Владимир
Владимир — город на высоком, хорошо защищенном природой мысу левого берега реки Клязьмы, при впадении в нее речки Лыбеди. Следы предшествовавших славянских поселений восходят к X в., но сам город основан в 1108 г. князем Владимиром Мономахом (от которого и получил название) как крепость, прикрывавшая Ростово-Суздальскую землю с юга. Крепость имела форму трапеции, занявшей высшую точку плато между реками; общая длина ее валов была около 2,5 км. По-видимому, город населяли выходцы с юга, из Киевской земли, принесшие с собою названия малых рек — Лыбедь, Ирпень, Почайна. Сын Мономаха, князь Юрий Долгорукий, проявил интерес к Суздальской земле лишь в конце своей жизни; он возвел здесь ряд укреплений, а во Владимире (вне валов) поставил двор и каменную церковь Св. Георгия.
Стимул к дальнейшему развитию мощная крепость, стоявшая на выгодном торговом пути, получает в княжение Андрея Боголюбского. Строя новую систему отношений между княжествами и смещая центр могущества страны с юга на северо-восток, князь стремился создать надежные точки опоры в борьбе за власть внутри Суздальской земли. В 1157 г. он переносит столицу из Суздаля во Владимир; возникает Великое княжество Владимирское. 1158–1165 гг. — время грандиозного и напряженного строительства: городские укрепления продлевают на восток и запад, вдоль плато, так что они получают форму очень вытянутого треугольника, в котором крепость Мономаха оказывается Средним городом (в прошлом его называли «Печерним»), а ее ворота становятся теперь внутренними (кроме Волжских, выводивших прямо к Клязьме). Западная часть крепости (позднее названная «Ветчаным», то есть обветшавшим, городом) получила трое ворот. Иринины и Медные были деревянными, зато путь на юг закрывали каменные Золотые ворота, стоявшие надо рвом (он соединял верховья оврагов, заменявших с напольной стороны искусственные укрепления). Близ ворот, рядом с двором отца, Андрей Боголюбский поставил собственный двор и каменную церковь Спаса (1164). Восточное продолжение крепости (так называемый Новый город), по-видимому, населяли посадские люди. Отсюда шла дорога на Боголюбове и Суздаль; ее охраняли вторые каменные ворота — Серебряные. Общий периметр валов составлял теперь 7 км, что было больше, чем у Киева (4 км) и Новгорода (6 км) той же эпохи.
Над рекой, вдоль кромки высокого берега, стоял, кроме двух дворовых белокаменных княжеских храмов, собор городского епископа (Успения Богородицы, 1158–1160). Князь Андрей строил его не просто как епископскую кафедру, но с мыслью о повышении статуса Владимира до митрополии, независимой от церковной власти Киева (подобно тамошней Десятинной церкви, Успенский собор получил «десятину» от княжеских доходов и большие земельные владения). Выполнение столь обширной строительной программы потребовало привлечения мастеров из Европы, которых, судя по деталям их техники, пригласили из Ломбардии (район озера Комо, Северная Италия). Им удалось создать тот особый сплав крестово-купольного объемного решения с европейской каменной пластикой, который получил название «древнерусский романики».
Новый этап строительства приходится на время наивысшего расцвета Владимиро-Суздальской земли в правление Всеволода III (рубеж XII–XIII вв.). После пожара 1185 г., когда Владимир отстраивали заново, князь решил произвести существенную перепланировку, приблизив свой двор к церковному центру беспокойного торгово-ремесленного города. Он поставил пышный каменный дворец на южном краю Срединного города, рядом с двором епископа Иоанна, и обнес новую резиденцию каменной стеной с боевыми воротами (1194–1196). Дворцовым храмом стал роскошно украшенный собор (1194–1197), освященный в память очень почитаемого в княжеской среде раннехристианского святого Дмитрия Солунского.
Выбор посвящения был отнюдь не случаен. Ни один средневековый город, тем паче столица княжества, не мог обойтись без собственного небесного защитника и его реликвий. Получение таковых и перенос их с места древнего прославления в свой город было государственным актом, серьезным шагом в политике (особенно в церковной). Покровителем Владимира должен был стать Дмитрий Солунский — соименный святой князя Всеволода III (Дмитрия в крещении). Обеспечить его незримое присутствие через получение реликвий и прославление их в стольном городе стало для князя делом чести и религиозным подвигом. В этом ему помогли связи с константинопольским патриархатом, императорским домом. В 1197 г. во Владимир из Солуни (Фессалоники, Греция) прибывают две святыни: «непрерывно» источающая миро «доска гробная» (вероятно, в виде написанной на этой доске иконы) и «сорочка» мученика Дмитрия (видимо, ранее на Руси появился серебряный ковчег с мощами Дмитрия, воспроизводящий форму его кивория в базилике Солуни).
Таким образом, собор, поставленный Всеволодом III, — это своеобразный храм-реликварий, возведенный в качестве достойной оболочки для широко прославленных реликвий. Подобно Успенскому собору фасады храма украшены резьбой по белому камню, но здесь рельефы гораздо многочисленнее. В закомарах помещаются сюжетные композиции (по осям всех трех фасадов — пророк-псалмопевец Давид; «Крещение»; «Вознесение Александра Македонского»). В нишах аркатурного пояса — длинные шеренги святых. Все поверхности и часть архитектурных деталей покрывают изображения растений, животных (часто фантастических), скачущих всадников и ангелов. Попытки «расшифровать» программу, стоящую за этим огромным каменным ребусом, часто бывали очень остроумными, но ни одна из них не смогла логично объяснить, какой общий смысл хотел вложить в творение заказчик и его художник.
Кроме новой дворцовой резиденции в эпоху Всеволода III был перестроен пострадавший от пожара Успенский собор (1185–1189), объем которого теперь резко увеличился, и старый храм оказался заключенным в новые стены, как в футляр. Княжеская семья основала и два монастыря с каменными храмами, девичий Успенский (Княгинин) в Новом городе (основан Марией, женой Всеволода III в 1200–1201) и княжеский Рождественский в Среднем городе (1192–1195). В его белокаменном соборе позже (1263) был погребен князь Александр Ярославич Невский, почитаемые останки которого до переноса их в Петербург хранились в белокаменном саркофаге, стоявшем на южной галерее (части саркофага удалось обнаружить при раскопках руин собора в 1998).
Наследник Всеволода, князь Константин, завершает украшение Среднего города церковью Вознесения на новой торговой площади (1218 г.). Однако большинство храмов города оставались деревянными (известно, что в пожаре 1185 г. сгорело 32 храма). Во Владимире процветала литература и изобразительное искусство: здесь велось летописание (позже ставшее основой многих летописных традиций Северо-Восточной Руси); создавались и украшались драгоценными окладами иконы; стены храмов покрывались фресками — например, Дмитриевский собор росписали в 1190-х гг. художники из Византии. Владимирские князья и епископы приглашали в город выдающихся мастеров прикладного искусства: их шедевры и даже мастерские, где они работали, мало-помалу «открываются» в процессе археологических раскопок.
