я и вширь и вглубь, что прежний строй государственной жизни стал для них тесен. Этим и вызывалась та борьба нового со старым, которую Мономах только задержал, но не остановил.
Князья и бояре с быстро возраставшей алчностью захватывали земли, прочно закрепляли их за собой и передавали по наследству сыновьям, внукам и правнукам. Главная ценность таких наследственных вотчин заключалась теперь не столько в своей запашке, сколько в запашке окрестных, зависимых от вотчины смердов.
Но присвоение их дохода, дело по-своему тонкое, требовало находчивости и гибкости, а главное — своего глаза. Отлучки, убыточные для смерда, становились все убыточнее и для тех, кто жил трудом смерда. Княжьё и боярство прирастало к земле.
Нельзя было, однако же, порывать и с городом.
Бояре — княжеские дружинники, а дружина всегда при князе, а князь неотделим от города.
В городе же — средоточие отставшего от земли, возмужавшего ремесла. Именно в XII веке в жизни русского ремесленника происходит знаменательный перелом: не довольствуясь работой на себя, на свое село, на соседнюю боярскую вотчину, ремесленник принимается работать и на неизвестного покупателя: на широкую продажу, на рынок.
Его отношения с боярином и князем меняются: он выходит из-под прямой их власти; но боярин и князь на этом не прогадывают — они ссужают вольного ремесленника сырьем и деньгами на новое обзаведение и наживаются пуще прежнего: дадут ногату,[9] а возвращай им две, дадут две — возвращай четыре! Рабочая зависимость заменяется для ремесленника новой зависимостью — долговой, кабальной, с которой до могилы не развяжешься.
Заодно с ремеслом продолжало крепнуть и землепашество. Избыток хлеба отвозился в город, вернее в разросшийся кругом городских стен посад, где все бойчее шла торговля. А в ее оборотах и прибылях князья и бояре — опять непременные участники.
Чтобы и в вотчину поспеть, и в городе ничего не потерять, нужно было подтянуть город ближе к вотчине — такова была едва ли не главнейшая задача, стоявшая перед правящей знатью. Возникновение в XII веке ряда новых городов и рост некоторых старых городов разрешали эту задачу.
Прошли времена, когда князь на свой счет кормил, одевал и вооружал дружинников, делясь с ними военной добычей. Теперь бояре-дружинники научились содержать себя сами, и притом неизмеримо богаче, чем содержал их, бывало, князь. Их зависимость от князя тем самым слабела, а их влияние на государственную жизнь росло.
Прошли времена, когда дружинники в поисках скорой наживы подбивали князя на дальние походы, "да и ты добудеши и мы". Теперь выгоднее оказывалось домоседничать. Рабочая сила ближнего смерда стала более ценным товаром, чем рабочая сила приведенного из далеких краев пленника. Своя земля, обработанная смердом, давала и князю и боярину больше, чем опустошение чужой земли.
Прошли времена завоеваний. Миновала нужда собирать десятки тысяч вооруженных людей, которые так устрашали некогда врагов Киевской Руси и которых можно было соединить только усилиями всех русских областей. В умах людей, стоявших у власти, иссякли мечты об углублении единства, о слиянии всех областей в одно могущественное, прочное, величавое целое.
Новые мысли, владевшие умами этих людей, влекли в обратную сторону — к разъединению.
Суровый проповедник укорял их в ненасытстве — они только усмехались в ответ. Голос поэта звал их "вступить в злат стремень за землю Русскую" — а им до того ли? Заглохшее в их сердцах сознание единства Русской земли не угасало в сердцах порабощенного ими народа: народ роптал. Но что им народный ропот, когда сила на их стороне!
Широкий круг, очерченный мечом прежних князей-завоевателей, дробился на множество мелких кругов. Средоточием каждого из таких кругов становился свой богатеющий город со своим князем и со своим боярством на своих богатеющих вотчинах.
В большинстве русских земель господствующая знать успела собрать к этому времени довольно средств, чтобы вместо глухого, тайного сопротивления, какое она оказывала Мономаху, повести открытую вооруженную борьбу за независимость от других волостей и главным образом, разумеется, от Киева.
Таков был внутренний смысл борьбы. Внешним же образом она чаще всего сводилась к попыткам овладеть Киевом. Но чем горячее схватывались из-за него князья, тем ниже падало его распорядительное значение.
К половине столетия итоги переходной поры выяснились уже достаточно отчетливо. Летописец обозначил их четырьмя печальными словами: "Раздрася вся земля Русская".
Когда отдельные части бывшей киевской державы обособились одна от другой, освободившись от киевской опеки, по-новому определились и их силы.
Наиболее истощенными оказались земли, расположенные по Днепру и его притокам.
Окрепла, наоборот, юго-западная окраина Руси — Галицкое и Волынское княжества.
Усилился и Новгород: смещение мировых торговых путей пошло ему впрок.
Третьей, наиболее громко заявившей о себе силой, решившей дальнейшую участь Русского государства, был Ростово-Суздальский край.
