– Заводи! – крикнул Рустем, подбегая к машине. За ним бросилось несколько человек. На ходу они переваливались в кузов через низкий задний борт. Подпрыгивая задними колесами на диких камнях, как взбесившийся осел, «джип» понесся вниз, к реке.
Вертолет не собирался отказываться от своих намерений, он совершал вираж, показывая круглый белый блин на своем загривке, и смотрелся устрашающе и неумолимо. Особенно стало тревожно, после того как он отстрелил две отвлекающие тепловые ракеты. Это выглядело как последний вызов.
– Ты помнишь, где тут брод?! – кричал майор Рустему, колотясь головой об обшивку. Дир Сергеевич, Патолин, Бобер и боец Рустема подпрыгивали на четвереньках на грязном и жестком металле кузова.
– Для меня везде брод! – заявил свирепо Рустем, ворочая баранкой.
– Он приближается! – Ткнул майор пальцем в ветровое стекло, в этот момент «джип» уже съехал в реку, естественно, сбрасывая скорость. Этим воспользовались Дир Сергееич и боец Рустема, они поднялись на полусогнутых, неустойчивых ногах и стали стрелять в подлетающее с юга страшилище.
Японская машина памирского хозяина дралась как лев с потоком и мокрыми камнями в бурливой воде, ворочалась, взывала, совершала рывки и броски, получала огромные водяные оплеухи, но продвигалась вперед. Еще пара содроганий – и вот уже противопоположный берег.
Вертолет не выдержал лобовой битвы земля – воздух, снова свернул, собираясь с соображениями относительно новой атаки.
– Стреляйте! – кричал Рустем в окно. – Пусть убегают.
Джип промчался вдоль полосы колючки, вывернул к воротам автобазы, затормозил. Все повыскакивали вон. Навстречу им неуверенно двинулись два экипированных и растерянных солдата, держа наперевес незаряженные американские винтовки.
– Уходите! Уходите! – кричали внезапные визитеры, размахивая руками. – Все уходите! Убирайтесь! Сейчас вас будут убивать.
Боец Рустема высмотрел в воздухе стрекочущую угрозу, присел на одно колено и стал нащупывать его короткими очередями. Именно эта стрельба убедила участников военизированного карнавала, что дело серьезное.
– Куда бежать?! – крикнул какой-то толстяк, теряя очки и ошарашенно оглядываясь.
– Да куда хотите! – командовал майор. – Вправо, влево, в разные стороны!
Поднялась суматошная, многоногая беготня, но было такое впечатление, что людей на площади «блок-поста» все равно не становится меньше.
– Нам тоже, лучше сваливать, Сань! – высказался Бобер, неуютно оглядываясь.
– Да. Впрассыпную! – скомандовал майор.
– Они садятся, – сказал Рустем сохранявший во время всей ситуации наибольшее хладнокровие.
Вертолет, заходя опять-таки с юга, резко сбросил высоту и теперь приземлялся на южной окраине лагеря, уже была видна пыль, поднимаемая его винтами. А с крыши той самой вышки сорвало несколько ветхих досок, и они, кувыркаясь, улетели в неизвестном направлении.
Майор остановился, состояние паники, вдруг резко спало.
– Сели, – сказал Рустем уже совсем спокойным голосом, поглядывая вправо и влево, вслед разбегающимся «натовцам». Они выворачивали головы и цеплялись прикладами за камни. Бросать не решались, каждому было сказано, что за дорогой инвентарь будет спрошено.
Майор и Рустем вошли в лагерь, оглядываясь на следы беспорядка. В «столовой» пылился на выдаче обед и сидел, забившись в угол между холодильниками, повар. Это был не единственный оставшийся.
– Смотри, – сказал Рустем, указывая рожком от автомата в сторону одной из «казарм». В дверном проеме стоял Василь, и было видно, что за его спиной кто-то прячется, шмыгая носом. Не надо было особенно долго думать, кто именно.
Из-за полуразрушенной вертолетным вихрем вышки показались две фигуры, одетые очень уж странно. Они придерживали свои фуражки, потому что вихрь у них за спиной еще не полностью угомонился.
Узнать этих господ было не трудно. Вернее, одного, шедшего впереди, с ослепительной улыбкой на устах.
– Здравствуйте, Аскольд Сергеевич, – сдержанно поприветствовал своего старого шефа майор. Мозгалев-старший коснулся указательным пальцем козырька американской генеральской фуражки. Он вообще был одет во все генеральское. Причем в парадную форму, выглядевшую здесь, среди голых камней, слишком ненатурально, даже театрально. Его спутником был киевский полковник, опять начавший отпускать усы.
– Здравствуй, майор. Сердишься? Зря. А где Митя?
Елагин и Рустем огляделись, «наследника» нигде не было видно.
– Где этот Мейерхольд?
Ему опять никто ничего не смог ответить.
Лицо Аскольда резко помрачнело.
– Что с ним случилось? Что с ним случилось?!
8
Аскольд Сергеевич курил, стряхивая пепел в перевернутую генеральскую фуражку. Александр Иванович сидел напротив, за дощатым столом в столовой «блок-поста». Между ними стояла почти пустая бутылка водки, наполовину пустой кувшин с уже теплой апельсиновой водой и лежал мокрый, мятый конверт с расплывшейся надписью.
