Хорошо бывать в октябрьском лесу – солнце светит, но не греет, тихо вокруг, слышно, как листья опадают, шурша о ветви.
Очей очарованье.
Поневоле настроишься на светлую печаль, разделяя мысли и чувства Александра Сергеевича. А в ноябре слишком холодно для прогулок. Предзимье уныло и хмуро, три краски господствуют в мире – белая, серая и черная.
Небо затянуто хмарью, земля выбелена снегом, сквозь который проглядывает мерзлая чернота. Не грустно – скучно. И зябко.
Как его зять говорит: «Не комфортно-с». Да-с…
– Я – «Москаль». На два часа – «горбатые». Бауков, берешь снизу, я – сверху.
– Принял.
Дюжина «Илов» шла на полутора тысячах метров.
– Привет, «малышня»! – раздался в эфире жизнерадостный бас. – «Маленькие», следите, чтобы плохие дядьки не обижали «больших»!
– Уследим как-нибудь. Ты, «Кикимора»?
– Так точно!
Саша Митрофанов, с позывным «Кикимора», взлетал не с поля даже, а с замерзшего болота. Отсюда и позывной.
Правда, комэск сам его выбрал – с чувством юмора у Санька все было в порядке.
– Приготовиться к атаке!
Под крылом «МиГа» промелькнула линия фронта, отмеченная воронками и горевшими танками. Вскоре показалась железнодорожная станция, и самолеты тут же были встречены «праздничным салютом» – заговорили зенитки.
– Четверке Бегельдинова подавить зенитную артиллерию!
Две пары «Илов» отвернули, почти сразу же выпуская «эрэсы» – на позициях ПВО за полуразваленным депо заблистали разрывы.
Накрыли вроде.
Штурмовики выстроились в круг, завертелись, насылая на фрицев бомбы, «эрэсы», снаряды. В белом облаке пара скрылся черный паровоз. Немцы в серых шинелях бегали по путям, как мыши, то и дело пятная снег яркими красными мазками.
Лейте, лейте кровушку! За что боролись, на то и напоролись.
Но весь боеприпас «горбатые» не раздавали, берегли для «соседей».
Жилин лег в разворот, обозревая сверху поле немецкого аэродрома. Там полный переполох.
«Мессершмитты» и «Юнкерсы», не выруливая, взлетают прямо с мест стоянок, с задних точек бомбовозов строчат пулеметы, «лают» десятки зениток.
– С круга прикройте! «Маленькие», это и к вам относится.
– Прикроем.
Шестерка «Илов» атаковала самолеты, стоявшие на старте. Два «Мессера» один за другим опрокинулись, мигом превращаясь в груды обломков. Вторая пара столкнулась на взлете и, пылая, врезалась в строй бомбардировщиков. Вспыхнуло несколько «Хейнкелей».
Меткие бомбы подорвали склад боеприпасов – огонь хлынул волной вкруговую. Картинка!
С востока приближались пять «лаптежников» – отбомбившись, «Ю-87» торопились в «конюшню», а тут такая встреча. «Лапотники» выстроились в «круг», то скрываясь в облаках, то выныривая.
– «Маленькие»! «Худые» со стороны солнца! Они – ваши.
– А «лапти» видишь?
– Я ими сейчас подзаймусь!
– Смотри…
– Порядок!
«Кикимора» набрал высоту, выпустил шасси, чтобы походить на «Ю-87» – и нырнул в облака.
Подкрался и вынырнул, пристраиваясь в хвост «лаптежнику».
Короткой очередью сбил немца и скрылся в облаках. Фрицы ничего, наверное, и не поняли, а Саша снова явился по их души – пристроился сзади очередного «лаптя».
Очередь. Готов. Так и вогнал в землю все пять «Юнкерсов».
Но и один из «Илов» тоже не удержался в небе – налетел на развесистую «гроздь» разрывов и заскользил к земле.
Жилин ясно увидел, как «горбатый» подвернул в падении.
– Прощайте! – донес эфир, и штурмовик врезался в «Юнкерс», задевая и рядом стоявший бомбер.
– Леха-а! С-суки! Я ж вас… Рвать буду, суки такие!
Иван сжал зубы, продолжая набирать высоту. За борт он даже не смотрел, знал, что эскадрилья знает свой маневр. «Мессершмитты» были рядом. Немцев, видно, тоже переполняли эмоции – трассеры заплелись издалека, чуть ли не с полукилометра.
Перевалив «горку», Жилин понесся вниз, бросая взгляд на «МиГ» с номером «12» – его пилотировал «Жила».
Иван усмехнулся.
Он так для себя и не решил, как ему обращаться к…
Вот именно. К кому? К Ивану Жилину? Так это он сам и есть – Иван Жилин! А этот, молодой, который летает на истребителе с двенадцатым номером, – тоже он?
Раздвоение личности…
А если «Жилу» убьют, он тоже исчезнет? Ведь не будет уже того «участника ВОВ», который с президентом принимал Парад Победы, и ничье сознание не переселится в Рычагова.
Как все запутано…
Ладно, вялотекущими шизофрениями позже заниматься будем.
– Я – «Москаль». Атакуем!
Глава 27Комполка
Все утро Кузьмич, погоняя запаренных техников, менял на жилинском «МиГе» мотор – ресурс, весьма скромный, был выработан. Новый, заботливо перебранный и прощупанный двигатель обещал добавить километры к скорости, но время, время!
Поэтому на очередную штурмовку вылетела четверка из 2-й эскадрильи и четверка Баукова. Жилин замотался, мечась по аэродрому, описывая треугольник КП – ПАРМ – стоянка.
Когда самолеты вернулись с задания, Иван колдовал над пулеметом БС и не сразу заметил убыль.
– Ни хрена себе… – протянул Кузьмич, и лишь тогда Жилин выглянул из-под крыла, где возился с «Березиным», возлежавшим на чистом брезенте.
Выглянул – и похолодел.
Самолеты были прострочены вдоль и поперек. Не было понятно, как они вообще смогли долететь. Но главное – убыль.
При первом взгляде Ивану показалось, что вернулось только три самолета из четырех. Заметив в кабине понурого Аганина, он быстро приблизился и крикнул:
– Игорь где? Боря, слышишь? Где «Хмара»?
Аганин посмотрел на него – и заплакал.
Это было страшно: сурового вида мужик с простым, обветренным лицом, плакал, кривя лицо и жмуря глаза, словно слезы жгли их.
У Жилина опустились руки.
С самого начала войны он терял товарищей. Именно товарищей. Иван не позволял себе привязываться, поскольку хоронить друга – это горе.
Лучше держаться ото всех на расстоянии, отдалять людей, и тогда неизбежные на войне потери не принесут тебе сильную боль, не проходящую с годами.
Но с Литвиновым этот фокус не удался – Игорь был слишком открытым человеком, веселым и жизнерадостным – как ты его отдалишь? Все пилоты эскадрильи были комэску товарищами, но Литвинов как-то просто и естественно стал ему другом.
Любой прикроет его и не бросит – на том и стоит фронтовое братство, но Игорь… Только с ним Жилин мог говорить о поэзии, читать наизусть любимого Пушкина, Цветаеву и Гумилева.
«Хмара» все понимал, и даже показывал свои собственные «вирши», как он их называл.
Неоконченные, словно вырванные из текста, они не поражали особым талантом, но что-то в них было.
Не ловил журавлей я,
В рук синицы не брал.
Ничего не имея,
Ничего не терял.
Год за годом менял
Времена временами,
Не седлая коня,
Я звенел стременами…
Стихотворение называлось «Итоги». Жилину малость резало слух это вот «в рук», но он не цеплялся. А больше всего ему нравилась концовка:
Ничего не добился,
Ничего не добыл,
Только дважды влюбился,
Только раз полюбил…
…Иван отстраненно смотрел на Баукова, на Аганина, слушал, как они рассказывали про две шестерки «Мессеров», и кивал.
Он все понимал, и ребятам нечего было перед ним оправдываться. На войне как на войне.
А в голове безостановочно крутились «вирши» Литвинова:
Любой костер когда-нибудь погаснет.
Любовь не может длиться без конца —
Остынет страсти пыл, и призрак счастья
Дымком забвенья вьется у лица…
Видать, посетила влюбчивого Игореху несчастная «лямур», вот и излился. Дымок забвенья…
Неожиданно Жилин будто прозрел – из боя не вернулись два самолета! Он встряхнулся.
– …«Хмара» его сбил, – продолжал бубнить Бауков, – а ведомый почти в упор по кабине, только осколки брызнули. «Жила» так из пике и не вышел – забурился в землю на всей скорости…
– Далеко это случилось? – спросил Иван деревянным голосом.
– Прямо на линии фронта, оба – возле наших позиций. Я видел сверху, как пехота бежала, а толку? От Игорехи головешка осталась, а Ванька… Сам знаешь, командир, как оно бывает, если сверзиться с трех тысяч, да со всей дури об землю.
– Знаю, – выдавил Жилин. – Просто, думаю, как бы ребят схоронить по-человечески.
Хлопнув расстроенного Баукова по плечу, он приказал отдыхать, а сам пошагал к КП.
В голове было пусто.
Никто, наверное, еще не бывал в подобном положении.
Каково это – хоронить самого себя? Пережить собственную смерть? «Жила»… «Хмара»…
Ивану было даже немножечко стыдно – к своему «альтер эго» он относился, в общем-то, равнодушно. Было, конечно, любопытство, немного болезненное, но сближения никакого не было – Жилина отталкивала сама странность подобных отношений, себя с собой.
Даже не так.
Иван никогда не равнял себя с этим русоволосым парнем, они были рядом, но не вместе. А вот Игорь…
Жилин судорожно вздохнул и смежил веки. Была боль, была тоска – погиб его друг. И поднималась из глубин перепутанного естества холодная ярость.
Ах, что он устроит этим летунам со свастиками на килях!
Какую резню в небесах! Внезапно Иван остановился.
Это что же получается? Лейтенант Жилин погиб, а полковник Жилин жив-здоров?
«Дурило! Полковник отдал концы еще в Киеве! Ты – это память, душа, сознание! Бесплотный «дух» из будущего!»
Ощутив вдруг страшную усталость, Иван сгорбился и пошагал дальше, безразлично наблюдая за начальником штаба, что бежал ему навстречу. Толстенький майор Трошкин был немного забавен и совершенно не походил на красного командира.
– Товарищ генерал! – закричал он. – Вас к телефону! Срочно!
Когда Жилин вбежал в КП, то увидел бледную радистку и Николаева, стоявшего по стойке «смирно». В вытянутой руке комполка держал телефонную трубку. Приняв ее, Иван глухо сказал: