ник и гуляка! Столь же страстно и безрезультатно – отец! И он сам! А вот теперь…
Как сквозь густой туман, он еле различал слова Вишневецкого.
– Раз вы так считаете, пане… Конечно, пан ротмистр и впрямь еще очень молод, но пусть докажет, что достоин этой чести! Я согласен.
Стены княжеского кабинета поплыли перед глазами улана. Умом бывший ротмистр понимал, что надо немедленно, в самых почтительных выражениях, поблагодарить и князя за столь великую честь, и пана первого советника за протекцию… Но горло будто перехватил спазм. С большим трудом, буквально через силу, молодой улан произнес какие-то слова признательности, чтобы не показаться невоспитанным и неблагодарным невежей.
Вишневецкий и московит переглянулись, причем в их глазах без труда можно было прочесть: «Ах, молодость…»
– Уверен, пан ротмистр… то есть пан полковник непременно это докажет! – воскликнул первый советник. – Однако, пресветлый княже, пану полковнику тоже понадобится… э-э-э… не помощник, нет, а, скорее, человек для поручений. Он не будет посвящен в суть наших дел. Просто чтобы ездить туда-сюда, наблюдать за исполнениями распоряжений, возиться с бумагами… Работа найдется! Само собой, он должен быть в полной власти пана полковника, беспрекословно выполняя его приказы, и при этом благородного происхождения. Ясновельможный мог бы выделить для этой цели некоего… дай бог памяти… пана Беджиховского? Вчера, подъезжая к внутренней стене крепости, я имел удовольствие наблюдать этого пана в действии и оценил его энергию и силу голоса…
Московит украдкой подмигнул вконец обалдевшему свежеиспеченному полковнику, лукаво усмехнувшись.
– Беджиховский? – наморщил лоб князь, пытаясь припомнить. – Кажется, я слышал эту фамилию… Если не ошибаюсь, отчаянный задира и любитель побиться на саблях. Что же, его кипучую силу, да в нужное русло! Я согласен, пане. Объявите ему это от моего имени, а коли не захочет и упрется – вычеркну его из реестра, пусть катится на все четыре стороны.
– Осмелюсь уверить князя, он захочет! – как-то странно усмехнулся первый советник.
Организованно сняться с лагеря и приступить к маршу – задача не из легких, если речь идет о крупной массе войск. Если же она еще обременена мирным населением, в одночасье ставшим беженцами, – труд будет поистине геркулесов.
Хотя были приняты строгие меры по недопущению преждевременной утечки информации, а главное – паники, все-таки произошло и то и другое. Первые ряды конницы еще только вытягивались за городские ворота, а замок уже был облеплен кишащим людским роем. Люди что-то истошно выкрикивали, то потрясая кулаками, то умоляюще простирая руки. Кто-то тащил на себе, сгибаясь, наспех собранные узлы, кто-то, яростно крича и работая кнутом, пытался проложить путь своей телеге или возку… Конское ржание, пронзительный скрип плохо смазанных колес, детский плач, истеричные женские вопли, самая бешеная мужская ругань вперемежку с молитвами на нескольких языках сразу, – все это смешалось в какую-то чудовищную какофонию, со страшной силой ударив по психике.
Особенно неистовствовали беженцы, буквально вчера достигшие Лубен. Пережитый кошмар, от которого они только-только начали отходить, теперь вернулся и властно завладел всем их существом. В такие минуты и честь, и воспитание, и собственное достоинство, и все христианские заповеди превращаются в ненужный сор, отброшенный могучим первобытным инстинктом самосохранения…
До нас, стоявших на внутреннем дворе замка, доносился вполне различимый, хоть и приглушенный стенами, рев толпы:
– Бегут! Бросают нас, бедных!
– Что делать, вай мер, что делать?! Где спасаться?!
– А-а-а, будьте прокляты! Чтобы семя ваше иссохло, чтобы земля не приняла!
– Михасик! Михасю, сыночек любый! Что с тобой?! Люди, да не напирайте вы так, Христа ради! Ребенка раздавите… а-а-а!!!
Стражники Вишневецкого, выстроившись в сплошную цепь, пока удерживали – хоть и с великим трудом – проход для войск и княжеского обоза. Но было яснее ясного: надолго их не хватит. Через считаные минуты сомнут. И тогда…
Княгиня Гризельда держалась просто героически – я не мог не восхититься ею. Все-таки порода есть порода… Наверняка у нее все внутри обмирало и леденело от страха, а на лице не дрогнул ни единый мускул! Вот это баба!
Женская прислуга, сбившись в кучу немного поодаль, тряслась, как та самая пресловутая осина на ветру. Пока еще не ревели и не бились в истерике, слава богу. Подозреваю, что исключительно из опаски навлечь на себя господский гнев.
Анжела тоже страшно перепугалась – это было видно сразу и без всяких объяснений. Молодая красавица полячка, с длинными иссиня-черными косами, уложенными вокруг головы, стоявшая рядом с ней, чувствовала себя не лучше. А ее копия, только слегка увядшая и толще раза в три (мать, что ли?), вообще не падала в обморок только благодаря какому-то флакону, который она то и дело подносила к носу. Но то ли пример княгини действовал, то ли еще по какой причине, истерики можно было не опасаться. Во всяком случае, пока.
– Как лучше поступить, пане? – тихо спросил князь, жестом отозвав в сторону. – Может, скомандовать залп? Или пустить на них гусар?
