О реальности я размышляла гораздо меньше.
– Вот думаю, смогу ли отвезти его в Чикаго, – говорит Бек.
Я замираю с куском у рта:
– Серьезно?
– А ты что предлагаешь? Просто высадить его в лесу?
Я проглатываю внезапно безвкусное мясо:
– Я ничего не предлагаю. Боже, с чего ты вообще решил, что я могу предложить подобное?
Бек проводит пятерней по волосам:
– Слушай, вот ты сейчас в каком-то роде пытаешься… не знаю… понять, где твой дом, верно? А как насчет его дома?
Я молчу.
– Мим?
К столу возвращается Уолт с целой горой еды на тарелке.
– Эй, эй, – говорит он, усаживаясь.
Я чувствую, что Бек не отрывает от меня взгляда.
– Мим, – шепчет он.
– Я не голодна. – Я отодвигаю тарелку.
Через несколько минут официантка приносит счет – на маленьком подносе с кучкой печений с предсказаниями.
Дыхание перехватывает.
Я вытаскиваю двадцатку и десятку из все пустеющей банки Кэти, бросаю деньги на стол и выползаю из кабинки, утягивая за собой рюкзак.
– Мим, подожди, – зовет Бек.
Я не отвечаю. Не могу. Могу только ставить одну ногу перед другой, все быстрее, быстрее, опустив голову и стараясь не упасть в обморок, и не разрыдаться, и не блевануть, просто дышать, боже, просто заново научиться дышать.
4 сентября, позднее утро
Дорогая Изабель.
Порой Причины приходят и клюют тебя в зад, когда меньше всего этого ждешь. Странно, я ведь даже не могу точно сказать, почему это стало Причиной, но уверена на все сто. Это как тот крошечный кусочек из середины пазла, который, как ты помнишь, становится важным, только если уже найдены края и углы. Не знаю, есть ли в этом какой-то смысл, но новая Причина похожа на тот кусочек пазла.
Причина № 8 – традиционная курица «кунг-пао» по понедельникам.
До развода, переезда и полета в тартарары понедельник был моим любимым днем недели. Мы с мамой запрыгивали в раздолбанную «малибу», врубали Элвиса и мчались к закусочной «Зеленая Азия» – поставщику лучшей курицы «кунг-пао» по эту сторону Великой стены.
В один из таких понедельников мама рассказала, как ехала автостопом из Глазго в Дувр и чуть не упала в Темзу. Я впитывала, точно губка, притворяясь, что слышу историю впервые, и просто наслаждаясь магией понедельника. Она завершила рассказ, и мы вместе рассмеялись, окруженные молодыми побегами бамбука. (Мама смеялась, как никто в мире, – пламенно и непринужденно.)
Она разбила печенье с предсказанием о край стола, будто яйцо, и развернула полоску бумаги, пропахшую ванилью. Я терпеливо ждала какой-нибудь божественной пошлости: дверей к свободе, заветных желаний и истинной любви, что раскрывается в лунном свете.
Но мамино предсказание оказалось не таким предсказуемым.
И тогда, глядя на записку, она сделала три вещи.
Во-первых, перестала смеяться. На самом деле было жутко наблюдать, как испаряется счастье…
Во-вторых, мама отхлебнула пива и протянула бумажку над столом.
– Прочти, Мим, – прошептала.
Мама никогда не называла меня прозвищем. В ее устах оно звучало дико, гортанно, будто исковерканная речь иностранца. Я взяла бумажку. Перевернула. Снова перевернула. На ней ничего не было. Ни слов мудрости, ни мрачных предсказаний… совсем ничего. Пустая полоска бумаги.
В-третьих, мама заплакала.
До связи,
Мэри Ирис Мэлоун,
баловень божественной пошлости
31. Жидкие прощания
Я закрываю дневник и спрыгиваю с капота грузовика. По другую сторону парковки из ресторана выходят Бек и Уолт, и сразу понятно, что что-то стряслось. Бек поддерживает Уолта за плечи, а тот, кажется, старается ступать очень осторожно.
– Что такое? – спрашиваю я, когда они приближаются.
Бек распахивает дверцу и помогает Уолту забраться в машину.
– Он и полтарелки не съел, как вдруг остановился и сказал, что все неправильно.
– Я неправильный! – стонет Уолт из кабины.
– Видишь?
Мы с Беком каждый со своей стороны забираемся в грузовик.
– Что случилось, приятель?
– Голова, живот, весь я. Весь неправильный. Плохой.
Лицо Уолта бледное и липкое. Я на несколько секунд прижимаю ладонь к его лбу.
– Проклятие, у него жар.
– Ладно, так… – Бек достает телефон.
– Ты что делаешь?
– Ищу ближайшую больницу. – После паузы он говорит: – Мы в городке под названием Санбери. Похоже, чуть дальше по дороге есть клиника, но…
– Что?
– Она закрыта на выходные из-за…
– Не продолжай.
– …Дня труда.
Я отбрасываю челку с глаз:
– Так люди теперь должны загибаться, пока праздники не закончатся? – Уолт между нами стонет и качается взад-вперед. – Ну нужно же что-то сделать! Он, скорее всего, траванулся чем-то со шведского стола. Надо вымыть из желудка эту красную курицу.
– Кормежка! – стонет Уолт.
– Кажется, кое-что нашел.
– Так поехали, чувак!
Бек убирает телефон в куртку и заводит двигатель. Стоны Уолта достигают новых высот, а я вдруг понимаю, что не знаю его фамилии. «Почему я не знаю? Что я за друг такой?» В больнице всегда куча бланков и бумажек, а для них нужна фамилия. Если с Уолтом что-то серьезное, мы попали.
Через пару минут мы въезжаем на парковку одноэтажного торгового центра.
– Где больница? – спрашиваю я, и Бек, заглушив мотор, указывает на вывеску через лобовое стекло.
ВЕТЕРИНАРНАЯ КЛИНИКА САНБЕРИ
Центр по уходу за животными
(открыты в праздники)
– Центр по уходу за животными?!
– Идем, приятель. – Бек вытаскивает Уолта из грузовика.
– Центр по уходу за животными?! – Я вновь перечитываю вывеску – вдруг ошиблась? Но нет. Все верно. – Бек, ты же не всерьез…
Он захлопывает дверцу. Из кабины наблюдаю, как он накидывает руку Уолта себе на плечи и ведет его к клинике. (Простите, к центру по уходу за животными. Животными!) Качая головой, я выпрыгиваю на улицу и нагоняю их уже внутри.
Приемная напоминает фойе перед кабинетом директора в моей школе: минимализм, коричневые и ржавые тона, дрянные плакаты, пыльные кожаные сиденья, доисторические журналы.
Из задней комнаты появляется девушка, и вот тогда все становится по-настоящему хреново. Ее темные волосы собраны в пучок на затылке, а хирургический халат когда-то явно был голубым, но уже нет. Девушка с головы до ног покрыта кровью. Литрами крови.
– Привет, – здоровается она, будто все в порядке, будто мы соседи по шкафчикам и она только что приняла кровавый душ и выходит такая, мол, привет.
– Э-м-м, – начинает Бек и поворачивается ко мне за помощью.
«Если бы».
– Верно, – продолжает он. – Ну… наш друг заболел.
Кажется. То есть точно заболел. Осмотрите его.
Ветеринар, которую (как я предпочитаю думать) мы вырвали прямиком с операции, а не с какого-нибудь ритуального жертвоприношения в окружении кучи кровожадных миньонов из недр ада, переводит взгляд на Уолта. Я смотрю ей в глаза, и они постепенно озаряются пониманием. «Да, – хочу сказать я. – Мы привели человека. Пожалуйста, не разделывай нас на фарш». Наверное, лица у нас очень говорящие, потому что ветеринар оглядывает свою одежду.
– Ой, простите, – смеется. – Присаживайтесь, ребята. Я сейчас приведу себя в порядок и вернусь.
Мы усаживаем Уолта на стул. Он все еще стонет, но, к его чести, уже на порядок тише. Я устраиваюсь рядом с Беком и поворачиваюсь к нему.
– Я видел это в серии «Сайнфелда», – говорит он, избегая зрительного контакта.
Я молчу.
Бек пожимает плечами:
– Забудь. Ты, наверное, слишком молода.
– Для чего? Повторного показа? Я смотрела «Сайнфелд», чувак.
– Ну а смотрела эпизод, когда Крамер нашел собаку, которая кашляла в точности так, как он сам?
Я наклоняю голову, сдерживая улыбку, и мгновение мы просто смотрим друг на друга.
– Что ж… полагаю, мне в данном случае лучше всего молча насладиться идиотизмом этой фразы.
Теперь Бек сдерживает улыбку:
– Аналогично.
Мы вместе сдерживаем улыбки, молча наслаждаясь идиотизмом нашего диалога.
Я скрещиваю руки на груди:
– И вообще, я все еще на тебя злюсь.
– За что?
– За что? – передразниваю я.
Вскоре ветеринар возвращается, и если раньше я ее боялась, то теперь я в ужасе. Ее волосы распущены – идеальные волны цвета кофе. Хирургическую одежду сменили фиолетовая приталенная блузка с гигантским бантом на шее, черная плиссированная юбка – не слишком, но достаточно короткая – и пара балеток. На отмытом от крови животных лице такое естественное «давай-дружить» выражение, которое может оценить только другая женщина. Ну и ослепительная улыбка. Улыбка, направленная на Бека.
– Прошу прощения, – говорит ветеринар, обходя стойку администратора. – Я делала экстренную спленэктомию семилетнему лабрадору, после того как опухоль, вероятно вызванная гемангиосаркомой, разорвала селезенку. У бедняги был раздут живот, побелели десны и… В общем, селезенку надо было удалять, и порой, когда ее вынимаешь… – она сжимает и резко разжимает кулаки, не забывая про звуковые эффекты, – кровь… повсюду.
Гляжу на Бека и делаю мысленную зарубку придумать какой-нибудь тайный знак для подобных сложных ситуаций в будущем, ну типа «вытащи меня отсюда».
Словно прочитав мои мысли, Бек встает:
– Что ж, мы не хотим мешать. Кажется, у вас дел по горло.
– О, собака умерла. – Ветеринар перебрасывает волосы через плечо. – Вы не помешали. Кстати, я доктор Кларк. Или просто… Мишель, если хотите.
Мгновение все молчат, а потом, заставив всех вздрогнуть, раздается тихий голос Уолта:
– Ваша собака умерла?
Мальчишка своей слепой наивностью способен разрядить даже самую странную ситуацию.
– Мишель, – бормочет Бек, – это Уолт. Кажется, у него пищевое отравление или вроде того. А больница из-за Дня труда закрыта…
Уолт, будто парализованный присутствием этой девушки, все еще слегка горбится на стуле.