Короткий, хотя и бурный, расцвет Владимира закончился в 1238 г. нашествием Бату-хана. Город был взят после упорного сопротивления; Успенский собор татары завалили хворостом и пытались сжечь (на хорах погибли княжеская семья, епископ, многие горожане). Владимир никогда уже не достигал прежнего могущества, но он надолго остался для Северо-Восточной Руси символом государственности, культурной традиции и своего рода «святым городом». Владимир остается не только стольным городом, но и церковным центром — здесь с 1299 по 1328 г. живет митрополит всея Руси. Сохраняется и приобретает высокое символическое звучание понятие «Великого княжения Владимирского» как старшего на Руси, венчание на которое совершается в Успенском соборе (в XIII в. храм отремонтировали и заново покрыли оловом, но в 1410 г. при набеге татары его снова «одраша» — ободрали). Молодые княжества, Тверь и Москва, оспаривают друг у друга титул великого князя владимирского, с которым связывалось не только право пользоваться определенным фондом земель княжения, но и собирать «выход» для Орды со всей Руси. Великолепные храмы Владимира становятся образцами, на которые ориентировались зодчие новых столиц. Московские князья не раз демонстрировали заботу об этих памятниках старины, попутно перенося в свой город накопленные владимирскими князьями святыни. В 1380 г. Дмитрий Донской берет под покровительство Дмитриевский собор и уносит в Москву икону Дмитрия Солунского. Его сын, Василий I Дмитриевич, присылает для новой росписи Успенского собора, пострадавшего от пожара во время нашествия Едигея, Андрея Рублева, который и работает там вместе с Даниилом Черным (1408–1409). В 1395 г. переносом в Москву величайшей святыни Руси, «Владимирской Богоматери», открывается длительная история изготовления ее копий и «путешествий» между двумя столицами. Наконец, в 1469 г. московский мастер В. Д. Ермолин получает прямое распоряжение «реставрировать» обветшавшие здания Владимира — Золотые ворота и церковь Вознесения на Торгу; на рубеже XV–XVI вв. перестраивается и собор Княгинина монастыря.
В 1486 г. были построены новые деревянные стены Среднего города с многочисленными башнями, часть которых явно имела репрезентативно-декоративный характер. Крепость дважды поновлялась в 1491 и 1536 гг.; в XVII в. были еще раз «обновлены» Золотые ворота (укрепления Ветчаного и Нового городов в послемонгольское время не возобновлялись). С конца XV в. город становится одним из рядовых торговых центров Московского государства; им управляют воеводы, назначаемые из Москвы. Владимир растет очень медленно, и к концу XVI в. в нем насчитывается всего до 1200 человек (после Смуты количество жителей уменьшится вдвое, а к 1668 г. составит едва тысячу на 400 домов). Население пополняется в основном за счет переведенцев из Новгорода, а также служилых воинских людей, которые заселяют пригородные слободы. Выгодное положение на пути через Оку в Волгу, между Москвой и Нижним Новгородом, все же позволило городу сохранить торговое значение — в XVII в. здесь имелся Гостиный двор, возобновилось каменное церковное строительство на средства купечества. К древним храмам добавляют новые части, что в известной мере способствует их сохранению, но с XVIII в. в «губернском городе» Владимире начинается снос остатков укреплений и замена многих храмов новыми; этот процесс прекратится лишь с приходом XIX в., когда ценность древних зданий будет оценена и на памятники придут архитекторы-реставраторы.
Новгород Великий
Для продолжения рассказа следует немного подробнее познакомиться с Новгородом Великим. Московское княжество развивалось в постоянном контакте с этим крупнейшим, самым богатым и очень своеобразным городом Северо-Западной Руси XI–XV вв. Кроме него, в огромной Новгородской земле существовали только два города, Старая Руса и Старая Ладога, так что Новгород вполне может быть назван «городом-государством». Он лежит в болотистой и низменной местности, на берегах реки Волхов, вблизи ее истока из озера Ильмень. Левая сторона, центр которой — Детинец, имеет традиционное название «Софийской»; здесь лежали три из пяти новгородских концов (Людин, или Гончарный, Загородский и Неревский). На правой — «Торговой» — стоял княжеский двор (Ярославов), была вечевая площадь, городской торг и два из концов (Словенский и Плотницкий). Обе стороны в конце концов обняли вал и ров Окольного города (XIV в.), замкнувший территорию около 200 га, но она не была полностью застроенной даже в период наибольшего расцвета — по окраинам были сады, огороды, выгоны и даже пашни. В плане город имел форму неправильной округлости, а Детинец — овала.
