встала, отошла к окну, ее мучила обязанность участвовать в этой беседе.
– Я хочу сына!
– Ну, представь, ты в таком состоянии к нему являешься, ты же травмируешь мальчика, ты даже не чувствуешь, какая от тебя идет…
– Хорошо! – вскрикнул Дир Сергеевич и съехал со стула коленями на пол. – Я морально грязен и душевно тоже грязен, но помоги мне, я хочу креститься, прямо сейчас.
Алевтина болезненно поморщилась.
– Прекрати!
– Я, правда, хочу, Аля, мне это поможет, я почувствовал, я не придуриваюсь.
Он двинулся на коленях вокруг стола, перебирая ладонями по столешнице. Глаза полные слез!
– Встань! Зачем ты все передразниваешь?!
– Я ничего не передразниваю, я, правда, хочу креститься. И прямо сейчас. Мне очень плохо, Аля.
– Лучше выпей!
– И это ты мне говоришь?
– Встань. Хорошо, завтра мы пойдем в церковь.
– Ой, не увиливай, Аля, катехизиса не знаешь? Священник и церковь не всегда нужны.
– О чем ты?
– Для конфирмации нужен епископ, для соборования – священник, брачующимся никто не нужен, объявили прилюдно, что мы супруги перед Богом, и все. А крестить может всякий христианин, всякого желающего креститься. У тебя воду не отключили?
– Перестань!
Дир Сергеевич положил голову на ладони, продолжая стоять на коленях.
– Значит, не дашь телефон?
– Нет, – жестко отвечала Алевтина Ниловна, – не дам. Вижу, что Светлана была права, я ей сначала не поверила, думала, что наговаривает, а теперь вижу – не наговаривает.
Дир Сергеевич несколько раз судорожно вздохнул.
– А я тогда, знаешь, что сделаю, я к Маховскому поеду, он крестный отец, как-никак. Позвоню и поеду. Или Светка и его обработала?
– Он в больнице, ему вшивают сердечный клапан, никто его не обрабатывал, что ты за человек?!
– Значит, он мне скажет.
– Не смей, Митя, не смей! Я тебя заклинаю!
Дир Сергеевич уже бежал на четвереньках в коридор, схватился за ручку туалетной двери, поднялся в полный рост в несколько шагов, как на многофигурной иллюстрации превращения обезьяны в человека. В глазах Алевтины Ниловны шло, судя по всему, обратное превращение старого друга Мити, в зловредное, мерзкое животное.
– Я ничего не сделаю его клапану, я только спрошу, как мне позвонить сыну, – крикнул Дир Сергеевич уже в дверях.
– Какая же ты гадина, любимый! – Ударила обоими своими кулачками в уже захлопнувшуюся дверь Алевтина Ниловна.
5
Патолин ждал у больницы, на крыльце под козырьком, иногда под бетонный навес заносило волну мокрого снегопада, и тогда он втягивал голову в плечи и натягивал поглубже свою кожаную кепку с маленьким козырьком. Очередной порыв нервного снежного ветра выбросил на берег больничного крыльца майора.
– Александр Иваныч, наконец-то.
– Ты с врачом разговаривал?
– Еще бы, сейчас и пойдем к нему. Вон туда, там лифт. Третий этаж. Реанимация.
– Как ты узнал?
– Дочь позвонила. Собственно, она его и спасла. Случайно вернулась. Увидела, что отец лежит в странной позе, подбородок в слюне. Сначала подумала, что приступ, эпилепсия, он страдал в юности, и теперь еще пьет лекарства. Догадалась вызвать скорую. Вот сюда, по коридору.
Толстый, мягкий, усталый доктор отложил бумаги, когда они вошли, был уже осведомлен о важности пациента.
– Ну что я могу сказать…
Жизни, оказывается, уже ничего вроде бы не угрожает. Промывание желудка и все что нужно уже сделано. Сейчас больной спит и проспит, видимо, до утра.
– Это самоубийство? – напрямик спросил майор.
– Это попытка самоубийства.
– Случайная передозировка?
– Исключено. Два полных блистера. Интеллигентный больной, ни капли алкоголя в крови.
– То есть попытка бы удалась, если бы не промывание?
