Газетный стенд хирургически удаляет мое сердце из тела, а потом топчется по нему, будто это пустая консервная банка.
– Ты в порядке, милочка?
Я киваю, но нет, это ложь. Меня зовут Мэри Ирис Мэлоун, и я не в порядке. Я в шоке.
Листовка рядом с газетой. У двери. На уровне глаза. Прямо перед моим лицом.
Я всегда ненавидела эту фотографию.
Всегда.
– Не хочешь причесаться, Мим?
Я перекидываю длинные волосы на одно плечо и сую в рот кусочек вафли:
– Я причесалась, пап.
Он стоит у тостера, ожидая собственную вафлю. Уже давно мы перестали их печь и просто разогреваем замороженный полуфабрикат.
– Да ладно? А по виду будто только встала с постели. Ты хоть их высушила?
В кухню заходит мама в своих хлипких тапочках и с огромными мешками под глазами. Я делаю вид, что ничего не замечаю.
– Мам, объясни папе последствия сушки моих волос. – Мама молча идет к кофейнику, и я поворачиваюсь к отцу: – Они непостижимы, пап. Последствия не поддаются осмыслению.
Папа не сразу реагирует. Похоже, мамино присутствие выбивает его из колеи. Я перевожу взгляд с него на нее и обратно, гадая, сколько еще ночей они продержатся. Мама ждет кофе. Папа разворачивается и топает прочь. Едва он уходит, вафли выпрыгивают из прорезей тостера.
– Мам, – шепчу я.
Она смотрит вниз, открывает рот и тоже шепчет:
– Не сейчас, Мэри.
Вернувшийся папа бросает в меня зеленую водолазку.
– Это что? – спрашиваю.
Он вынимает вафли из тостера:
– Сегодня вас в школе фотографируют. Твой наряд должен произвести правильное впечатление.
Я держу водолазку на вытянутых руках – подарок на прошлогоднее Рождество, который я похоронила глубоко в комоде.
– В каком смысле?
Папа жует, поворачивается за помощью к маме, но напрасно.
– Ты должна выглядеть той, кем хочешь быть, Мим, а не той, кто ты есть.
Я откусываю от вафли и говорю с набитым ртом:
– Ну, я точно не хочу быть лейтмотивом на съезде «Амвей». И я не буду сушить феном мои долбаные волосы.
Мама шаркает из комнаты. Папа жует вафлю, смотрит ей вслед. Затем поворачивается к шкафчику и достает пузырек «Абилитола».
– Мы пробовали по-твоему, – говорит, с громким стуком опуская передо мной таблетки. – И ради всего святого, следи за языком.
Воспоминание рассеивается.
Я стою на адской заправке, пялюсь на собственное фото и с ужасом ощущаю, что «я со снимка» пялится в ответ. На ней зеленая водолазка. И волосы сухие, как Сахара. И хотя чернила выцвели, слова ослепляют.
ПРОПАЛА
МЭРИ МЭЛОУН, 16 ЛЕТ
ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ВИДЕЛИ В ДЖЕКСОНЕ, МИССИСИПИ,
В КРАСНОЙ ТОЛСТОВКЕ И ДЖИНСАХ
ЕСЛИ У ВАС ЕСТЬ КАКАЯ-ЛИБО ИНФОРМАЦИЯ, ПОЖАЛУЙСТА,
ПОЗВОНИТЕ ПО ТЕЛЕФОНУ
601-555-6869
Теперь мой надгортанник можно найти где-нибудь в земной стратосфере.
Опускаю руку в карман и стискиваю мамину помаду. Боже, это… это… ну, это явно не ерунда. Это точно важно. Что-то самое важнецки важное из всего важнецки важного.
Я вылетаю на улицу и запрыгиваю в грузовик.
Уолт приподнимает брови:
– Эй, эй, где мой «Дью»?
–Держи. – Я сую бутылку ему в руки и разрываю пакет персиковых мармеладок.
– Ты в порядке, Мим? – спрашивает Бек.
(Первая конфетка, проглотить.) Я в самом деле ненавидела эту водолазку.
– Мим?
(Вторая, проглотить.) Сколько прошло? Дня три? Да уж, за три дня Кэти прям переволновалась. Наверное, пытается доказать отцу, что ей не все равно. Но… серьезно? Объявление о пропаже?
– Мим!
Проглатываю третью мармеладку:
– Да?
– Ты. В порядке?
«Нет. Я вся неправильная».
– Да, – вру я.
Бек качает головой и заводит мотор.
– Подожди, – шепчу я.
(Четвертая мармеладка, проглотить.) Мои воспоминания о том утре ничем не отличаются от тысяч других, вырванных из самых темных дней. Мама, тапочки, молчание. Папа, вафли, отрицание. Смыть и повторить.
И повторить. И повторить, повторить, повторить…
– Мы можем тебе помочь?
Голос Уолта возвращает меня к настоящему. Я поворачиваюсь, приподнимаю его кепку и целую мальчишку в щеку:
– Уолт, боже, ты такое золото.
– Эй, эй, я Уолт!
– Мим, что происходит? – спрашивает Бек.
– Ничего, просто… нам нужно еще раз сойти с маршрута. Последний объезд.
Взгляд его изучающий, будто он у меня в голове бродит с фонариком, обыскивает каждый пыльный уголок. «О, – говорит крошечный-Бек-в-моей-голове, – теперь понятно. Да, мы и правда должны с этим разобраться».
– Куда? – шепчет он с полуулыбкой.
Я указываю на шоссе:
– Следующий съезд.
– Ву-у-у-у-у-устер, – тянет Уолт между глотками газировки.
(Мармеладки с пятой по девятую, проглотить.)
– Не Вустер, приятель. Ашленд.
