ый день видела посаженных на кол.
Не стану врать, утверждая, будто мысленно содрогнулся. Неприятно было, не скрою. Все-таки женщине самой природой полагается быть более мягкой и жалостливой! Но сейчас не до сантиментов. Тем более мне пришлось повидать таких женщин, которые любому мужчине дали бы фору. В том числе во всем, что касается отправки ближнего своего на тот свет… Снайперши, смертницы, прочие представительницы «слабого пола»…
Я понимал и чувствовал: княгиня вовсе не была садисткой. Она просто-напросто вела себя так, как было принято в их кругу в те времена. Особенно если учесть, насколько люто и беспощадно протекала та заваруха, устроенная Хмельницким! Зверств и с той, и с другой стороны было хоть отбавляй, без всяких скидок на пол и возраст… Так что и претензий-то к Гризельде не предъявишь. Хотела как лучше. И в результате… Бедная Анжела! Какое ужасное потрясение! Пройдет ли это бесследно для ее психики?..
– Проше ясновельможную княгиню, – вежливо улыбнулся я, хотя руки так и чесались задрать ей пышные юбки и надавать увесистых шлепков по сиятельной заднице, – ничуть не сомневаюсь, что его княжья мосць сурово карает врагов. Хотя, конечно, послы… – Я смущенно замялся, разводя руками: мол, всегда и везде посланник считался неприкосновенной личностью.
– То были злодеи, посланцы бунтаря и зрадника! – тут же откликнулся Вишневецкий, услышавший наши слова. – Они не имели прав на посольские привилеи! Моя совесть чиста. Ведь пан не стал бы колебаться, убивая бешеную собаку? А по мне, эта собака виновна куда меньше: ведь ее саму укусило бешеное животное, потому и заболела. Эти же подлецы примк-нули к Хмельницкому добровольно, знали, на что шли. Вот и получили по заслугам!.. Однако, полагаю, не стоит тревожить взор этим зрелищем. Прошу до стола, моя крулевна! И пана первого советника прошу…
Пришлось вновь сесть на свое место и отдать дань обильным яствам, хотя теперь куски буквально не лезли в горло. Не из-за «зрелища» – я повидал такое, что в страшном сне не приснится! – из-за Анжелы. Господи, хоть бы не начала бредить, не разболтала бы!..
Гризельда немного успокоила меня, заверив, что ее лекарь, осмотрев панну, не нашел ничего страшного. Отлежится, придет в себя…
– Я распорядилась устроить ее как можно лучше, приставила к ней служанок, а надзирает за ними панна Агнешка Краливская, дочка нашего управителя. Не тревожьтесь, пане, с княжной все будет в порядке… Но кто бы мог подумать, что она такая хрупкая и впечатлительная! – И княгиня с недоумением пожимала плечами. Надо же, и грубые схизматики-московиты, оказывается, могут переживать ничуть не хуже благородных католичек!
То ли князь почувствовал мое напряжение и нетерпение, то ли еще по какой причине, но он поторопился с завершением обеда:
– Прошу прощения у моей крулевны. И вы не взыщите, панове! Но неотложные дела требуют продолжения моей приватной беседы с паном Анджеем. Увы, превратности войны, сами понимаете… Гей, слуги! Убрать со стола, да поживее!
Я вздохнул с нескрываемым облегчением, чувствуя искреннюю симпатию и благодарность к Вишневецкому за эту проявленную деликатность.
«Ведь это же зверь в человеческом облике! – настойчиво стучала мысль. – Изверг, душегуб, палач! Всюду, где он проходил, творился ужас. Скольких людей сажал на кол, вешал, заживо сдирал кожу, выкалывал глаза… Чем он лучше того же Мансура?!»
И все-таки ничего не мог с собой поделать. Может быть, потому, что выбирать-то не приходилось. Душегуб он или не душегуб, а работать мне с ним, и только с ним…
«Между прочим, Андрюха, ты тоже далеко не ангел! – опять не утерпел противный внутренний голос. – Послужной список напомнить или как?»
Я, разумеется, снова послал его. На этот раз дальше обычного.
Глава 16
Иеремия возбужденно расхаживал взад-вперед, заложив сцепленные руки за спину. На его лице отображалась вся та борьба, которая происходила в душе ясновельможного князя.
– Еще совсем недавно подобная мысль показалась бы мне кощунством! – восклицал он. – Или, что вернее, я усомнился бы в здравости собственного рассудка… Действовать сообща со схизматиками?! Искать союза с Москвой, домогаться ее дружбы?! Неслыханно, чудовищно! Но раз пан клянется спасением своей души, что другого пути нет…
– Клянусь! – самым торжественным голосом, на который только был способен, подтвердил я.
Вообще-то ни в какое спасение души я не верил. Да и существует ли эта самая душа – большой вопрос… Но если существует, возьму на нее еще один грех. Ради святой-то цели! Ого, кажется, я становлюсь достойным учеником иезуитов. Как там они говорили? «Цель оправдывает средства»…
– Повторяю: сама мысль об этом ужасает меня! – утерев пот со лба, покачал головой Вишневецкий. – Все мое естество, все, что мне дорого и свято, восстает! Ведь это значит – отречься от того, что я считал истинным и нерушимым! Но в мировой истории бывали моменты, когда государственным мужам надо было терпеть нетерпимое… И разве сам Господь не простил Петра, трижды отрекшегося от него?! Что же, стерплю и я! Раз только при таких условиях можно сохранить славу и мощь Речи Посполитой.
