Место «29B» – кормление грудью.
Пассажир «26А» заснул, пока жевал сырные крекеры.
«24B» и «24А» режутся в морской бой, оглашая окрестности воинственными звуковыми эффектами.
На «21D» тапочки с Багзом Банни и футболка с надписью: «ВСЕМ ПЛЕВАТЬ НА ТВОЙ БЛОГ».
«19А» и «19B», должно быть, мать и дочь, красивый латиноамериканский дуэт. Они спят, склонившись друг к другу, и это так очаровательно. Ладно, эти нормальные.
А еще… черт, «17C» хорош. Как я его раньше не заметила? Прохожу мимо, стараясь особо не пялиться. Он похож на этого парня из «Через Вселенную». (Блин, как его зовут?) Внезапно мои любимые кроссовки и толстовка начинают казаться нелепыми. Конечно, это не лучшие из моих шмоток – джинсы, например, отличные, хоть и слегка окровавленные. Но да, толстовка… хм-м. Утром надо было надеть старую мамину футболку с «Led Zeppelin», облегающую во всех нужных местах. По крайней мере, я мо…
«Какого черта?»
Добравшись до своего места, замираю. Бумажный сверток – коричневый, тонкий, квадратный – прислонен к моему рюкзаку. Я сажусь, беру его и сразу понимаю, что внутри. Я купила достаточно пластинок, чтобы узнавать их на ощупь.
Альбом «Remain in Light» группы «Talking Heads».
В почти идеальном состоянии.
Когда до меня доходит, кровь бросается в голову, приливает к щекам. Я приподнимаюсь и через спинку переднего сиденья оглядываю следующие.
И вот он.
Тролль-извращенец-мокасиново-пончастый-ублюдок, в шести рядах от меня, улыбается, как гиена.
В фильме моей жизни я ломаю пластинку пополам, открываю окно и выбрасываю куски на шоссе. Но поскольку окна в «Грейхаундах» не открываются, остается довольствоваться первым. Безумно жаль, потому что мама любит песни Дэвида Бирна, но ни одна частица Пончомена не осквернит наше совместное прошлое. Я вытаскиваю пластинку из конверта и ломаю надвое.
Улыбка гиены меркнет.
Рухнув обратно на сиденье, я дышу, думаю, адаптируюсь. Возможно, он вовсе за мной не следит. Вдруг у нас просто совпадает маршрут. И что, теперь не ходить в туалет? Весь оставшийся путь оглядываться через плечо? Еще не слишком поздно сдать ублюдка копам, пусть это и поставит крест на моей Цели.
«Соображай, Мэлоун».
Я бросаю обломки пластинки на соседнее сиденье. Полуденное небо снаружи уже заволокло дымкой. Смотрю на него здоровым глазом и размышляю… У меня есть деньги. Есть мозги. И нехилая интуиция.
«Что ж, интуит, на старт».
Достаю карту с отмеченным маршрутом, которую получила вместе с билетом. Следующая официальная остановка – Цинциннати.
«Внимание».
Я могу взять такси или… поймать тачку.
«Бамс».
Вот оно. Как лучше всего добраться до мамы, состоявшей в европейской гильдии автостопщиков?
«Бросить автобус».
Я вытаскиваю из рюкзака пакет чипсов. Они теплые и хрустящие, и, еще не начав есть, я решаюсь.
Я хочу сойти. Сбежать от всего: случайных остановок, странных запахов, неуютной близости Пончомена. Я брошу автобус в Цинциннати. По крайней мере, буду уже в нужном штате. Если честно, план почти без недостатков, разве что…
Сгорбившись, я поворачиваюсь и выглядываю из-за сиденья.
Хрум.
«17C» в трех рядах позади меня, через проход, прижимает к окну цифровой фотик.
Хрум.
Он старше меня – вероятно, чуть за двадцать, так что это не совсем уж исключено… ну, я имею в виду финал, где мы поженились и с тех пор путешествовали по миру вместе. Сейчас пятилетняя разница может показаться огромной, но когда ему будет пятьдесят четыре, а мне сорок девять, пфе, ерунда какая.
Хрум.
В нем есть что-то от кинозвезды, но не совсем. Как будто он мог бы покорить Голливуд, если бы не его гуманитарная деятельность, или волонтерство, или чистая совесть, несомненно до краев наполненная правдивостью, порядочностью и любовью к бездомным.
Хрум.
У него длинные каштановые волосы и прекрасные темно-зеленые глаза. И щетина на его лице совсем не подростковая, а такая… грубая, да, но не только. Она навевает мысли об охотниках и строителях. И плотниках. Говорит, что человек часто находится вне дома. Гребаная необитаемо-островная щетина – вот что это.
Хрум.
Темно-синяя куртка на молнии сидит на нем идеально, плотно облегая торс, как… ну, как что-то. Плечи у него не широкие, но и не узкие; джинсы не в облипку и не свободные, ботинки не чистые и не грязные.
«17C» – ровно такой, какой нужно.
Моя совершенная аномалия.
Хрум.
Очевидно сделав снимки, он убирает фотоаппарат под сиденье и достает книжку. Волосы, ботинки, куртка, камера… он реально именно настолько северо-западный, прехипстерский и постгранжевый, насколько мне нравится. Прищурившись, пытаясь разобрать, какую книгу он читает, хотя не думаю, что…
Черт.
Отшатываюсь на свое сиденье. Он меня видел? Кажется, видел.
Хрум.
Но мне все равно нужно сосредоточиться на игре…
Хрум. (Эти глаза.)
…если хочу осуществить свой новый план.
