– Свободные земли, – шепчу я с улыбкой.
Она вроде смеется, но как-то невесело:
– Это городок в Кентукки. Там живет мой племянник со своим… со своим бойфрендом.
Так резко поворачиваю голову, будто кто отпустил сжатую пружину. Не то чтобы услышанное сильно впечатляет, но из уст Арлин… что ж, может, она и не такой божий одуванчик, как я думала.
Она смотрит на меня искоса, приподняв один уголок рта:
– Его зовут Ахав.
– Бойфренда? – уточняю с улыбкой.
– Нет. Племянника. Как зовут… бойфренда, точно не знаю. Мы еще не встречались. Они открыли автозаправку, и, по словам Ахава, дела идут хорошо. Хотя в старших классах он был чемпионом по плаванию, потому заправка – странный выбор. Но, полагаю, мужчина должен зарабатывать на жизнь.
Полный сюрреализм. Племянник-гей Арлин, пловец-чемпион по имени Ахав, и его безымянный бойфренд открыли автозаправку в Независимости, штат Кентукки, и судя по тому, что Арлин слышала, дела идут хорошо.
Даже не знаю, что сказать. По любому из пунктов. В итоге выбираю нечто вроде: «Рада за них».
Арлин опускает взгляд на свою шкатулку, и, когда начинает говорить, кажется, что она беседует с ней:
– Недавно моя младшая сестра, мать Ахава, перестала отвечать на его звонки. Мы тогда жили вместе, и я помню, как он звонил по три-четыре раза в день, а она не брала трубку. Я спросила, почему, а она замкнулась и начала плакать. Тогда я сама позвонила Ахаву. Спросила, что такого он натворил, раз мать не хочет с ним разговаривать. И знаешь, что он ответил?
Я качаю головой.
– Ответил: «Тетя, ты не поверишь, если скажу». – Тон Арлин меняется. – Ты не обязана говорить о своих письмах, Мим. Наверное, они личные, а коли так, скажи, мол, не лезьте не в свое дело. Но не утверждай, будто я тебе не поверю. Ты удивишься, узнав, во что я готова поверить в наши-то дни.
Я секунду перевариваю ее историю.
– Почему ваша сестра перестала отвечать на звонки Ахава?
Арлин так и пялится на шкатулку.
– Знаешь, в молодости я думала, что чем дольше проживу, тем больше всего пойму. Но теперь я старуха, Мим, и клянусь, чем дольше я живу, тем меньше вижу вокруг смысла. – Она умолкает, стискивает челюсть и продолжает: – Сестра не одобряла. Бойфренда. Она никогда не возмущалась вслух, но иные поступки красноречивее слов.
Целую минуту мы молча наблюдаем за встряхиванием автобуса. Именно столько мне нужно времени, чтобы воспринять мудрость Арлин.
– Предлагаю сделку. – Я указываю на шкатулку: – Скажите, что там, а я скажу, кому пишу.
Арлин улыбается от уха до уха:
– Боюсь, я бы предпочла больше этой темы не касаться.
Удивительно, как сильно я разочарована. И не только потому, что очень хочу узнать о содержимом шкатулки, но и потому, что в глубине души, наверное, готова была рассказать об Изабель.
– Эй, мисси!
Торчащая из маленького оконца над задними шинами голова Карла безошибочно находит меня. Пучок его прилично раскудрявился.
– Иди сюда, – велит Карл и вновь исчезает внутри.
В меня упирается каждый испепеляющий взгляд. Закидываю рюкзак на плечо и, благодарная Арлин за улыбку поддержки, лезу в качающееся логово зверя.
До этого я встречала только двух Карлов – самогонщика из бунтовщиков Утопии и владельца музыкального магазина, – и оба преподнесли мне важные (хоть и разные) жизненные уроки. И я уверилась, что Карл – это лучшая разновидность человека, однако теперь, слушая хрюканье и мычание своего третьего Карла, начинаю подозревать, что раньше мне просто везло. Зажав ноздри, легкие и все что только можно, я задерживаю дыхание и высовываю голову за угол. Вонь неземная. Даже не внеземная.
Это дерьмо (если можно так выразиться) мегакосмического масштаба.
В углу с насквозь мокрой швабры стекает в ведро неопознанная жижа. Перчатки Карла тоже в ней, и хотя пол и унитаз очищены до блеска, готова поставить все деньги из банки Кэти, что вонь никогда не выветрится. Она въелась в сам каркас автобуса.
Я прокашливаюсь, объявляя о своем присутствии.
Пучок Карла скребется о потолок, когда он снимает перчатки и бросает их в ведро.
– Просто хочу убедиться, что ты не слепая.
Мой надгортанник трепещет. Карл не знает о Великом Ослепляющем Затмении, не подозревает о моей солнечной ретинопатии, но…
Он прикуривает сигарету, затягивается и тычет в знак над раковиной:
– Сделай милость, прочти это.
С облегчением читаю вслух:
– Бумажные полотенца и средства женской гигиены выбрасывать в ведро. Не смывать.
– Как тебе последние два слова? – Карл высовывает сигарету в окно, стряхивает пепел и снова затягивается. – Большие и четкие, да? Так вот, вынужден спросить… ты слепая?
В фильме моей жизни я выхватываю сигарету из его рта и читаю лекцию о вреде пассивного курения. А еще учу его манерам. Карла играет Сэмюэл Л. Джексон, а меня, конечно, мадам Кейт Уинслет.
Ну или Зои Дешанель.
Ладно. Юная Эллен Пейдж.
– Я не слепая, – говорю.
