Дальше я поступил так. Подал прошение великому князю с просьбой дать мне дом, потому что мне надо было где-то жить. В тот же день мне назначили два пустующих дома. Из них я выбрал дом священника, о котором упоминал выше, и постепенно начал торговлю вином.
Тогда я постоянно состоял при главном боярине Иване Петровиче Челяднине и помогал одному поляку переводить с немецкого на русский книгу о травах, потому что [Челяднина] она заинтересовала, и он очень хотел ее иметь. Этот боярин пошел со мной в Земельную канцелярию и велел приказному Василию Степановичу дать мне поместье, о котором я просил, и оставался в канцелярии до тех пор, пока документ не был подписан.
В Москву то ли из Гаррии, то ли из Вирляндии[66] приехал дворянин по имени Эверт Бремен, который никак не мог продвинуться, потому что женился – исключительно в силу своего благородства – на женщине, высланной из Полоцка. Я отправил его в свое поместье управлять крестьянами согласно моим предписаниям, написанным по-немецки и по-русски. Однако он не стал им следовать, а управлял, как привык в Ливонии, и мое поместье пришло в упадок. Тогда я сказал вышеупомянутому Семену Курцову, почитателю таких птиц, как соколы и орлы: «Поедем, свезем этого малого в Военную канцелярию».
Все, что рассказал [Бремен], было тайком записано. Когда он только приехал, пошел не в ту канцелярию. Ему бы следовало пойти в Посольскую – что было бы верно, – потому что немецкими и татарскими делами занимаются там, а в Военной канцелярии ведут дела военные и польские. Этот Семен Купцов немедля получил записку – память – какую положено. Написана она была сообразно обстоятельствам. Во-первых, касаемо языка, leto значит anno по-русски. А поскольку они ведут счет годам от сотворения мира, то пишут лето 7000 и сколько-то сотен. Потом следовала суть дела: «Никита Фуников, тебе надлежит обходиться с этим вновь прибывшим немцем как с другими такими же». Далее стоял месяц и год, а затем день. Рядом с датой приказный написал свое имя. Эта память оставалась в Большой казне. Все записки подклеивались одна к другой и скручивались в свиток. В Большой казне написали такую память: «Путиле Михайловичу и Василию Степановичу по повелению великого князя выдать вновь прибывшему немцу 150 четвертей земли в городах или уездах московских, которые не пустуют». Эта память оставалась в Земельной канцелярии.
Когда отравили великую княгиню[67], великий князь послал в Ливонию за вдовой по имени Катрина Шиллинг, которая жила в городе Дерпте. Эту женщину доставили в золоченой повозке. Великий князь надеялся, что она сможет помочь великой княгине. Он очень тщательно осмотрел одежды женщины, а потом сказал ей: «Если ты поможешь моей царице, мы пожалуем тебе на всю оставшуюся жизнь половину дохода от Дерптского епископства в Ливонии». Великая княгиня сказала той женщине: «Ты наверняка можешь мне помочь. Помоги мне!» Великая княгиня умерла [в 1560 году], а женщину отправили назад в Ливонию.
Позже, когда великий князь взял Ливонию, он велел выгнать ливонцев из захваченных городов, и только эту женщину с дочерью, ее сестру из Везенберга и ее брата увезли в Москву. Великий князь приказал, чтобы этой женщине дали дом в Москве. Великий князь отправил Иоганна Таубе в Ливонию, чтобы переманить на свою сторону герцога Магнуса. Иоганн Таубе попросил дозволения взять с собой эту женщину с дочерью, ее сестру и брата и отвезти назад в Ливонию. Эта женщина отдала мне свой дом со всей обстановкой, потому что я был дружен с ее дочерью. Теперь эта женщина вместе с дочерью живет в Риге в Ливонии.
Я поселил в этом доме своего слугу Альбрехта, и он должен был за половину дохода держать там кабак. Я дал ему купчую, как будто продал ему дом. Поскольку я жил в опричнине, он подумал: «Раз у меня есть купчая, я могу поднажать на своего хозяина и не повиноваться ему». У меня был верный друг Адриан Кальб – ливонский дворянин. Мы заключили договор, что в случае смерти одного из нас другой становится его наследником. [Кальб], не сказав мне, вопреки моему желанию приехал в мой дом, схватил [Альбрехта], отобрал у него купчую, вытолкнул взашей из дому и поселился там против моей воли. Потом, забрав его [Альбрехта] деньги, он попытался уехать, но по дороге умер от чумы. Его сын отправил деньги в Ливонию, и Иоганн Таубе их увез. Я не смог бы получить эти деньги, потому что дорога была перекрыта из-за чумы.
Тогда же Фромгольд Ган, который был моим другом и вместе со мной приехал в Москву из Ливонии, придумал такой план. Он написал прошение и отправил его Григорию Локурову, казначею Большой казны. В том прошении он просил, чтобы его крестили в русскую православную веру. Знатным людям из Московии очень нравится, когда иноземец крестится и принимает их религию, и они всегда охотно способствуют в этом, потому что считают себя самыми верными христианами на всей земле. Обычно они сами становятся крестными, дарят крестильные подарки, золотую парчу из Большой казны и всячески помогают.
Пока в течение шести недель жил в монастыре, где его обучали правилам и обычаям православной веры, он прислал мне письмо, в котором просил отправить ему немецкую лютеранскую Библию. Я не мог отказать ему в этом. Однако, выйдя из монастыря, он получил только маленький крестильный подарок, потому что ему не достало ума выбрать в крестные правильного боярина. После в собственном поместье его поймали и сильно побили бояре и соседи, с которыми он завел какое-то неразумное дело. Он продолжал жить в том же поместье. Когда его поместье пришло в упадок, он подумал, что получит другое. Но у него ничего не вышло, потому что те, кто хотят получить поместье, должны иметь деньги. Ведь если хочешь испечь пирог, надо смазать сковороду маслом, иначе он подгорит. Годятся и другие средства, когда имеешь нужные связи, но для этого надо быть умным.
Он не был вхож в нашу общину, поскольку крестился в русскую веру, а когда у него не стало, где жить, он очень разозлился. Потому попросил великого князя принять его в опричнину, ссылаясь на меня, как на своего товарища. Великий князь послал спросить меня, правда ли это. Я подтвердил. Тогда великий князь дал ему поместье в Ржево-Володимеровском [Ржев] уезде, и так он попал в опричнину.
Потом великий князь, как я уже упоминал, отправился грабить своих собственных людей, землю и города. Я поехал с ним с одной лошадью и двумя слугами. Из-за того, что все города и дороги охраняла стража, я со своими слугами и лошадьми не смог никуда уехать. В конце концов я вернулся в свое поместье с 49 лошадьми и 22 санями, груженными всяким добром, которое отправил в свой дом в Москве.
Узнав об этом, [Ган] собрал своих слуг и крестьян и, пока я был в Москве, пришел в мое поместье. Он силой забрал все, даже яровое зерно и хлеб. Будучи в Москве, я прослышал про это и немедля тронулся в путь со слугой. Я прибыл к нему в поместье так неожиданно, что он даже не успел надеть доспехи, и ему пришлось объясняться со мной. Я уладил дело, взяв у него денег на время. Так я получил свое. Ему же пришлось занимать у меня хлеб, когда во время голода стало нечего есть.
Я отдал его бывшее поместье Иоганну Таубе, взяв взамен деревню Спицино, что в миле от Москвы. Эта деревня была приписана к Воробьево – подклетному селу великого князя, и была продана с одобрения шурина великого князя Никиты Романовича. Там я устроил место для «гуляния». В этой деревне я держал лошадей, чтобы, когда понадобится, иметь их под рукой. Сам же продолжал жить в своем поместье в опричнине.
Первое свое имение я держал в земщине. Там у меня жила служанка, которую татары увели из Ливонии. Я доверял ей все, что имел. Но поскольку мне часто говорили, что она меня обворовывает, я взял вместо нее татарина по имени Рудок, которому и доверил свои дела. В мое отсутствие он повел себя плохо, без толку разбазаривая мое добро. Я велел его наказать, и его, раздев догола, выпороли. После этого моими делами снова стала заправлять служанка. Рудок, прознав про это, сделал себе второй ключ, такой же, как мой. У меня был еще один слуга, ливонец по имени Якоб. Он должен был держать Рудка взаперти, но татарин убедил выпустить его ночью, взял ключ и украл у меня золото, жемчуг, самоцветы и драгоценности, и они вдвоем ударились в бега. Позже, когда захотел подарить своей любовнице драгоценное украшение, я обнаружил, что сундук пуст.
Вскоре после того я узнал, что эти двое моих слуг сидят в тюрьме в Переславле [-Залесском]. Они сказали, что намеревались укрыться вместе с добром в каком-нибудь монастыре. Я подал прошение великому князю и попросил справедливости, но когда добрался до чиновных людей [в Переславле-Залесском], преступников уже отправили в Москву вместе с купцами и золотых дел мастерами, которые купили у них краденое. Их так старательно охраняли, что я не смог с ними поговорить. В Москве я потребовал суда и не преминул запросить достаточно большую сумму, потому что вещи в суде были запечатаны. Жемчуга и камни, что были в золотой оправе, пропали. Золото и серебро было расплавлено. Но доказательств оказалось достаточно. Теперь золотых дел мастерам ничто не могло помочь. Дать взяток князьям и боярам они не смогли. Если они предлагали сотню, я предлагал тысячу. Так я научил их, что значит покупать [краденые] жемчуга и камни. Этих двоих бросили в тюрьму.
Позже татарин написал челобитную, утверждая, что я собирался бежать от великого князя. Он сказал: «Да», а я сказал: «Нет», но этим дело не кончилось. Он должен был предоставить доказательства. И тогда он сослался на мою служанку Анну и ее мужа Ганса, будто они что-то об этом знали. Служанку и ее мужа немедля схватили на моем дворе в земщине и привели в суд. Важные князья и дьяки из опричнины стали насмехаться надо мной. Один сказал другому: «Не желаешь ли мяса?» Была пятница, и они имели в виду убить меня.
Когда служанку привели в суд, она рассказала все верно и правдиво. Старший князь Василий Темкин спросил служанку: «Правда ли,