«Ну, стервы! Да что же с вами делать?!»
Я решил, что из чистого принципа не подойду к ней. Один раз дашь слабину – привыкнет добиваться своего слезами и жалобами. Ничего, пусть поплачет, от этого еще никто не умирал. А со мной такие фокусы не пройдут. Должна сама понять, что вела себя глупо и эгоистично, и сделать вы– воды.
– Проше ясновельможного пана первого советника… – раздался вдруг тихий женский голос, и я от неожиданности чуть не вздрогнул. А потом едва не сорвал злость на служанке, ни в чем не повинной. Ну да, подошла бесшумно, но я-то обязан был услышать! Даже будучи поглощен невеселыми мыслями о прелестях супружества…
– Что такое? – усилием воли я заставил себя произнести эти слова достаточно спокойно, хотя внутри все кипело.
– Пусть ясновельможный пан не прогневается… – Женщина, явно смущаясь, говорила робко, буквально выдавливая слова. – Но, на бога, не нужно сердить пани! Ребеночку от этого может быть плохо, упаси Матка Бозка!
– Какому еще ребе… – я поперхнулся на полуслове, уставившись на женщину округленными глазами. А потом схватился за голову, вскочил, едва не опрокинув стул, и побежал в спальню. Хорошо еще, что догадался по пути затворить за собой дверь: посторонним не нужно видеть семейные сцены.
Анжела все так же мочила слезами подушку, пронзительно подвывая и всхлипывая. Я бухнулся на колени возле кровати, припал губами к разметавшемуся золотистому шелку, стал целовать, шепча какие-то бессмысленно-трогательные слова…
– Догадался, наконец-то? – сквозь слезы улыбнулась моя ненаглядная. – Господи, ну почему эти мужики такие глупые?
Я решил не возражать. Все равно же – без толку… Женщины не виноваты, что никакой логики у них нет, не было и не будет. Такими их природа создала.
– Солнышко мое… – прошептал я, нежно поглаживая ее раскрасневшееся ушко. И тут меня просто обожгла одна мысль…
– Дорогая, а что, Агнешка… – не договорив, я потрогал свой живот.
Анжела кивнула, расплывшись в улыбке.
«Да они что, сговорились?!» – возопил внутренний голос.
Глава 33
До «сатисфакции», коей требовал задетый за живое князь Заславский, дело все же не дошло. Не только молодой Конецпольский, но и многие комиссары из числа тех тридцати двух, что были приставлены к региментариям в качестве советчиков, яростно воспротивились, взывая и к благоразумию, и к соблюдениям интересов Отчизны.
– Шляхетский гонор – дело святое, но бывают моменты, когда и его надобно укротить! Где это видано, чтобы начальники войска вместо помощи друг другу враждовали, да еще рубились, на радость неприятелю! – твердили они, возбужденно сверкая глазами и вздымая руки к небу. – Неужто паны региментарии желают не только причинить вред Речи Посполитой, но и порадовать презренных хлопов и зрадников?!
Остророг, степенно кивая, заявил, что полностью согласен со сказанным. После чего вновь произнес длинную латинскую фразу, заставившую Заславского заскрежетать зубами. Но, видя, что он остался в одиночестве, великий коронный конюший счел за лучшее нехотя согласиться.
– Будь по-вашему, панове! Ради общих интересов я готов забыть обидные слова пана подчашего, – со спесивым видом промолвил он, в глубине души радуясь, что дело не дошло до поединка. Куда ему рубиться на саблях, с его-то весом и одышкой! Даже если противником был бы какой-то «книжник», наверное, уже успевший позабыть, как держат оружие…
– Вот и слава Езусу! – с облегчением вздохнув, воскликнул Конецпольский. – Благодарю вас за участие, панове, – произнес он, обращаясь к комиссарам, – а теперь попрошу оставить нас, дабы мы смогли продолжить прерванный совет.
– Однако осмелюсь напомнить ясновельможному пану региментарию, что мы посланы сюда Сеймом, дабы любое ваше решение было согласовано с нами! – тотчас вспыхнул один из комиссаров. – И изгонять нас, как каких-то мальчишек…
Другие поддержали его слова хоть и нестройным, но вполне согласным гулом.
– Когда решение будет принято, мы не преминем ознакомить вас с ним и попросить поддержки! – умиротворяющим тоном произнес Остророг. – Теперь же, панове, не стоит превращать военный совет в чересчур многолюдное сборище! Ибо, хотя quaestiones vero, qui natus est in[35], но quae est in modum…[36]
– Пан подчаший снова начинает?! – не утерпев, вскипел Заславский.
Хмельницкий, усмехнувшись, оторвался от подзорной трубы. Хоть расстояние, отделявшее смотровую площадку одной из башен Пилявицкого замка до шатра, увенчанного штандартом с гербом Заславских, было велико, а все же можно было кое-что разглядеть и разобрать.
– Словно бездомные псы из-за кости грызутся! – весело произнес гетман, обращаясь к Кривоносу. – Жаль, не слышно их лая… И это – магнаты, цвет Речи Посполитой! Стыд, да и только.
– Бог даст, мы их сами загрызем! До косточек белых обглодаем! – прорычал Кривонос, побагровев от ярости. Вид огромного польского лагеря, раскинувшегося по другую сторону узкой речушки Пилявки, действовал на него, как красная тряпка на быка.
– Вот именно это я и хочу сделать, – кивнул Хмельницкий. – Потому и ждал, не обращая внимания на гвалт: «Гетман на ляхов не идет, листы им шлет, струсил или измену замыслил?» Чтобы сами они сюда явились да оказались на невыгодной позиции. Гляди, Максиме: хоть речка и неширока, а берега у нее топкие. Одни болота! Стало быть, их конница завязнет, с ходу не преодолеет. Только один переход через реку и есть – вон та гребля[37]. Да пара бродов, что на днях наши молодцы разведали. Для быстрой атаки, да еще крупными силами, этого мало. К тому же подходы к гребле я велел укрепить валами и окопами… Ну, это ладно! А вот теперь поговорим о деле. Помнишь, как я тебя распекал за нарушение моего приказа? Что ты тогда ответил? «Хоть в самое пекло пошли, только прости».
– Помню, батьку! – торжественно сказал Кривонос, приложив загрубелую ладонь к сердцу. – И не отказываюсь от слов своих!
– Ну, так погляди, какое оно будет, твое пекло! – Хмельницкий указал на небольшой лесок почти напротив замка, по ту сторону Пилявки. – Вон там ты и схоронишься с полком своим. В самый глухой час ночи перейдешь реку вброд, займешь позицию и затаишься в засаде, да чтобы ни одна ляшская душа не увидела и не услышала! И что бы ни случилось – терпи и жди моего сигнала! Когда над вот этой башней взовьется столб дыма – тогда и ударь на врага. Без сигнала – не смей! Понял ли?
– Понял, батьку!
Гетман испытующе поглядел казаку прямо в глаза.
– Гляди у меня, Максиме! Один раз простил я несдержанность твою, хоть большой бедой она могла обернуться. А вот второй раз прощения не будет. На самое опасное дело посылаю тебя, именно – в пекло… Не подведи же!
– Не подведу, батьку, будь спокоен! – перекрестился Кривонос. – Вот только… А ежели дождь будет, да такой сильный, что костра не запалить? Какого тогда сигнала мне дожидаться?
– Ну, ежели в ненастье… – Хмельницкий на мгновение задумался. – Тогда, как подойдет срок, здесь вывесят мое знамя! Уж его-то разглядишь, даже в ливень. После паузы гетман произнес, отчетливо выговаривая каждое слово: —Осознаешь ли, какой опасности подвергаешься? Коли обнаружат ляхи до срока, боюсь, не сносить тебе головы. Я на помощь прийти не успею… Речка помешает с берегами топкими, чтобы им… – Хмельницкий вздохнул, развел руками.
– Что же, коли так, дорого жизнь продам! – прорычал Кривонос, оскалив зубы. – Об одном только буду сожалеть: что не умрет змей Ярема от моей руки! Ведь не явился он сюда, перевертыш, душегуб проклятый… Батьку, ты хоть что-то понимаешь?! Почему так? Ведь не струсил же он, на бога, не струсил!
– Пока не понимаю, – покачал головой Хмельницкий. – Но узнаю непременно! Чует сердце: большую пакость готовит нам Ярема…
– Ну почему ты сразу не сказала? Почему?! – растерянно твердил я в промежутках между поцелуями.
– Только мужчины могут задавать такие вопросы! – искренне вознегодовала моя сияющая половина. – Я же хотела сделать тебе сюрприз!!!
«Да уж… Сюрприз получился первосортный! – подумал я, в очередной раз сраженный женской логикой. – Что для меня, что для Тадеуша…»
Глава 34
– Что они творят, проклятые! – яростно твердил Кривонос, качая головой. – Нашли-таки броды! Или, борони Боже, среди наших иуды отыскались, перебежчики?!
– Так ляхи все же не дураки, батьку! – пробасил Вовчур. – Коль нужен другой берег, а гребля в наших руках, как же без бродов? Вот и отыскали! Всех-то дел: полазить в воде с шестами…
– А куда же наши хлопцы смотрели? Почему не стреляли? – не унимался Кривонос. – Расставили бы секреты[38] в зарослях у воды, тут и слепой бы не промахнулся! С такого-то расстояния!
– Где секреты ставить – в самой топи? Чтобы порох отсырел? – хмыкнул Вовчур. И тут же встрепенулся: – Глянь, они и на греблю полезли! Ох, и жарко же там! Много крови сегодня прольется, и ляшской, и казачьей!
– Бог и Матерь его пречистая в помощь вам, браты-товарищи… – прошептал Кривонос, до боли стиснув кулаки. – Простите, что здесь сижу, со стороны смотрю. Приказ имею, не могу по-другому!
Осенний утренний туман уже рассеялся, и картина начавшегося боя была как на ладони. Ведь опушку леса, где прятались казаки, и ближайший брод, по которому через Пилявку лезли драгуны, взбивая воду в грязную пену, отделяла какая-то верста. А до гребли, окутанной плотным пороховым дымом, на подходах к которой кипела особенно жаркая схватка, было менее двух верст. На пределе видимости, у самого горизонта, можно было разглядеть и дальний брод, где копошились крохотные, едва различимые фигурки людей, порой сливающиеся в сплошную массу.
– Тьфу ты, черт! Прорвались, проклятые! – шипел Вовчур. – Глянь, Максиме, уже на том берегу!