Летописью название города впервые упомянуто под 859 г., и его возникновение действительно восходит к эпохе славянского заселения Приильменья, берегов реки Волхов. Но та точка, от которой начался рост города, окончательно не установлена. Много столетий историки бились над вопросом, где же именно «седоша около озера Илмеря» словене, пришедшие «с Дуная», но лишь археологическое изучение города и его округи медленно проясняет этот вопрос. Оказалось, что древнейших заселенных участков в Новгороде не один, а три, причем впоследствии они стали ядрами трех древнейших районных объединений горожан — «концов». Древнейшие отложения в районе Людина конца относятся к 940-м годам, Неревского — к 950-м годам, а Словенского — к 970-м годам. Два первых лежали на Софийской стороне Новгорода и частично захватывали участок нынешнего Детинца, но самого укрепления тогда еще не существовало, следовательно, раньше середины X в. «Новгорода» как такового могло еще не быть. Известия летописи о гораздо более раннем возникновении на Волхове славянских поселений, их борьбе с варягами, последующем призвании князей из-за моря и о том, что Рюрик, придя «ко Илмерю и сруби городокъ надъ Волховом», археологи связывают с лежащим в двух километрах от Новгорода древним укрепленным поселением — Городищем. На нем обнаружены слои IX в., среди находок масса свидетельств пребывания здесь, наряду с земледельцами-славянами, скандинавских воинов-торговцев. Именно этот городок, стоявший в центре развитой сельской округи и контролировавший исток Волхова, стал центром княжеской власти, вблизи которого, на другой стороне реки, поместилось в 980 г. святилище Перуна, культ которого установил князь Владимир Святославич. Однако уже в 989 г. по принятии христианства первый Софийский собор (деревянный) и владычный двор ставят не на княжеском Городище, а в появившемся тем временем новом центре, состоявшем из трех славянских поселков. Через полвека (1044) этот центр окружает каменная крепостная стена — так возникает первый Детинец, который летописи с XI в. и называют «Новгородом» (возможно, что до этого какие-то валы центральная часть города все же имела). Князья, по-видимому, пытались установить контроль над ним (об этом говорит, в частности, постройка его стен в 1044 и 1116 гг. именно князьями Ярославом и Мстиславом), но эти попытки закончились неудачей. Городище тем временем оставалось местом пребывания князя и центром княжеской администрации. В 1102 г. князь Мстислав Владимирович построил здесь церковь Благовещения (первый каменный храм после Софийского собора 1045–1050 гг.); здесь же хранился княжеский архив, первые акты в котором, судя по сохранившимся печатям, относятся к концу XI в. (архив погиб, видимо, при разгроме Новгорода Иваном Грозным). Правда, при Ярославе Мудром возникла и дополнительная городская резиденция князя на Торговой стороне (впоследствии ее место именовалось «Ярославово дворище») но после антикняжеского восстания 1136 г. князья вновь вынужденно возвращаются на Городище.
Новгород как таковой остается в нераздельном владении боярства, по-видимому и основавшего его первопоселения. Здесь постоянно жили практически все бояре Новгородской земли; сюда стекались, здесь хранились и здесь же перерабатывались огромные ценности, собираемые со всех концов страны на обширные боярские усадьбы. Эти усадьбы так хорошо изучены археологически, что можно составить представление о развитии некоторых из них от образования в X–XI вв. вплоть до XV столетия. Боярские усадьбы показали удивительную стабильность границ, — линии их частоколов почти не менялись с момента возникновения до конца новгородской независимости, причем усадьбы обычно находились в руках потомков одной и той же боярской фамилии. Более того, первые усадьбы обладали тем же набором жилых, ремесленных и хозяйственных построек, что и боярские дворы эпохи расцвета вотчинного хозяйства XII–XIV вв. Вероятно, в первые столетия существования на этих усадьбах перерабатывали сельскохозяйственную продукцию, собираемую в качестве государственных, то есть княжеских, доходов. Механизм обогащения боярства при этом представляется очень интересным. Новгородская знать самостоятельно собирала подати на своих территориях, не допуская к этому людей князя, и лишь затем выделяла в его казну положенную денежную часть. Однако подати собирались не деньгами — это были натуральные продукты сельского хозяйства и промыслов. Право их обработки и последующей продажи, бывшие в руках бояр, позволяло многократно увеличить стоимость продукта. Разница оставалась организатору процесса. С XII в. с распространением денежного обращения у бояр появилась необходимость обзавестись для получения сырья собственными вотчинами, но организация процесса обработки продукта при этом не изменилась. Дополнительным источником дохода было закрепление за конкретными боярскими семьями сбора дохода с определенных территорий, ростовщичество и другие денежные операции.