II
Здесь почти с самого начала столетия княжил один из младших Мономаховых сыновей — Юрий Владимирович, прозванный Долгоруким.
Жизнь Юрия с первых же лет пошла особенным путем, не похожим на обыкновенный княжеский.
Мономах услал его в Залесье еще малым ребенком. Там и вырос Юрий — вдали от Киева, где все дышало прошлым, в разлуке с отцом, мечтавшим воротить это прошлое, в стороне от родичей-князей с их мудреными обычаями, с их упрямыми предрассудками, унаследованными от того же прошлого. Так и вступил Юрий в зрелые года — сыном своего века и своего края, свободным от ярма старины.
Он был первым князем, оседло поселившимся в Залесье: до него князья бывали здесь только наездами.
Доставшаяся Юрию волость издавна общалась с Киевом, с Новгородом, со Смоленском (со Смоленском особенно родственно) и с другими русскими землями. Близкими соседями Ростово-Суздальской области были волжские булгары. Через их посредство ее хорошо знал арабский Восток. Она обменивалась товарами с кавказским Югом. Сюда засылал гостей и европейский Запад. Но при всей широте и живости этих внешних связей внутренняя жизнь складывалась в Залесье иначе, чем на Днепре.
Города были не слабее и не беднее многих тамошних. Но городов было мало. Древний Ростов, богатый рыбными озерами да соляными варницами; более поздно окрепший Суздаль, вскормленный хлебородным Опольем, что раскинулось безлесным просветом по обоим берегам реки Нерли; подле них, на Клязьме, молодой, бодро входивший в силу Владимир; поодаль, на Волге, мал градок Ярославль; еще дальше на север, вверх по Шексне, старое Белозеро — вот и все города, какие застал Юрий в своей пространной, но еще малолюдной волости.
В городах и около них жизнь била ключом: изощрялись ремесла, ширилась торговля, тучнели пригородные нивы. Понаехавшие с князем бояре-дружинники богатели не по дням, а по часам, осев в земледельческом Суздале. С ними соперничало исконное местное боярство, угнездившееся главным образом в Ростове, где успело созреть и матерое купечество. Новоприезжие и туземные бояре состязались и между собой, и с духовенством, и с князем в захвате пахотных угодий, бортных лесов, бобровых гонов, рыбных ловель, соляных озер, а главное — в изобретении новых, все более коварных способов жить чужим трудом.
Начало феодальным отношениям было положено не здесь, а на Днепре и на Волхове, но тут, на берегах приростовских озер и Клязьмы, еще не тронутых войнами, не разоренных половцами, сыскалась более удобная почва для этих новых отношений. Ветхое отмирало здесь незаметнее, молодое нарождалось легче и росло быстрее. Людской быт день ото дня менял свой лик.
Однако так жили только города с ближайшими, зависимыми от них сельскими округами.
А дальше, за тесными пределами этих опрятно расчищенных и усердно возделанных округ, стояли непроглядные леса, где, по тогдашней поговорке, не сходились еще топор с топором и соха с сохой. Там, в малых и редких селищах, раскиданных лишь кое-где по глухим речкам и речушкам, люди вековали еще по-старому, по-бывалому. О городских новшествах туда и слух не проникал, а в укладе иных притаившихся в лесу деревень еще не совсем поизгладились следы былой принадлежности всех обитавших в деревне пахарей к одной, с годами разросшейся семье.
Для сбора дани с таких отдаленных, старобытных селений Юрию приходилось по временам выезжать самому, чего уже веками не делывали другие русские князья.
Юрий отлучался из города с неохотой.
За спиной оставался строптивый Ростов, привыкший исстари обходиться без князя. Ростовское боярство, упрямое и надменное, докучало напоминаниями о каких-то своих древних уставах и обычаях, будто бы нарушаемых Юрием: у нас, мол, того не бывало, у нас, мол, так не положено. Дерзкими голосами подтягивали боярам и ростовские купцы. Это раздражало, заставляло быть всегда настороже, стесняло движения.
Чтобы поразвязать себе руки, Юрий перебрался на житье в менее притязательный Суздаль, где окружил себя более податливыми людьми, обязанными ему, князю, своим благосостоянием. Но и эта новая, суздальская знать, осмелев от недавнего богатства, начинала тянуться, как и ростовская, к власти. Обуздывать ту и другую было не просто.
А тут еще под боком, в соседстве со своими княжескими злачными вотчинами, вскипали обидой крестьянские, или, как говорили в Залесье, сиротские, села, где в сумятице бурного хозяйственного роста одни, наживаясь, выживали других, где рядом с достатком плодилась и нищета, где и достаточный и нищий одинаково отчаянно бились в паутине еще непривычных феодальных пут.
А тут еще бередил сердце все более громкий стон и прямой ропот своих, столь нужных Юрию ремесленных людей, снедаемых завистью к городским, вольным, более сытым, чем они, рукодельникам, которых все прибывало.
Перед Юрием вставала во весь рост неотложная, труднейшая по своей новизне задача: создать крепкую государственную власть.