Стояла плотная, южная ночь, так что лицо старшего Мозгалева освещалось только огоньком сигареты. На берегу речки, за колючей проволокой горело несколько костров, возле них двигались человеческие фигурки. Шла приглушенная жизнь и на территории лагеря, совершенно невидимая генералу и майору. Мелькали тени, раздавались шепоты.
– А что касается моего исчезновения… В каком-то смысле – сам виноват. Потерял форму, расслабился, слишком доверился некоторым людям. То дело, которым я занимаюсь, не терпит такого отношения. Так что я Клауна и компанию даже не очень виню. Природа бизнеса не терпит пустоты. Эти ребята протянули руки к тому, что, как им показалось, плохо лежит. Я вовремя очнулся. Вернее, уже не вовремя. Обычными средствами уже было не обойтись. Пришлось выкидывать фортель. Пойти на большой и, главное, длительный блеф. Нервы у них в конце концов не выдержали. Они начали грызть друг друга. Мне очень помог Петя Нечипоренко, он, правда, полковник украинского МВД. И если бы не такой финал, могла бы получиться интереснейшая и веселая история.
Аскольд Сергеевич поднял бутылку и вытряхнул остатки водки себе в стакан. Поднял его, посмотрел сквозь него на громадные здешние звезды, потом разделил дозу со стаканом майора. Выпил, не чокаясь и не предлагая тоста.
– Знаешь, я рад, что Митя не прочитал этого письма, с него довольно и всего остального. Трудно объяснить, но если бы он его прочитал, мне было бы намного хуже, чем сейчас. Это ведь я направил Рыбака в Дубно. Я знал, что он должен оттуда привезти. Правда, не предполагал, что это будет именно собственноручное послание. Думал, – сообщение на словах. Вообще сейчас плохо представляю, как собирался воспользоваться этой историей. Кого хотел обжечь? Мать, что ли? Всю жизнь на нее обижался за отца. Я ведь все отлично помню. Конечно, в пять лет я только видел, но не понимал. Они приходили по ночам, а я не спал. Не знаю почему, но не спал. Потом, позднее, с возрастом стало наплывать жуткое понимание, что там происходило, за занавеской. Ты знаешь, и я стал его, Митьку, ненавидеть за то, что он живет без всего этого. Что он ничего не знает. Как будто у них с матерью отдельная от меня семья. Я мечтал отомстить за мать, но и за отца мечтал отомстить. Так все сплелось. Я ведь и не женился из страха перед тем, чем может оказаться семья. Потом как-то подзабылось, затушевалось в душе, потом опять разгорелось. Причем из-за него, из-за Митьки. Вся его жизнь была как плевок в мою сторону. Я все тащил на своем горбу, не только заработки я имею в виду, всю семейную телегу, со всем родимым навозом, а он порхал, философ. Невозможно представить себе более беззаботной жизни. И он еще и презирал меня, и не скрывал, что презирает. И правильно, при всем при том у него была семья, а я как обсевок, я вне! Ну, как я мог с ним сквитаться?! Его жена брала у меня деньги, а он упорно не замечал ничего. Не притворялся, что не замечает, это бы меня устроило, он и правда не замечал. Этого я вынести не мог. Пришлось, черт побери спать с его женой, но даже это никакого не приносило облегчения, потому что мне на нее было наплевать. Кстати, она единственная, кому я не рассказал о том, что ничего со мной не случилось. Тут же бы раззвонила. Даже мать знала, старушка. Один раз я даже звонил ей домой, когда ты там сидел, Александр Иванович. Да, да. Какова выдержка у старого кадра, у Клавдии Владимировны!
Майор поднял стакан и выпил, можно было понять, что за бабушкину выдержку.
– А когда родился Мишка… Это стало совсем невыносимо. Первые пару лет он не обращал на него никакого внимания, и я практически не ревновал. Но потом произошло самое страшное – мой сын жутко привязался к моему брату. Сыновья редко так любят своих отцов. Все мои подарки, все мои ухищрения, все коту под хвост. Я ни в малейшей степени не мог его заинтересовать. Как бы Светка не подпихивала нас друг к другу. А Митька витал, болтал, ничего не замечал из того, что творится у него под носом, и был счастлив и обожаем моим ребенком. Светка все время порывалась уйти ко мне, только я не давал ей этого сделать. Мишу пришлось отправить учиться в Англию, на нейтральную территорию, пусть поотвыкнет.
– Он звонил ему.
Аскольд Сергеевич протянул руку в темноту, и почти мгновенно у него в пальцах оказалась еще одна бутылка.
– Понимаю, это жуть, конечно, но с этим ничего уже нельзя было сделать. Все равно бы узнал. Света не сдержалась бы.
Аскольд Сергеевич медленно, задумчиво откупоривал бутылку, свинтил пробку, но еще некоторое время после этого проворачивал пробку на горлышке.
Майор слушал этот цыплячий звук и радовался тому, что вокруг так темно и генералу не видно его сияющего лица. Всего пару часов назад, в самый разгар поисков тела Дира Сергеевича, унесенного потоком куда-то вниз по течению, до него дозвонилась Джоан и сообщила, что с Колей все в порядке, что он у нее и очень этому рад и что она не собирается в ближайшее время никуда уезжать из России. А Тамара уже лежит в хорошей клинике и сладко спит под капельницей. Майор слушал пьяную исповедь старшего Мозгалева, и радость перемешивалась в его душе со стыдом. Ну, невозможно же, чтобы одному человеку было так хорошо, когда другому настолько плохо!