Понятно, что боярские усадьбы превратились в большие средневековые «предприятия» по переработке сырья и дальнейшей продаже полученного товара. На их огромных участках жили не только боярские семьи и их личные слуги, но также стояли жилища и мастерские многочисленных ремесленников, находившихся под патронатом владельца усадьбы, лично от него зависимые и составлявшие, вместе со своими семьями, обширную патронимию. Обычно боярский род, насчитывавший несколько семейств и ведший происхождение от общего предка, владел несколькими смежными дворами (например, потомки Несды владели в Словенском конце семью такими усадьбами). Такой «клановый поселок» внутри города был экономически самодостаточен и устойчив, а сумма производств на усадьбах создавала почти исчерпывающий набор ремесел. В таких условиях развитие городского ремесла по «европейскому» пути, то есть формирование свободных мастерских и объединение их в цеха или иные корпорации, становилось невозможным: боярская «патронимия» осталась единственной формой ремесленной организации Новгорода.
Мы говорим о внутренней жизни Новгорода так пространно не только потому, что она глубоко оригинальна, но и потому, что знаем о ней много подробностей, недоступных исследованию в других городах. Это потому, что Новгород — совершенно уникальный археологический объект. Отложения минувших веков («культурный слой») обладают здесь особым свойством сохранять все без исключения предметы, в них попавшие. «Новгород возник на плотных глинистых почвах, не впитывающих воды дождей, паводков и талого снега. Влага до предела насыщала его культурный слой, медленно сочась в Волхов и препятствуя проникновению в почву воздуха» (В. Л. Янин). В результате в почве не развивались микроорганизмы, уничтожающие органику, и не шли процессы коррозии металлов. Как нигде в ином месте, здесь можно изучить предметный мир средневекового русского человека, почти все в быту которого делалось из дерева (даже перечислить все виды посуды, инструментов, деталей построек и то затруднительно). Но этого мало. В Новгороде почти полностью сохранились уличные настилы из плах и бревен; остатки частоколов; нижние части домов (они заплывали грунтом, и не извлекались, новый дом ставили прямо на них). Поэтому можно восстановить историю планировки. Благодаря разработке методов дендрохронологии (датирования года спила дерева по годовым кольцам его ствола), многие из найденных в настилах и срубах бревен получают точную дату, поэтому история усадеб и улиц прослеживается поэтапно. Оказавшиеся между датированными деревянными ярусами вещи тоже получают весьма точные даты. Так из истории отдельных построек складывается история двора, затем усадьбы или «гнезда» усадеб, наконец, улиц, концов и всего города.
Но и это далеко не все. Благодаря сохранности органических остатков, в Новгороде еще в 1950-х годах было установлено, что древние новгородцы для каждодневной переписки, черновых записей и обучению письму пользовались не дорогой бумагой или пергаменом, но специально подготовленной корой березы — берестой. В такую «берестяную грамоту» буквы вдавливали специальным заостренным «писалом», без чернил, поэтому во влажной среде они сохранили формы и могут быть прочтены. Берестяные грамоты стали ошеломляющим открытием. Они не только показали, что очень многие, если не все, средневековые новгородцы были грамотны, но назвали также имена владельцев усадеб (которые обычно выбрасывали ненужные письма в мусор), их социальное положение, род занятий, рассказали о хозяйстве и о семейных, социальных и иных связях (например, среди писем есть любовные записки, молитвы-заклинания). Среди открытых усадеб оказались не только боярские — удалось определить в одном из владений усадьбу новгородского художника рубежа XII–XIII вв. Олисея Гречина.