– Да.
– То есть он… хорошо. Он что-нибудь сказал, я имею в виду – может быть, бредил?
Доктор трагически поднял густые брови.
– Только мычал и хрипел. Идентифицировать эти звуки не представляется возможным.
– Дочь? Что рассказывает дочь?
– А вы с ней сами можете поговорить. Она пьет чай на посту с медсестрами. Ей самой нужна была помощь.
– Спасибо. – Майор полез в карман, доктор отрицательно улыбнулся.
– Со мной уже рассчитались.
Елагин сделал шаг к выходу.
– Так вы говорите, он проспит до завтра?
– Как минимум. Все что нужно сделать для него, будет, разумеется, сделано.
Майор с Патолиным вышли в коридор.
– Какая-то совсем дурная история. Конрад Эрнстович и вдруг такое. У меня пока никаких версий. Может быть, семейное?
– Сейчас узнаем. Где тут пост?
– Видите, лампа горит.
Нира Конрадовна сидела на продавленном диванчике и держала в руках пустую чашку. По обеим сторонам от нее располагались две крупные белые, добродушные медички. Они охотно болтали, в стиле «а вот еще был случай». Увидев Елагина, она вжалась в диван. Белые сестры недоверчиво посмотрели на подошедших мужчин.
– Нам надо поговорить, – сказал Елагин тоном, не признающим возражений.
– Я не могу встать, – тихо сказала девушка.
– Ничего, я сам к вам сяду.
Медсестры деликатно встали, одна пересела на дежурное место к телефону, вторая вообще удалилась.
– Это нервы, Нира.
– Я знаю.
– Расскажи, что случилось. Извини, сама понимаешь, служба. Когда такой человек, как господин Клаун, внезапно… обязательно нужно разобраться.
– Я понимаю.
– Вы живете вдвоем?
– Втроем. Еще мой уж, Джо, но он сейчас на гастролях.
– Понятно.
– Нет, еще домработница Саша. Она часто у нас остается. Почти всегда.
– В этот раз ее не было?
– Нет.
– Конрад Эрнстович вел себя как обычно сегодня?
– Как обычно.
– Какие-нибудь подозрительные звонки, визиты?
– Нет.
– У него раньше такое случалось?
– Никогда.
– Но он пил таблетки?
– Он пил таблетки много лет, и никогда такого не случалось.
Майор помолчал.
– Как он себя чувствовал, когда вы уходили?
– Он ел. Суп. Саша сварила суп. С креветками.
– Сколько вас не было в квартире?
– Я вернулась с дороги, я забыла ключи от студии Джо. Меня не было минут сорок.
Елагин помассировал виски. Патолин сказал:
– Ничего другого не остается. Кто-то позвонил ему в эти сорок минут.
– Где телефон Конрада Эрнстовича?
– Не знаю.
– Я сейчас распрошу сестричек, – сказал Патолин. – Но могли ведь и по городскому.
Майор кивнул.
– Могли. Ты знаешь что. Свяжись-ка с другими директорами. С Катаняном, с Цыбулевским. С Кечиным. Я почти уверен, что они что-то знают.
Помощник ускакал, в его должности естественно быть ретивым.
– Так, Нира, я понимаю, как вам тяжело, но все же попытайтесь восстановить в памяти события последних дней. Меня интересует все, любая мелкая деталь, необычная, я имею в виду. Что-то вас настораживало, удивляло в поведении отца?
Девушка посмотрела в чашку, словно пересчитывая оставшиеся на дне чаинки. Так еще гадают, на чайной гуще.
– Вы сказали Катанян, Кечин?
– И что?
– Они были у нас позавчера и в пятницу.
– Это необычно?
– Они никогда раньше у нас не бывали.
Это было уже нечто. Майор почувствовал прилив легкого волнения – сейчас пелена спадет.
– А о чем они говорили с отцом?
– Я не знаю.
– Угу. Понятно. А вели они себя как, нервничали? ругались? смеялись?
– Никак.
– То есть не нервничали, не ругались, не веселились.
– Да.
По коридору послышался стук каблуков. Патолин появился из полумрака, он нес на весу как драгоценную находку мобильный телефон.