34. «Ашленд Инн»
К тому моменту, как мы въезжаем в Ашленд, солнца уже и след простыл. Бек предлагает припарковаться где-нибудь и снова заночевать в кузове, на что Уолт заявляет, дескать, «Дядя Фил терзает его кости». Бек в ответ улыбается, и тысячи метафизических Мим неистово танцуют под мелодию «Celebration» в исполнении «Kool & the Gang».
Уолт предлагает заплатить за гостиницу, и после обсуждений мы с Беком соглашаемся потратить небольшую сумму из «отцовских денег» и отправляемся на поиски самого дешевого мотеля.
– Как вам тридцать три бакса? – спрашивает Бек, возвращаясь из офиса администратора очередного убогого местечка под названием «Ашленд Инн».
– Клоповно? – Я вылезаю из грузовика. – Опасно? Смертоносно?
Бек хватает свою сумку и чемодан Уолта:
– Другим словом, идеально.
– Совсем другим словом.
Я закидываю рюкзак на плечо, решив промолчать о маминых рассказах про мотели и о том, сколь важное место они занимают в моем сердце. Пусть лучше думает, что я типичная девочка и считаю мотели помойными ямами, полными паразитов и кроличьей спермы.
Номер маленький и дешево обставленный, даже по маленьким и дешевым стандартам мотеля: две односпальные койки, одна тумбочка, один диванчик и один крошечный комод с телевизором. На серо-бордовых коврах тут и там виднеются, как я надеюсь, кофейные пятна. Запрокинув голову, вижу, что потолок тоже заляпан – вполне любопытное достижение.
Бек засовывает голову в ванную и свистит. Я подхожу к нему и первым делом обращаю внимание на унитаз – еще чуть ниже, и сидеть бы пришлось на полу. Раковина больше похожа на фарфоровую салатницу, такую неглубокую, что как бы руки втиснуть под кран. Но хуже всего душевая. Если номер маленький, то ванная комната смехотворно крошечная. И если ванная смехотворно крошечная, то душевая лилипутски малипусенькая.
– Это может быть проблематично, – говорит Бек.
– Проблематично? – Я поднимаю бровь. – Для хоббита – наверное. Для нас это невозможно. Душ закреплен в метре над полом.
Он улыбается, и снова – сердце-желе, мозг-в-кроссовках.
– Не думал, что ты из любителей Средиземья, Мим.
– О, у меня есть игра.
– Похоже на то. – Бек снова оглядывает душ. – Что ж, сегодня даже назгулы не помешают мне помыться. Надо просто как-нибудь изловчиться.
И он идет к Уолту смотреть телик, оставив меня с мыслями об «изловчившемся» Беке Ван Бюрене. В душе. Под струями воды. Влажном, намыленном и…
«Соберись, Мэлоун».
Следующие несколько минут мы слушаем, как Уолт расхваливает старый эпизод «Я люблю Люси». Телефон Бека звонит, и, пока он разговаривает на улице, я решаю принять душ-из-Шира.
От идеала он далек, то есть приходится все время горбиться, и вода не такая горячая, как хотелось бы, но это душ, и я рада. Помывшись, я натягиваю последнюю свою чистую одежду, включая мамину старую футболку с «Led Zeppelin». Влезаю в заляпанные джинсы и, глядя в запотевшее зеркало, как могу привожу волосы в порядок. После нескольких сражений получается почти сносно. Похоже, стрижка и правда помогла. Скорее лихая, чем модная, но все же… неплохая. Я снова изучаю свое лицо.
Могло быть и лучше: челюсть, нос, скулы – слишком Пикассо.
Могло быть и хуже: люди платят миллионы за Пикассо.
«Миллионы, Мим. Ты стоишь миллионы».
Открывая дверь в комнату, я уже не чувствую себя полным дерьмом, что говорит о многом.
– Ребят, а не стоит ли нам переку…
Люси в телевизоре лопает виноград на винограднике, но никто не смотрит. Номер пуст.
Босыми ступнями шлепаю по ковру к окну (избегая пятен, будто мин) и выглядываю за занавески. Грузовик исчез. Бек и Уолт уехали. Уехали. Убираю руку, и за на веска опускается на место. «Они уехали». Мысль неподъемной ношей опускается на плечи и, точно якорь, опускается все глубже, на самое дно Мим. «Они уехали». Локти тяжелеют. Ладони, бедра. Бедра, колени, ступни, тяжелеют, тяжелеют, тяжелеют. «Они уехали». Я погружаюсь в себя, на дно под этой невыносимой тяжестью. Это океан. «Они…»
Дверь открывается.
– Эй, эй.
У Уолта в руках пластиковый пакет, у Бека за его спиной – еще один. Уолт садится на кровать, вытаскивает какое-то фастфудное комбо и «Маунтин Дью» и смеется, когда Люси затевают драку с какой-то другой леди в виноградном чане.
– Мы проголодались, – говорит Бек, копаясь в пакете. – Скатались в закусочную на заправке. Надеюсь, ты любишь говяди… – Он поднимает взгляд и осекается. И хотя я знаю все выражения его лица, это новое. – Ты… чудесно выглядишь, Мим.
Улыбка зарождается в моем животе. Затем растет, вьется по через грудь, руки, плечи и шею и только потом расцветает на губах. Я нахожу единственное слово между тем, что хочу сказать, и тем, что сказать должна:
– Спасибо.
После ужина Бек решает принять душ (сглатываю), а Уолт быстро засыпает. Я убавляю звук телика и устраиваюсь на диване. Начинается еще одна серия «Люси». Наконец из ванной выходит Бек в чистой серой футболке с треугольным вырезом и джинсах. Его волосы мокрые, и хотя я изо всех сил стараюсь не представлять его в душе, «изловчившегося» и все такое, получается паршиво.