Итак, основу городской структуры образовали «гнезда» боярских «усадеб». Их ограды-частоколы стояли вдоль больших улиц-дорог, мощеных деревом: жители одной улицы, «уличане», тоже осознавали себя как единое социальное целое. Они имели выборного старосту, сообща строили «уличанский» храм, следили за мостовыми. Улицы складывались в пять «концов» (к трем первым около 1168 г. добавился Плотницкий конец; в конце XIII в. оформился Загородский). Каждый конец был самостоятельным членом городской федерации, со своим вечем, соборным храмом и главным монастырем; в городском совете конец представлял особый посадник (а позже даже несколько посадников). Делами концов, конечно, вершили бояре, но и мнение свободных горожан обладало определенным весом (особенно в моменты социальных конфликтов). Они были объединены в 10 сотен, возглавляемых тысяцкими и сотскими, когда-то подчинявшимися князю. Но концы со временем поглотили сотни (не имевшие границ и лежавшие чересполосно), и боярско-кончанская система управления возобладала. Третьей (но далеко не последней) властной силой Новгорода была церковь в лице архиепископа (Владыки) и настоятелей крупнейших монастырей, таких как Юрьев и Антониев (в управлении городом их представлял архимандрит, выбиравшийся, как ни странно, на вече). Огромные земельные владения, богатства и право собственного суда постепенно делали церковь все более влиятельной в боярской республике, которая в конце существования все более напоминала теократию. Кроме церковного, в Новгороде имелись суды «смесной» (то есть смешанный — князя и посадника) и торговый (возглавлявшийся тысяцким), что было необходимо, учитывая огромную роль торговли в жизни города и присутствие иностранных торговых компаний (Немецкого и Готского дворов).
Развитие города можно проследить не только по документам и остаткам деревянного строительства, но и по каменной архитектуре. К сожалению, древнейшие каменные кремли города не дошли до нас. Но мы знаем, однако, что уже Детинец 1116 г. имел оригинальные черты: к воротным башням здесь были изнутри добавлены особые каменные (надвратные) храмы. Характерно, что эти храмы ставит уже не создатель кремля, князь, а новгородский Владыка, то есть архиепископ. Впоследствии и возведение новых стен ведется по инициативе архиепископов, которые становятся фактическими правителями республики и, конечно, на государственные средства (стены ставили отдельными кусками с остановками в 1302, 1331–1334, 1400 гг.). Часть этих стен дошла, хотя со значительными перестройками, до наших дней. Поскольку архиепископ стал фактически выборным главой Новгородской республики, его присутствие в Детинце было все более ощутимым. Значительную часть крепости занимал Владычный двор с парадными, церковными, жилыми и хозяйственными постройками; здесь же хранилась владычная (городская) казна — «серебро святой Софии». Владыка, наряду с боярами из знатнейших семейств, финансировал строительство все новых надвратных храмов. Конечно, с присоединением Новгорода к Москве эта ситуация меняется: в Детинце распоряжается великокняжеская администрация, а строительство ведется по указанию из столицы, хотя обычно на новгородские деньги. Именно так в 1484–1490 гг. проходит полное обновление крепостной стены, «на две части великого князя денги, а треть владыка своими денгами», «по старой основе» (фундаменту). Крепость Детинца, имевшая когда-то тринадцать башен, сохраняла некоторое военное значение до начала XVIII в. и последний раз упомянута в штате крепостей в 1739 г.
Конечно, общая система оборонительных линий Новгорода была гораздо сложнее. Посад, окружавший Детинец, начали укреплять по крайней мере с XII в. — летописи регулярно упоминают устройство «острога» вокруг города при нападениях врагов, а в 1262 г. сообщают, что новгородцы «срубиша город нов». В XIV–XV вв. деревянные укрепления острога начинают заменять каменными, кое-где в линию земляных валов просто встраивают каменные башни. Башни и прясла стен возводили на средства отдельных улиц и концов, которые они защищали. Интересно, что этот «лоскутный» острог московские инженеры в XVI в. вновь сменили на целиком деревянный («Большой земляной город»), который закончили к 1537 г. (от каменных башен осталась одна, сохранившаяся и до наших дней). Кроме того, в 1580-х гг. внутри острога поставили дополнительно Малый земляной город, примыкавший к Детинцу с уязвимой напольной стороны. Наконец, необходимо упомянуть об огромной протяженности внешнем городском вале — Окольном городе, достигавшем в длину 10 км (!), который новгородцы соорудили в конце XIV — начале XV в. Укрепления Новгорода, пожалуй, уступали по продуманности и военной надежности каменным «поясам» Москвы и многорядным каменным стенам Пскова конца XV–XVI вв. Однако следует помнить, что протяженный овал новгородского Детинца был отстроен в камне значительно раньше Кремля Дмитрия Донского, а его прототипы вообще восходят к XII в.