– Сама мудрость глаголет твоими устами, княже! – поспешно воскликнул я. – История и потомки воздадут тебе должное!
Чтобы закрепить успех и развеять последние остатки его сомнений, я возобновил лекцию по современной истории. Вкратце завершив с эпохой Пилсудского, перешел к польско-германскому сотрудничеству 30-х годов XX века. А оно было, между прочим, очень тесным!
– Значит, Пилсудский говорил: «Не будет меня – все развалите»? – со скорбным ехидством переспрашивал князь. – Похоже, этот человек и тут оказался прав! Как можно было верить немцам, после всех бед и неприятностей, от них перенесенных!
– Проше князя, я из деликатности употребил более мягкую форму… На самом деле Пилсудский говорил не «все развалите!», а «все…». Ну, словом, диктатор упомянул одно из естественных отправлений человеческого организма.
Иеремия одобрительно кивнул:
– Что ж, выразился с прямотой, подобающей воину! И что же – они действительно все… – князь сделал многозначительную паузу.
– Увы, княже… Ослепленные ненавистью и недоверием к тогдашней России, точнее, к ее руководству, поляки наделали массу непростительных ошибок.
Про Октябрьскую революцию, СССР, Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича я решил пока ничего не рассказывать. И без того вывалил на бедолагу такую кучу информации, как только у него голова не лопнула! Сразу перешел к пакту Молотова – Риббентропа (без секретных приложений). Против ожидания, князь отнесся к этому очень спокойно:
– Московиты искали прежде всего своей выгоды, ничего удивительного! Странно было бы ожидать, что они начнут войну с немцами из-за поляков.
А вот рассказ о начале Второй мировой чрезвычайно взволновал его. Иеремия с трудом сдержал слезы, слушая про лавину немецких танков, хлынувших через польскую границу, про армады пикировщиков «Ю-87», разносящих прицельным бомбометанием польские узлы обороны, железнодорожные станции и маршевые колонны резервистов, про немецкий броненосец «Шлезвиг-Гольштейн», почти в упор бивший из своих 11-дюймовок по Вестерплятте… (Пришлось, правда, поминутно прерываться, объясняя, что же это за штуки такие – танки, самолеты и броненосцы.) Князь то с недоверием, то с испугом качал головой:
– Чудны дела Твои, Господи! Если бы хоть одна такая волшебная повозка была у меня, разве злодей Хмельницкий посмел бы поднять бунт?! Да ни за что на свете!
Внезапная мысль, молнией озарившая мозг, чуть не заставила меня подпрыгнуть на месте. Ну, князь! Умница! Молодчина! Такую идею подкинул…
– Кто знает, княже, кто знает… – многозначительно протянул я. – С Божьей помощью многого можно достичь!
– Так пан поможет мне в этом? Пан знает, как создать подобное чудо?! – так и загорелся Вишневецкий.
«Ясновельможный князь слишком высокого мнения обо мне», – подумал я, но вслух, естественно, не произнес.
– Да, знаю, княже. Но это – исключительно тяжелое дело, сопряженное с огромными затратами…
– Затраты меня не пугают! Хвала Езусу, богатство нашего рода известно всей Речи Посполитой, да что там – всей Европе! – кичливо приосанился Вишневецкий. – Или пан сомневается, по карману ли князю Иеремии хотя бы один… э-э-э, как его… танк? – в голосе его отчетливо зазвенел металл.
Мать честная! Ну, польский гонор, хвостом его по голове и по прочим местам! Танк ему подавай! Пара пустяков, всего-то дел: соорудить мартеновскую печь, рядом с ней – прокатный стан, раздобыть легирующие добавки, наладить выпуск резины, построить ректификационную колонну, а сперва еще где-то достать нефть для перегонки… А как, позвольте спросить, сделать мало-мальски удовлетворительный двигатель на производственной базе XVII века?! Или отгрохать ему танк с паровым котлом, типа сухопутного броненосца?! Чтоб топился дровами… Это еще не рассматривая вопроса о вооружении! Не ставить же на танк устаревшую гладкоствольную пушку, заряжающуюся с дула!..
– Ничуть в том не сомневаюсь, но дело не в одних лишь деньгах. Это… действительно очень сложный вопрос, так, с ходу, не объяснишь… Но торжественно обещаю: в княжеском войске через краткое время появятся новинки, которые его мосць приятно удивят, а на врагов нагонят страх!
– Ловлю пана на слове! – поднял ладонь Иеремия. – А теперь, не сочтите за труд, продолжите свой рассказ. Верно ли я понял, что Польша, хоть и упорно оборонялась, снова лишилась свободы?
Я, буквально пару секунд потратив на обдумывание скользких моментов, решил обойтись самым минимумом информации. А про Катынь вообще молчать. Будет подходящий момент – тогда и расскажу… наверное.
– Да, княже. Поляки храбро сражались, несмотря на то, что силы были неравны. Их надежды на помощь Англии и Франции были напрасны и наивны, если уж совсем откровенно…
Я вкратце упомянул «странную войну», осаду Варшавы и вступление войск Красной армии на земли Восточных Кресов 17 сентября. Вишневецкий, сверкнув глазами, глухо прорычал: