Князь Владимир Андреевич [Старицкий] открыл договор великому князю, открыл все, что замышляли и готовили земские люди. Тогда великий князь пустил слух, что он не собирался идти ни на Литву, ни на Ригу, а хотел проехать и сделать смотр своим исконным землям. Потом он почтовым трактом вернулся в Александрову слободу и потребовал записать [имена] тех главарей земских, которых хотел убить, уничтожить и казнить первыми.
На московской дороге в трех верстах от слободы была застава под названием Каринская. Никто из тех, кто был в слободе с великим князем, не мог оттуда уехать, как не мог никто въехать туда без памятки – удостоверения личности. Все неверные слуги земских главарей знали об этом, и, когда кто-нибудь из них подходил к страже и говорил: «У меня есть дела господские», стражник без промедления препровождал его в канцелярию в слободе, где верили всему, что он говорит о своем хозяине.
Великий князь продолжал отлавливать одного [земского] главаря за другим и казнить их одного так, другого эдак, как в голову взбредет.
Митрополит Филипп больше не мог молчать об этом, потому любезно обратился к великому князю, говоря, что тот должен жить и править, как правили его праотцы. За эти слова добрый митрополит впал в немилость и обречен был лежать в тяжелых железных цепях до самой смерти. А великий князь выбрал митрополита по своему желанию[17].
После того великий князь со всеми своими опричниками выехал из Александровой слободы. По дороге из слободы в Ливонию опричная стража занимала каждый город, дорогу или монастырь, якобы из-за чумы, так чтобы один город или монастырь не мог ничего узнать о другом.
Опричники подошли к яму – почтовой станции – в Черной и стали разорять ее. Те места, где ночевал великий князь, наутро поджигались и сгорали.
Каждого, кто приходил из Москвы к заставе и хотел пройти в лагерь доверенных людей [Ивана], будь то князь, боярин или их слуга, стража ловила, связывала и тут же убивала. Некоторых раздевали догола перед великим князем и валяли в снегу, пока они не умирали. То же самое случалось и с теми, кто хотел уйти из лагеря в Москву и был пойман стражей.
Потом великий князь приехал в город Тверь и велел грабить там все, включая церкви и монастыри. А всех пленников убивать, как и тех из своих людей, кто был дружен или породнился с иноземцами. У всех убитых отрубали ноги, а тела пихали под лед в реку Волгу. То же самое он учинил и в городе Торжке. Не пощадил ни церкви, ни монастыри.
Великий князь снова подступил к Великому Новгороду. Остановился он в трех фарлонгах от города и послал туда воеводу с людьми, чтобы они шпионили и все разведали. Пошел слух, что великий князь хочет идти на Ливонию. Потом великий князь вошел в город, зашел в епископский дворец и забрал там все, что принадлежало епископу. Он забрал из церквей самые большие колокола и все другое, что хотел. После этого великий князь оставил город в покое. Купцам он велел покупать и продавать, но брать справедливую цену с его солдат и опричников. Каждый день он вставал и ехал в следующий монастырь, где продолжал свои бесчинства, мучая монахов. И многие из них были убиты. В городе и около него стояло три сотни монастырей, и ни один из них не избежал этой участи. Потом началось разграбление города. Каждое утро, когда великий князь приезжал в город из своего лагеря, к нему должен был являться городской начальник, чтобы рассказать, что произошло в городе за ночь.
Шесть недель [в феврале 1570 года] длилось это беспрерывное бедствие и мучение. Все лавки и дома, где могли водиться деньги, были обречены. И каждый день великого князя видели в пыточной камере. Ничего не должно было остаться ни в монастырях, ни в городе. То, что солдаты не могли унести, бросали в воду или сжигали. И если кто-то из земских вытаскивал что-нибудь из воды, его вешали.
Потом все иноземцы, большей частью поляки, были убиты вместе со своими женами и детьми, как и люди [Ивана], которые женились на иноземках. Все высокие постройки разрушили, а все красивые двери, окна и лестницы изрубили. Несколько тысяч местных девушек опричники забрали с собой. Некоторые из земских людей, одевшись как опричники, причиняли им много вреда, но их отловили и перебили.
Потом великий князь пошел на Псков и там начал творить то же самое.
Он послал своих солдат с капитанами в Нарву и на озеро Ладога у шведской границы и велел все имущество своих же русских забрать или уничтожить. [Русских] бросали в воду, а некоторых сожгли. В один день убили много тысяч служителей божьих и мирян. Никогда прежде на Руси такого не бывало.
Разграбив полгорода [Пскова], великий князь подошел к дому Микулы. Этот Микула был добрый малый и жил в своем доме один, без жены и детей. Он держал много скотины и всю зиму возился с нею на своем дворе под открытым небом. Его стадо все время росло, и от этого он богател. И еще он предсказывал русским будущее. Великий князь пришел к нему в дом. Микула сказал великому князю: «Довольно. Езжай домой!» Великий князь послушался этого Микулу и, оставив Псков, вернулся в Александрову слободу, забрав с собой все деньги, добро и много больших колоколов. В слободе он тут же велел построить каменную церковь и все деньги отдал туда. Туда же он велел поставить врата, украшенные историческими фигурами, которые забрал из церкви в Великом Новгороде, и повесить колокола.