Каменная церковная архитектура Новгорода, помимо широко известного художественного своеобразия, удивительно наглядно соответствует этапам его социально-политического развития. «Святая София», первый каменный городской собор Новгородской архиепископии, ставший символом республики («Где святая София, там и Новогород!»), был возведен в 1045 г. в новоотстроенном Детинце князем Владимиром Ярославичем почти одновременно с двумя другими княжескими храмами Святой Софии — киевским и полоцким, и навсегда остался самым крупным храмом Новгорода. Однако менее чем через столетие князья теряют контроль над Детинцем и собором, и отныне строят только вблизи своих резиденций. В 1103 г. князь Мстислав ставит церковь Благовещения на Городище; в 1113 г. им же была заложена церковь Николы на Ярославовом дворище (Николо-Дворищенский собор), в котором служили попы, подчинявшиеся князю (когда архиепископ Никон не захотел венчать князя Святослава на новгородке, тот «веньцяся своим попы у святого Николы»). Но центром княжеского церковного строительства остается все же Городище. В начале XII в. напротив него, на левом берегу Волхова, встает княжеский Юрьев монастырь (его Георгиевский собор, возведенный в 1119 г. зодчим князя Всеволода Георгиевича, Петром, по крайней мере по высоте и общей монументальности облика сопоставим со «Святой Софией»). Незадолго до изгнания из города князь Всеволод успевает заложить еще два храма — Ивана на Опоках (1127) и Успения на Торгу (1135), но после этого в Новгороде князья уже вообще не строят. Правда, на Городище еще появляются новые церкви, но их, как ни странно, ставят из дерева: князья не решаются на большие вложения средств, чувствуя непрочность своего положения в городе. Последний возведенный в камне «княжеский» храм — скромная (хотя и украшенная прекрасными фресками) церковь Спаса на Нередице в дворцовом монастыре вблизи новой резиденции князя Ярослава Владимировича (1198).
Параллельно угасанию активности княжеского строительства можно проследить линию подъема собственно городского церковного зодчества. Со второй половины XII в. его расцвет обозначился со всей ясностью, причем сопровождался выработкой нового местного типа храма. Он отвечал потребностям и возможностям новых заказчиков — бояр, купцов, уличанских и других городских объединений. Вместо немногих роскошных княжеских храмов город стали постепенно заполнять многочисленные постройки нового типа: небольшие, сравнительно простые в инженерном и архитектурном отношении, относительно дешевые. Вместо пышных хоров, на которых помещалась княжеская семья, теперь над западными сводами строили закрытые угловые камеры, соединенные деревянным помостом. В одной камере заказчик устраивал придел памяти своего патронального святого, в другой — хранилище наиболее ценного имущества, своего рода «церковный сейф». По сути дела, это были своего рода домовые церкви, в притворах которых обычно хоронили семью ктитора. Среди первых храмов такого типа церкви Благовещения Аркажского монастыря, Петра и Павла на Синичьей горе (построенная «лукиничами» — жителями Лукиной улицы), Кирилловская монастырская церковь, поставленная мастером Коровой Яковлевичем по заказу братьев Константина и Дмитра, и многие другие. Очевидно, что в Новгороде с начала XIII в. уже работало несколько групп строителей, к которым по временам присоединялись и приглашенные — например, из Смоленска.
