Мы в Белвью, прямо за рекой Огайо. По пути через город мы миновали один светофор, одну автозаправку, одну закусочную «Сабвей» и самый захудалый центр, какой я когда-либо видела. Все витрины магазинов здесь либо заколочены, либо разбиты, и каждая следующая еще непригляднее и унылее предыдущей.
– Ну вот, – говорит Бек. – Думаю, я просто… ну вот, я просто… я пойду…
– Хочешь, чтобы мы пошли с тобой? – спрашиваю я.
Он улыбается, но впервые улыбка выглядит неестественной.
– Нет, спасибо. То есть точно нет. Оставайтесь в машине. Я просто позвоню в дверь, и будь что будет.
– Проще пареной репы, – говорю я.
Бек смотрит через лобовое стекло:
– Проще пареной репы.
– Надо есть репу? – Уолт вскидывает голову, вырываясь из мира кубика Рубика.
Как бы я ни любила мальчишку, клянусь, иногда я вообще забываю, что он рядом.
– Никакой репы, Уолт.
Бек смеется сильнее, чем того требует ситуация. Успокоившись, мы минутку сидим молча.
– Бек?
– Да?
– Если хочешь позвонить в дверь, для начала надо выйти из машины.
Вытирая пот со лба, он распахивает дверцу:
– Пожелай мне удачи.
– Удачи, – шепчу я.
– Удачи! – кричит Уолт.
В соответствии со своей теорией объездных путей после игры я решила, что просто обязана помочь Беку. Для него это так же важно, как шкатулка для Арлин или встреча с мамой для меня.
Кливленд-авеню – цель Бека, как обычный Кливленд – моя.
На крыльце он оглядывается в поисках кнопки звонка, находит, жмет и ждет. Дверь под номером «358» зажата между «356» и «360». Наверное, эти таунхаусы очень экономичны, но такой шаблонный дизайн просто сочится архитектурной апатией.
– Куда пошел Бек? – спрашивает Уолт.
– Проведать старого друга.
– Сильно старого?
– Нет, не в смысле… забудь. Это девушка, и ей, наверное, лет двадцать.
Я никогда не встречала Клэр, потому без понятия, чего ожидать. Как правило, едва услышав имя, я уже понимаю, с кем имею дело. Уолт, Бек, Карл, Арлин… хорошие люди. В отличие от Тая, Кэти, Уилсона. Но Клэр… с Клэр все сложно. Я наблюдаю, как первая в моей жизни Клэр открывает дверь, и уже могу сказать, что всем Клэр в мире это не сулит ничего приятного. Она встречает Бека хмурым взглядом, в котором мне видится что-то вроде «это не самый паршивый день и не самое мое хмурое лицо, но я хмурилась так долго, что теперь оно приросло ко мне навеки». Глаза у нее запавшие, темные, и я бы поспорила на все деньги в банке (по крайней мере, все оставшиеся), что Клэр заядлая курильщица.
Бек исчезает в таунхаусе.
Я должна что-то сделать. Что угодно.
– Уолт?
– Да? – Уолт не отрывается от кубика.
Щелк-щелк-щелк.
– Окажешь мне услугу?
– Да? – А головой качает – «нет».
– Мне нужно, чтобы ты посидел здесь, пока я проверяю шины.
– Шины?
– Да, мне послышался какой-то хлопок, когда мы ехали по шоссе. Нужно убедиться, что они все еще… наполнены воздухом и все такое. Так как, справишься? Останешься в машине?
Он запрокидывает голову и перемешивает цветные квадратики:
– Да.
– Отлично. Я быстро. Никуда не уходи.
Я выпрыгиваю из грузовика и обегаю дом с торца возле двери «350». Надеюсь, Уолт сейчас увлечен своим кубиком. Потому что если нет, то, увидев меня, он наверняка рванет следом. А если рванет, то у меня будет больше шансов сохранить секретность операции верхом на слонопотаме. К счастью, насколько здешние дома апатичные, настолько же они и маленькие. Уже через несколько секунд я на заднем дворе номера «358». Я рассчитывала на незапертую раздвижную дверь или, на худой конец, собиралась что-нибудь взломать, но удача, кажется, на моей стороне. Несмотря на прохладу, окно рядом с внешним блоком кондиционера открыто. Пробравшись сквозь заросли кустов, я сажусь под окном и слушаю. Голос Бека узнаю безошибочно.
– …не куплюсь. Ни за что.
– Зачем мне лгать о таком? – Голос хмурой Клэр звучит так же тоскливо, как она выглядит.
– Отличный вопрос, если учесть все дерьмо, через которое мы прошли.
– Бек, как я и сказала по телефону, мне жаль.
Щелчок зажигалки, а затем – дым. Вылетает из окна прямо над моей головой.
Так и знала, что она курит.
– Может, лимонада или еще чего?
– Что? Нет.
Ненадолго воцаряется тишина, и вот снова звучит надтреснутый голос Бека:
– Я действительно решил… не знаю. То есть я понимаю, прошло много времени, но подумал, что если приеду сюда… если ты просто меня увидишь… – Опять тишина. И шепот: – Ты правда меня не помнишь?
Еще одна струя дыма.
– Я жила в нескольких семьях. Трудное было время.
Мой терапевт говорит, что это нормально – блокировать боль. – Снова пауза, снова дым, и снова голос Клэр, только теперь тише: – Слушай, я не…
Тишина. И Бек:
– Ты в порядке?
– Нет. То есть да, просто…
– Что?
– Наверное, это ерунда, но… я тебе что-то пообещала или?..
Пауза.
– Вроде чего? – спрашивает Бек.
– Ничего. Да, точно ерунда. Может, лимонада?
Бек вздыхает:
– Мне пора.
Сгорбившись, я бегу вокруг таунхаусов, подлетаю к грузовику и, как только открывается дверь дома Клэр, начинаю пинать колеса. Бек пересекает лужайку, и я сую руку в карманы, словно торчала тут все время.
– Что ты делаешь, Мим? – Его голос дрожит.
– Просто убедилась, что корабль на ходу. – Я прокашливаюсь и цепляю на лицо самую обыденную, супероптимистичную, нешпионскую улыбку. – Как прошло?
– Хорошо, – лжет Бек, распахивая водительскую дверцу. – Поехали отсюда.
Уолт ставит на место последний зеленый квадратик:
– Шины все еще наполнены воздухом и все такое, Мим?
– Конечно, Уолт.
– Эй, эй, я Уолт.
– Чертовски верно, – шепчет Бек, выруливая с подъездной дорожки.
Обратно через Белвью едем в тишине. Я могу лишь догадываться, что сейчас творится в голове Бека. Он проделал такой путь только для, того чтобы хмурая курящая девчонка с амнезией предложила ему лимонад – дважды. Паршивей некуда.
Перед закрытым кафе-мороженым стоит одинокий маленький мальчик и рыдает навзрыд. И в голову против воли лезут мысли, что это единственное, что остается детям в наши дни. Единственное, в чем есть хоть какой-то долбаный смысл.
30. «Кунг-пао» по понедельникам
Без помпы, без всякого торжественного антуража я стираю боевую раскраску. Вокруг не парят воздушные шарики, конфетти и лепестки роз. И тем не менее, глядя на себя в очередное грязное зеркало, я чувствую… не знаю, ностальгию, наверное, до краев наполняющую сердце. Никогда не была бегуньей, но до Кливленда осталось несколько часов – похоже на финишную прямую.
Судя по всему, этот путь – мой магнум опус[8].
Как и почти все в ресторане, двери туалета целиком сделаны из бамбука: выцветший берберский ковер – его почва, обои в цветочек – кислород, и вот многолетняя вечнозеленая экзотика из Юго-Восточной Азии прорастает, будто какой-нибудь обыкновенный сорняк, привычный для унылого северо-восточного Огайо.
Короче, к нашему столику я возвращаюсь через азиатское захолустье.
– Ты покраснела? – спрашивает Бек, догрызая кусок красной курицы на палочке.
Черт! Несмотря на средство для снятия макияжа, помада всегда оставляет на коже алые следы.
– Нет, – говорю я. Хотя, наверное, покраснела. Если не тогда, то теперь точно. – Где моя утка?
– Ты же понимаешь, что это глупо? – усмехается Бек.
Уолт, не отрываясь от тарелки, смеется.
Я проскальзываю в бамбуковую кабинку:
– Если я хочу утку, я получаю утку. В конце концов, это не я предложила китайский ресторан, когда нет еще и одиннадцати утра.
– Ты не любишь китайскую еду? – спрашивает Уолт.
Он уже прикончил красную курятину и насаживает на освободившуюся палочку зеленую фасоль.
– Еду люблю, Уолт. Рестораны ненавижу. Ну, кроме одного.
Бек и Уолт оплатили шведский стол и теперь перешли к курице в кисло-сладком соусе. Спасибо китайцам за такое куриное разнообразие.
– Какого? – уточняет Бек.
– Что?
– Ты сказала, что ешь лишь в одном китайском ресторане. В каком?
– Какая разница? Они не все одинаковые. Хотя большинство похожи на… – Я указываю на шведский стол в центре зала, где топчется куча белых толстяков с горящими глазами.
Бек сует в рот брокколи:
– Ты совсем чокнутая.
– Ну простите, что я предпочитаю незапятнанную еду.
– Незапятнанную? – встревает Уолт.
– Свежую. Нетронутую грубыми уродливыми незнакомцами, которые платят пять девяносто пять и за один присест набивают желудок так, чтоб на неделю хватило. Шведский стол – это не еда, это… кормежка, понимаете?
– Мне нравится кормежка, – говорит Уолт, как раз когда приносят мою утку. Затем сметает с тарелки последний кусок, встает и возвращается к шведскому столу.
Бек пьет воду и хмуро смотрит ему вслед:
– Хотел бы я чем-нибудь ему помочь.
Я кладу в рот кусочек мясо. Довольно жесткое для утятины, но с учетом обстоятельств о выборе я не жалею.
– О чем ты?
– О том, что… парень бездомный. Что в итоге его ждет?
Если скажу, что не думала о том же, то частично совру. Но о судьбе Уолта я размышляла так же, как о нас с Беком – в основном предаваясь фантазиям. В фильме моей жизни мы с Беком и Уолтом создаем нашу собственную странную маленькую семью, где царствуют любовь и честность. Мы запрыгиваем в Дядю Фила и едем к побережью, по дороге подряжаясь на всякую халтуру – продаем бургеры, косим газоны. Мы останавливаемся в глухих горных деревушках и вечерами пьем в пабах, болтая с хозяевами и ремесленниками, местными фермерами и лесниками – простым народом, ценным. Народом из сказок. Народом. Не гражданами. Гребаным народом. И если со временем Бек безумно влюбится в меня, так тому и быть. Это ничего не изменит (кроме размещения во время сна). Любовь друг к другу только укрепит нашу любовь к Уолту. Под нашей крышей для него всегда найдется свежий «Маунтин Дью». Под нашей крышей он никогда не пропустит игру «Кабсов». Под нашей крышей мы будем смеяться, любить и проживать-мать-ее-жизнь. Под нашей крышей…