После этого великий князь прилюдно опоил ядом князя Владимира Александровича [Старицкого][18], а женщин [его] велел раздеть догола и с позором застрелить стрельцам. Из бояр и князей [князя Владимира] не оставил в живых никого.
Великий князь снова поехал из Александровой слободы в Москву и велел схватить всех начальников, всех облеченных властью в земщине и всех служителей божьих.
Иван Висковатый держал в земщине печать, Никита Фуников был казначеем, а Никита Булгаков ведал дворцовой казной. Великий князь убил здесь до 130 начальников, которые правили и судили по всей стране. Ивану Висковатому сначала отрезали нос и уши, а потом руки. Никиту Фуникова привязали к столбу на рыночной площади и сварили заживо, поливая кипятком.
То было страшное время, когда один убивал другого за корку хлеба. В подклетных селах двора у великого князя лежали тысячами скирды необмолоченных колосьев пшеницы, но он не стал продавать их своим подданным, и многие в стране умерли от голода и были съедены собаками.
За это всемогущий Господь послал великий мор [1570–1571 годы]. Если в какой-нибудь двор или дом приходила чума, его тут же заколачивали, и если там кто-то умирал, то его там же и надлежало хоронить. И многие умерли от голода в своих собственных дворах и домах. По всей стране, в городах, монастырях, поселениях и деревнях, а также на всех дорогах и трактах стояли заставы, чтобы никто не мог прийти из одного места в другое. А если кто был пойман заставой, того немедля бросали в костер, который жгли возле заставы, со всем, что он при себе имел: с повозкой, седлом и уздечкой. По всей стране многие тысячи людей, умерших от чумы, были съедены собаками. Когда чума совсем разгулялась, вокруг Москвы вырыли большие рвы и мертвых сбрасывали без гробов прямо туда. По две тысячи, по три, по четыре и по пять тысяч в одну кучу. По большим дорогам Московии ставили специальные церкви, где каждый день возносились молитвы, чтобы Господь отвел чуму.
Великому князю был подарен слон, а с ним араб, который за ним смотрел. Этот араб получил в Москве много денег, и это заметили русские бражники – бродяги и пьяницы, игравшие в подпольных кабаках в кости и другие азартные игры. Из-за денег они тайком убили жену араба. Этого араба и его слона русские обвинили в том, что именно он принес чуму, которой прежде на Москве никогда не было. Араб со своим слоном впал в немилость и был сослан в город Городец. Араб умер, а великий князь послал боярина, которому дал наказ убить слона, призвав на помощь горожан и [крестьян] из окрестных сох[19]. Слон стоял неподалеку от места, где закопали араба, в сарае, обнесенном вокруг полисадом. Он вырвался и лег на могилу. Там его и убили, а бивни вырвали и доставили великому князю в доказательство его смерти.
Согласно присяге, опричникам не дозволялось ни говорить с земскими, ни брать жен из земщины, а если у опричника отец и мать жили на земщине, ему больше никогда не разрешали ходить к ним.
Великий князь разделил Москву на две части. [Себе] он взял малую часть, а город и дворец [Кремль] оставил земским. Когда великий князь брал какой-нибудь город или уезд в опричнину, он сразу же забирал в опричнину одну или две улицы в ближних пригородах [Москвы]. Так людей и начальников в земщине становилось все меньше, а опричнина великого князя росла, и он становился все сильнее.
Те князья и бояре, которых не занесли в опричные списки, были внесены в отдельный регистр. Регистр отсылали князю [Ивану] Дмитриевичу Бельскому и другим земским начальникам, чтобы они могли получить поместья в других уездах взамен своих [конфискованных] вотчин. Но такое бывало редко. Если же такое случалось, и великий князь объезжал уезд, и опричники отбирали у земских людей вотчины, они отбирали все, что находили в имениях, не позволяя земским забрать ничего из того, что полюбилось опричникам.
По Москве течет маленькая речушка, под названием Неглинная. По этой речушке проходила граница между опричниной и земщиной. На ней великий князь построил большой двор, подобного которому еще не видали на Руси. Этот двор стоил всей стране так дорого, что земские люди желали ему сгореть. Великий князь узнал об этом и сказал своим опричникам, что устроит земским такой пожар, который они не скоро потушат. А опричникам дал дозволение обижать земских, как им вздумается.
По всей Московии люди собирались в банды и носились туда-сюда, словно они опричники, убивая на большой дороге каждого, кто им встретится. Они разграбили множество неукрепленных городов и селений, убивая людей и сжигая дома. А кроме того, присвоили уйму денег, отправленных из других городов в Москву для пополнения казны. И никто за этим не следил.