Я покачал головой:
– Проше князя, в нашем плане четко предусмотрено: всемерно избегать ненужных жестокостей и кровопролития! Обыватели должны видеть в ясновельможном защитника и покровителя, а не палача.
– Но надо же что-то делать! – гневно сверкнул глазами Иеремия. – Это быдло мешает нашему выезду! Срывая тот самый план, о котором так печется пан первый советник!
Тут он был прав. Ну, может быть, за исключением оскорбительного определения «быдло». Хотя, с другой стороны, толпа в панике ведет себя именно как это самое… Причем в любой стране и в любую эпоху.
– Кажется, ясно, что надо делать! – отозвался я, мысленно прокрутив в голове несколько вариантов. – С позволения ясновельможного… Ну-ка, за мной! Живо! – дернув за рукав ближайшего жолнера, у которого был мушкет, я бросился к воротам и так быстро, как только мог, вскарабкался на смотровую площадку.
Внизу кипели такие страсти, что слабонервный человек пришел бы в ужас. А при одной мысли, что случится с этим людским скопищем через самое краткое время, мог вообще лишиться рассудка…
«Всех не пожалеешь, Андрюха! – повторил вчерашнюю фразу внутренний голос, ставший непривычно злым и серьезным. – Всех не спасешь! Делай, что запланировал, и точка».
На площадку, пыхтя и утирая пот, влез жолнер.
– Стреляй! – рявкнул я, стараясь нарочитой грубостью заглушить совесть, некстати и не вовремя напомнившую о себе. Да, всех не спасешь, но можно же взять с собой хоть часть беженцев… Хоть тех, которые на повозках!
«Угу, конечно! Точно, стареешь… – вздохнул противный голос. – Людей, которые были тебе дороже братьев, оставлял на верную смерть, чтобы скорость группы не снижали, а теперь хочешь целый табор с собой брать?!»
– В кого, проше ясновельможного пана? – растерянно переспросил жолнер, устанавливая подставку.
– Что значит – «в кого»? – не сразу поняв, переспросил я и в следующее мгновение буквально взъярился: – Идиот! В воздух стреляй! В воздух!!!
– С-слуш-шаюссь, яс-сновельмож-жный…
Трясущимися руками жолнер направил дуло мушкета вверх. Грохнул оглушительный выстрел, площадка окуталась грязно-сероватой, резко пахнущей пеленой.
«Бездымный порох внедрить – самое то!» – вдруг пришла мысль.
Беснующийся народ хоть и не сразу, но все же кое-как притих. Видимо, сообразил, что просто так стрелять не будут. Наверное, человек в пышных одеждах на сторожевой башне хочет что-то им сказать. Может, даже очень важное… Постепенно восстановилась относительная тишина, лишь какая-то женщина продолжала причитать по своему Михасику.
– Люди!!! – рявкнул я во всю мощь легких, приложив ладони рупором ко рту. – Его княжья мосьц отправил подальше супругу свою и казну, а сам остается с преданными ему панами и жолнерами в замке, чтобы дать отпор злодею Хмельницкому! Отряды бунтовщиков уже на подходе к Лубнам! Они грабят, жгут, убивают! Пощады не дают никому! Князь будет держать оборону, сколько Бог даст, дожидаясь помощи! А вам он велит бежать и прятаться! По лесам, по буеракам… кто как может! Спасайте свои жизни, спасайте детей! Останетесь – бунтари всех вас вырежут, не поглядев ни на пол, ни на возраст! Бегите, люди! Бегите, пока не поздно! Вон он, Хмельницкий!!! – Я, испуганно охнув, вытянул руку, указывая пальцем куда-то вдаль.
Истошный многоголосый визг чуть не оглушил меня. Огромная толпа шарахнулась в разные стороны, давя друг друга.
«Записывай, Андрюха, еще один грех на душу. Прикинь, скольких сейчас растопчут!» – опять не утерпел голос.
«Уж лучше так, чем умирать на колу, – вздохнул я. – Или заживо вариться в котле, или терять кожу…»
Я знал, что Кривонос, не найдя князя в Лубнах, пришел в неистовство, последствия которого невозможно описать словами: человеческий язык слишком беден для этого. Да и не все может он описать… к счастью. Поскольку разум человеческий отказывается верить в реальность зверств, которые творились в тех местах летом 1648 года. Будто слетел по мановению волшебной палочки тонкий слой цивилизации, подобно луковой шелухе, и люди опять стали дикарями…
«А ты на семнадцатый век не гони, ты двадцатый лучше вспомни!» – опять влез противный голос.
– Заткнись! И без тебя тошно… – огрызнулся я, прекрасно понимая, что возразить-то нечего.
– Проше ясновельможного пана… – дрожащими губами пролепетал несчастный жолнер. – Я молчал, як бога кохам, молчал, словно рыба!
– Что?! Ах да… Это я не тебе… Спускайся! Быстро! Мы свое дело сделали.
Глава 21
Лето в том году выдалось жарким. Очень жарким… И засушливым.
Главное, что мне запомнилось за время нашего «форсированного марша» – пыль. Противная, всепроникающая пыль, от которой не было спасения. Она густым столбом стояла в неподвижном раскаленном воздухе, забиваясь в ноздри и глаза, буквально сводя с ума. Полотняные повязки, закрывающие большую часть лица и смоченные водой (мое предложение, с восторгом принятое всем «панством», начиная с самого Иеремии), давали лишь временное облегчение. А без них было бы совсем невмоготу.