Хрум. (Эти волосы.)
Мы прибудем в Цинциннати, и моргнуть не успеешь.
Хрум. Хрум. Хрум.
Я переворачиваю пакет, целясь себе в рот, но вместо этого осыпаю крошками лицо и волосы. Слава богу, у сидений высокие спинки.
Независимость, штат Кентукки(До цели 248 миль)
14. Грамматические безобразия
– Сколько хочешь шариков?
Сквозь стекло я смотрю на дюжину лотков с мороженым.
– А сколько можно?
– Мм… Сколько хочешь.
– Ха, ну да, ладно. Тогда вот что, – я смотрю на бейдж продавщицы, – Гленда, если я возьму сколько хочу, то умру. Вот буквально насмерть. К тому же, у меня правда нет желания перебивать чей-нибудь рекорд в этой области. А потому… каков текущий рекорд по шарикам?
Гленда вздыхает:
– Семь.
Джекпот.
До Цинциннати осталось ехать всего минут двадцать, но наш водитель (чье имя я уже забыла, но, уверяю, оно полная противоположность Карлу) настоял на остановке, дабы все отведали пирога. Да, все верно. Пирога. Он объявил в микрофон, что в «Закусочной Джейн» самые лучшие пироги по эту сторону могучей Миссисипи, и будь он проклят, если проедет мимо, не умяв кусочек, и, дескать, если мы хоть немного соображаем, то тоже попробуем, а позже, конечно, еще и спасибо скажем.
Естественно, я решила, что больше никогда не притронусь к пирогам. К счастью, через дорогу от закусочной я увидела небольшой магазинчик под названием (без шуток) «Мороженое – здесь-с-собой-везде-всегда» и просто не смогла устоять. (Да и с чего мне вообще сопротивляться своим желаниям?)
Гленда наскребает шарики, я расплачиваюсь и вскоре уже шагаю обратно с дважды-шоколадно-кофейно-малиново-мятно-карамельно-лимонным вафельным рожком – самая счастливая девчонка по эту сторону могучего, мать его, Тихого океана.
На парковке перед закусочной мигает огнями патрульная машина. Особой суматохи вроде нет, но на заднем сиденье коп кого-то сурово отчитывает.
Я наблюдаю за происходящим, прислонившись к автобусу, а мои попутчики пялятся из окон забегаловки. Это один из тех трейлеров без колес, которые всегда вызывают у меня недоумение.
Снимать с машины колеса, чтобы превратить ее в недвижимость, так же бессмысленно, как покупать кровать и из ее древесины колотить стулья. Но больше всего в «Закусочной Джейн» меня тревожит даже не это. Больше всего меня тревожит табличка на двери:
«ВХОДИТЕ,» МЫ ОТКРЫТЫ
Лижу мороженое и смеюсь. Некоторые безнадежны, когда дело касается кавычек. Как будто этот конкретный знак препинания вгоняет их в полнейший ступор. Наверное, невелика беда, но, кажется, это довольно широкая сеть кафешек, могли бы и не позориться.
Вглядываюсь в окна в поисках Пончомена, но не нахожу. Плевать. Меньше чем через час мы так и так распрощаемся.
– Я так и знала, Пурье, ты не слушаешь!
Из закусочной вываливается пара в одинаковых ковбойских шляпах, и, судя по голосам, разговор у них серьезный.
– Куды ж я денусь, дорогая, но ежли ты не закончишь здесь, в Независимости, то не закончишь никада.
Лимонное мороженое застревает в горле.
– Ай, чтоб тебя, Пурье, заткнись и послушай хоть секунду.
– Простите, – вмешиваюсь я, – вы сказали, Независимость?
Мужчина вскидывает на меня взгляд, будто револьвер. Изо рта его вылетает комок табака и приземляется в миллиметре от моих драгоценных кроссовок.
Enchanté, Пурье.
– И чё теперь?
«О господи, получилось!» Я здесь. Возле дома Ахава, племянника Арлин, пловца, купившего автозаправку. За эстакадой как минимум четыре заправки – это может быть любая из них.
– Слышь, – начинает Пурье, – эт а-адин из величайших пограничных городов Мерики. Я, блин, лучше чмокну мартышку в зад, чем буду терпеть инсинуации о Независимости.
На мгновение зависаю, пытаясь осмыслить, как человек может одновременно не выговаривать «Америка» и знать слово «инсинуации». Его спутница сует правую руку в карман жилета, и на миг меня охватывает вполне обоснованный страх, что сейчас она пальнет. Но вместо пистолета она вытягивает фляжку и, сделав длинный глоток, передает ее Пурье.
– Конечно, сэр… Я бы никогда не посмела. Независимость кажется очаровательным городком. Я только…
«Свободные земли…»
– Прикалываешься? – оглядывает меня Пурье.
В относительно комфортном автобусе решение его покинуть далось мне довольно легко, а перспектива добираться до Кливленда автостопом прямо лучилась авантюризмом. Но от вида провинции Кентукки ожидающая меня действительность оседает в животе, точно кирпич.
– Чё с ней, на хрен, не так, Пурье? – шепчет женщина.
Пурье качает головой.
Я бросаю на землю остатки мороженого и влетаю в двери автобуса:
– Спасибо, ребят. Продолжайте в том же духе!
Прыгая по ступенькам, я представляю Арлин – гранд-даму старой закалки, законодательницу пенсионной моды и мою подругу, что сжимала деревянную шкатулку так, будто от этого зависела ее жизнь. Может, так и было. Теперь у меня есть шанс доставить посылку, чтобы закончить начатое Арлин и почтить ее память.