«Пофиг. Денек можно и пропустить».
– Эй, Уолт, – зову я, а план уже потихоньку формируется.
Уолт жует ветчину – так, будто это его первая, последняя и единственная еда в жизни, – и наблюдает, как синешейка выковыривает из земли червяков.
– Уолт, прием, – шепчу я.
Похоже, птица отчаянно нуждается в раннем завтраке. Уолт в восторге.
– Эй, эй, – отвечает он, все еще глядя на синешейку.
– Ты когда-нибудь бывал в Кливленде?
Наконец он поворачивается ко мне. В ушах вновь звучит мамин голос: «Узри же мир, Мэри, не замутненный страхом».
Опыт у меня ограниченный, но я знаю, насколько редко удается ощутить связь с другим человеком. И еще реже – понять, что именно ощутил.
Камера приближается, в кадре пронзительные глаза Уолта.
Затем мой собственный крупный план.
И связь протягивается между нами, извивается, будто тот червь на земле. Более того, мы оба это чувствуем.
Вдалеке плещется Калеб, издавая нелепые звуки.
Уолт смотрит в сторону озера и шепчет:
– Ему это не понравится.
Славься, Дом Уолта, веки вечные, аминь!
– Нет, Уолт, не понравится.
20. Бежим, бежим, бежим
Как же приятно вновь сменить дурацкие обрезки на настоящую одежду. Я бы даже сказала, восхитительно. Нацепив рюкзак, я сую один из запасных пледов Уолта под лямки на груди. Сам он последние несколько минут набивал один из этих жестких чемоданов а-ля пятидесятые консервированной ветчиной, одеялами и бог знает каким еще хламом из синей палатки.
– Ну все. – Я кладу ладони Уолту на плечи. – Нам нужно вернуться на эстакаду. А оттуда поедем, лады?
Просто держись рядом и…
Внезапно он вскидывает руку с зажатой в ней маминой помадой, будто чемпионский факел.
– Я нашел твою блестяшку, – говорит, избегая моего взгляда.
Я тянусь за ней, но не могу оторвать глаз от Уолта – он вот-вот заплачет.
– Спасибо, Уолт, – благодарю я, забирая помаду.
Он молча прижимается ко мне и нежно обхватывает за талию. Поразительно, насколько естественно все выходит, словно команда ученых разработала эти руки для искренних объятий. В них он выражает все, что хочет, но не может сказать. Я чувствую его боль и детскую невинность, радость, свободу и еще что-то… полагаю, саму жизнь. Самые лучшие штуки из самых лучших мест.
– Нам пора, – шепчу я, убирая помаду в карман.
Калеб затих, и в моей голове уже крутятся всевозможные жуткие сценарии.
Уолт поправляет бейсболку, хватает чемодан в одну руку, а кубик Рубика – в другую и устремляется вниз по склону.
Чуть ли не бегом.
Заросли тут густые, но его это не замедляет ни на миг. С удивительной легкостью Уолт просачивается меж кустов и деревьев. В отличие от меня, болтающейся позади, точно вылетевшие из колеи сани – бессистемно, зигзагами.
Вскоре за нами раздается хруст и шорох – кто-то еще шагает по опавшим листьям. Уолт наверняка тоже это слышит, потому что разгоняется еще сильнее.
– Куда вы так спешите? – скрежещет Калеб.
Уолт уже мчится во весь опор, шагов на десять опережая меня.
– Мим? – кричит он через плечо.
– Я здесь, приятель! Не останавливайся!
Калеб за моей спиной хрипит, будто хочет что-то сказать, но не может. Похоже, сигареты взяли свое, и легкие теперь просто умоляют о воздухе. Увы, Калеб не единственный почти выдохся. То ли виноват прерывистый ночной сон, то ли просто моя юношеская выносливость себя исчерпала. У подножия холма мы переваливаемся через металлические перила. Утро, выходной, так что движения замерло. Прямо сейчас я бы отдала все наличные из банки Кэти, лишь бы мимо проехала какая-нибудь легковушка, грузовик, фургон… хоть кто-нибудь. Моя голова болтается, лямки рюкзака ослабли, обувь шаркает по асфальту, каждый шаг дается все труднее, все медленнее.
Мы пробегаем мимо того самого места под мостом, где я встретила Уолта. Всего лишь вчера, но, боже, будто месяц назад. А потом он обегает миниатюрный холм, прорывается сквозь ряд кустов и мчится на гравийную парковку того строения, что я видела из окна «субару».
Грязно-белого. Настолько грязно-грязно-белого, насколько возможно. На кране одинокой колонки посреди участка висит рукописное объявление:
«87 ИЛИ НИКАКОЙ»
Это автозаправка.
Звезда спорта Уолт выбегает на финишную прямую. Даже с тяжелым чемоданом, бьющим по коленям, он добирается до двери первым. Вижу, как он вытаскивает из-за автомата со льдом связку ключей, открывает дверь и заходит внутрь. Калеб наступает мне на пятки. Ноги горят. Я вваливаюсь в проем, слышу, как Уолт захлопывает и запирает дверь и как Калеб бросается на сдвоенное толстое стекло. И вот так холодный и собранный Калеб уступает место какому-то зомби-маньяку, что долбит кулаками по двери, хрипит и беснуется полоумным быком.
Я поворачиваюсь кругом, пытаясь отдышаться. Пусто и темно – заправка еще закрыта.
– Уолт, что мы здесь делаем.
– Следуем указанием, – говорит Уолт, подпрыгивая на пятках. – Он велел бежать. Бежать и сообщить ему. Когда возникнут проблемы, я должен ему сообщить.