Он кивает, затягивается в последний раз и бросает окурок в окно, тем самым подтверждая мои подозрения: не все Карлы одинаково прекрасны.
Сунув швабру в карликовый шкафчик, он оставляет меня одну в уборной.
Я гляжу на свое лицо в крошечном зеркале и желаю всего и сразу. Чтобы мы никогда не покидали Ашленд. Чтобы мама не болела. Чтобы мы не ходили в тот день в закусочную «У Дэнни». Чтобы Кэти спрыгнула со скалы. Чтобы я не выбрасывала эти письма. Чтобы не избавилась собственноручно от доказательств. Чтобы у меня была какая-нибудь осязаемая, не знаю… штука.
И чтобы одного желания было достаточно, но черта с два.
Иногда нам просто нужна штука.
7. Да начнутся метаморфозы
– Не против, если я присяду?
Меня озаряет знакомой улыбкой, отчего надгортанник срывается в стратосферу. И вот так просто Пончомен усаживается на место Арлин. Моей Арлин. Он наклоняется, снимает свои грошовые мокасины – в носках которых реально звенят какие-то гроши – и сует их под сиденье. (Рядом с сумкой моей Арлин.) А потом поворачивается ко мне с энтузиазмом черта из табакерки и протягивает руку:
– Я ведь так и не представился. Джо.
«Соображай быстрее, Мэлоун». Я указываю на свое правое ухо и качаю головой:
– Я глухая.
Он опускает руку, но продолжает улыбаться:
– Мы же разговаривали. В Джексоне.
Активируем непоколебимое упрямство старушки Мэлоун – я отворачиваюсь к окну, сделав вид, будто не услышала.
Пассажиры занимают места, двигатель грохочет, и автобус медленно набирает ход. Где бы Арлин ни села, она получит свою сумку с доставкой. Может, вообще разобью лагерь в проходе рядом с ней.
– Я наблюдал за тобой, – говорит Пончомен.
Если на свете есть четыре более жутких слова, то я папа Римский.
Пялюсь на мелькающие за окном деревья. «Ты не слышишь его, Мэри. Ты глухая и не слышишь».
– Ты болтала со старушкой и водителем автобуса, – продолжает мужик.
Если б тут был песок, я б ткнулась туда головой.
– Я знаю, что ты меня слышишь.
А если б бетон, то ткнула бы туда головой его.
– Антуан, – шепчу я, не отрываясь от окна.
– Что?
– Мое имя. – Я поворачиваюсь к Пончомену. Хочу видеть, как фальшивая улыбка сползет с его лица. – Меня зовут Антуан.
Вот только он не перестает скалиться. На самом деле Пончомен (не собираюсь называть его «Джо») лыбится пуще прежнего.
– Совсем не умеешь врать.
– Держу пари, получше, чем ты.
Он вздыхает и достает из складок ткани книгу. Я даже не знала, что в пончо есть карманы.
– Сомнительно.
– Да? И почему же?
– Потому что я адвокат.
Пока я ищу, где у него выключатель, Пончомен вещает о своей практике на юге Луизианы, обеспечившей его небольшим кондо, которое он делит с экс-секретаршей, а ныне женой, бла-бла-бла-застрелите-меня-пожалуйста.
– Хочешь послушать о моем последнем деле?
Я распахиваю рот в фальшивом зевке, смотрю прямо на него и медленно моргаю.
– В общем, недавно одни из наших крупнейших клиентов – вероятно, ты о них слышала…
Целую минуту я притворяюсь, будто что-то ищу в рюкзаке.
– …более того, они хотели подать в суд за – только представь! – обманом втюханные им кровельные работы! Клянусь богом, я не выдумываю. И как бы там ни было…
Я вздыхаю так громко, как только способен человеческий организм.
– …самое лучшее – это была материнская компания! Можешь в это поверить?
Втискиваясь в непрерывный поток абсурдной болтовни Пончомена, я поднимаю руку.
– Да? – Он выглядит несколько удивленным.
– Прости, но, кажется, ты пропустил знаки.
– Знаки?
Он снова улыбается, как тогда, под навесом в Москитолэнде. Боже, прям до мурашек. Не знаю, что с ним не так, но это явно не просто заурядный надоедливый придурок. Так или иначе, пришла пора открыть тяжелую правду. Жестко и смело, в стиле Мим.
– Ага, слушай, у меня нет сил рассказывать, как ты только что забил на все культурные намеки, принятые в… ну, в культурном обществе. Так что скажу просто: мне плевать, чувак. Я изображала зевоту, моргала, громко вздыхала, притворно копалась в рюкзаке. Я обдумывала, как бы тебя убить, а потом дошла до мыслей о самоубийстве. Потому сейчас я выражусь единственно доступным для твоего понимания способом: ты украл место моей подруги, и я скорее сдохну, чем буду слушать твою трескотню. Дело закрыто, советник.
Он больше не улыбается.
– И каков мой приговор, ваша честь?
Я прижимаюсь головой к холодному окну как раз вовремя – успеваю увидеть, как солнце прячется за горизонтом.
– Разговоро-запретительное постановление.
Арлин оказалась тем еще вредителем, хоть и невольно. Не прошло и пары минут с тех пор, как я вынесла Пончомену запретительное постановление, и она явилась за сумочкой. Все б ничего, но старушка назвала меня по имени. Раз эдак десять. Мим то, Мим се, и пару раз даже «А как пишется «Мим» по буквам?» Нет, ну серьезно. Излишне упоминать, что как только она ушла на свое место, мое тщательно выстроенное дело о молчании рухнуло.