Я мгновение перевариваю это странное заявление:
– Кто «он»?
Уолт сгибается пополам, опуская чемодан и кубик Рубика на плиточный пол. Затем поворачивается к холодильнику, достает «Маунтин Дью» и, сделав длинный глоток, вытирает рот рукавом:
– Каратэ-пацан.
21. Откровения на крыше
Черт, да мальчишка полон сюрпризов.
– Что? – спрашиваю я, только звучит это скорее как «Что за хрень ты несешь?».
Уолт смотрит на меня без всякого выражения, склонив голову точно пес.
– Уолт?
Ноль реакции. Вообще. А потом – все сразу. Он бросает бутылку из-под газировки в ведро, закидывает чемодан на кассовую стойку, перепрыгивает через нее и исчезает за углом по ту сторону.
Как я и сказала… полон сюрпризов.
Я тоже перебираюсь через прилавок. За последнюю пару дней моя бедная нога натерпелась. Такими темпами эта царапина, наверное, заживет каким-нибудь жутким шрамом. Еще один пунктик в список моих медицинских странностей.
За углом успеваю увидеть зеленые кеды Уолта на верхней ступеньке лестницы, а потом они исчезают в потолочном люке.
– Уолт, подожди!
Калеб уже не долбится в дверь, и это, мягко говоря, тревожит. Представляю, как он, будто змея, вползает в воздуховод – шипит, щелкает языком, жадно ищет, как бы еще проникнуть внутрь.
Взбираюсь по лестнице и через тот же люк вылезаю на крышу. По-прежнему утро, но солнце разгорается в полную силу, заливая гравий и цемент. Широкие трубы, вентиляторы и всевозможные ржаво-корявые штуковины точно сорняки растут через каждые метра полтора. А в самом центре заправочной крыши воткнут огромный резервуар. Он круглый, как надземный бассейн, но с высокими бортиками – метра два с половиной, наверное, – и занимает больше половины поверхности крыши.
– Где он, Ал?
Иду на звук голоса на другую сторону резервуара и вижу Уолта рядом с человеком-китом весом в полтора центнера. Мужик в солнцезащитных авиаторах и без рубашки сидит на раскладном стуле, потягивая напиток из бокала с зонтиком. Он жутко бледный, что только подчеркивают размазанные по лицу темные масляные пятна. Живот его, слой за слоем, нависает над резинкой плавательных трусов.
– Уолт… – Я указываю на толстяка: – Ты ведь его тоже видишь?
Огромный живот колышется от смеха. Потягивая дайкири через безумную соломинку, мужик переводит взгляд с Уолта на меня:
– Нет, я лишь плод твоего воображения, малышка. Или ты ожидала увидеть гусеницу, курящую кальян?
Уолт, игнорируя нас обоих, прыгает на пятках:
– Где он, Ал, где он?
Я подхожу к ним в тень искусственной пальмы, изо всех сил стараясь не блевануть на один из трех слоев живота Бледного Кита.
– Уолт, дружище, нужно сваливать с этой крыши.
Здесь мы легкая добыча.
– Ты кто такая? – спрашивает Бледный Кит.
И вот картинка из самых ярких уголков моего воображения: автомобиль меняет этому мужику масло. Удается выдавить только:
– Мим.
– Мэ-эм?! – восклицает Кит. – Что это за имя?
Просто не верится, что ему еще хватает наглости кого-то критиковать.
– Уже добрался до дна бокала? В восемь-то утра? – Я вновь обращаюсь к Уолту: – Слушай, времени нет. Калеб не в своем уме. Только вопрос времени…
– Это очень некрасиво с вашей стороны.
Резко оборачиваюсь и вижу, как из-за резервуара появляется Калеб с большим охотничьим ножом в руке. Кровь капает с его ладоней на гравийную крышу. Он кашляет, затем достает из заднего кармана сигарету и прикуривает.
– Прости, Альберт – чтобы войти, пришлось разбить окно. – Калеб затягивается и шарит вокруг глазами. – Где твой бойфренд?
«Заправка и бойфренд…»
– На уроке карате в Юнионе, – отвечает Бледный Кит, причмокивая губами на соломинке.
По лицу Калеба расплывается странная улыбка. Он подходит ближе, лезвие охотничьего ножа мерцает в лучах утреннего солнца.
– Как гребаная шестилетка, – бурчит Калеб.
Ал зажимает одну ноздрю и выдувает сопли из другой, будто из дыхала кита. Затем закидывает мясистые руки за голову, вздыхает, и на мгновение воцаряется тишина, словно никто не знает, чья теперь очередь говорить. И вдруг, с подобающей его габаритам тонкостью, Альберт нарушает молчание:
– Какой же ты уродец, Калеб. – Стул скрипит под его весом. – Серьезно, тебе надо выступать в цирке. Люди будут приезжать со всего света, чтобы поглазеть, как ты болтаешь сам с собой. Кстати, для тебя-то самого это как? Естественно и обыденно, как надеть носки?
Глаз Калеба подергивается, но он не отвечает.
– Мне бы не стоило насмехаться, – продолжает Альберт, протирая очки плавками. – Думаю, это разновидность безумия, за которое ты не в ответе.
Калеб не шевелится, кровь все так же струится из пореза на его руке.
Ал подносит дайкири к губам. Упрямый кусочек клубники закупоривает соломинку, и он присасывается сильнее, проталкивая ягоду, как Августа по стеклянной трубе в фильме «Чарли и шоколадная фабрика». Затем глотает и склоняет голову. Они с Калебом пялятся друг на друга, и, как в старомодной дуэли на пистолетах, тут важно не кто первый, а кто быстрее.