Резкий перелом в развитии архитектуры Новгорода обозначился с монгольским нашествием: после 1240 г. в течение более чем полувека здесь уже не строили каменных церквей (да и деревянные появлялись очень редко). В полосу нового, блистательного расцвета Новгородская республика вступила в 1290-е гг., отразив натиск шведов и ливонских рыцарей, вступив в Ганзейский союз и урегулировав отношения с Ордой. На Руси у Новгорода не было сколько-нибудь сопоставимого по силам соперника: до роковой конфронтации с Москвой оставалось еще порядочно времени. Храмовое строительство особенно бурно развивалось в XIV — первой половине XV вв., причем заказчиками оставались боярские семьи, посадники, уличане, корпорации купцов и, конечно, новгородский архиепископ. Типологически новгородские храмы не изменились, но зодчие отказались от покрытия по сводам (закомарам), и завершения приобрели сперва трехлопастную форму, а затем стали восьмискатными. В стилевом отношении можно говорить о более явном воздействии романского искусства в его североевропейском варианте. Простые по формам, эти храмы не были бедны: изнутри их украшали настоящие шедевры фресковой живописи (церкви Спаса на Ковалеве, 1345 г.; Успения на Волотовом поле, 1352 г.). Усилилась и тенденция к утилитарному использованию храма: в церквях начали строить потайные камеры, ящики и палатки-хранилища (церковь Федора Стратилата на Ручью, 1360 г.), а с XV в. — и целые подклеты для хранения товаров (церковь Симеона в Зверине монастыре, 1468 г.). Из церковных зданий не богослужебного, а парадного назначения необходимо упомянуть о таком ярком памятнике, как палата приемов, поставленная владыкой Евфимием в 1433 г. в Детинце. Летописец сообщает, что «дверий у ней 30, а мастеры делали намечкыи (т. е. «немецкие») из Заморья, с новгородцкыми масторы». Вскоре отстроили в камне много зданий архиепископского двора («комнату камену и поварни камены»), появились «чашня», «молодецкая», «ключница хлебная камена», «часозвоня».
Включение Новгорода в состав Московского государства повело к разграблению города, которое сопровождалось массовыми переселениями видных боярских семей (летописи говорят о многих тысячах высланных) и конфискацией церковных и монастырских земель. Понятно, что строительство не только из камня, но и из дерева резко оборвалось. Только с 1510-х гг. оно возобновляется, но уже по заказам московских купцов — например, Иван Сырков поставил церковь Жен-мироносиц у своего двора, Василий Тараканов — церковь Климента на Иворове улице. Храмы строились местными мастерами, но в их формы постепенно, проникали московские вкусы. Постройки же, прямо связанные с официальным заказом Москвы, копировали принятые там формы (например, Преображенский собор Хутынского монастыря). В XVII в. новгородская архитектурная традиция окончательно умерла, влившись в общерусскую, и вновь возводимые в городе здания практически неотличимы по стилю от построек других городов. Здесь появляются «типовые» для конца Средневековья каменные Воеводский и Гостиный дворы, новые башни Детинца (например, Кукуй).
Великому Новгороду предстояло в XVIII–XIX вв. испытать судьбу обычного губернского центра Российской империи, но его былая слава не была забыта. В глазах передовых людей России он вскоре стал поэтическим символом свободы и вольности, затем — высоты древнерусской культуры и искусства, а полвека назад археология превратила его в самое прозрачное «окно в прошлое» из всех имеющихся в распоряжении историков культуры Руси.
Псков
Город на северо-западной границе Руси, с 1348 г. ставший самостоятельным боярским государством — Псковской вечевой республикой. Его история — это история роста торгового города и могучей каменной крепости, защищавшей не только свободолюбивую республику, но и всю Новгородскую и Московскую Русь от натиска католического Запада.
В Московское государство Псков был включен только в 1510 г., возник же он как укрепленный пункт в междуречье рек Великой и Псковы, еще в VIII–X вв. Впервые город упомянут под 903 г. в связи с женитьбой князя Игоря. В X–XIII вв. здесь уже несомненно стояла крепость — порубежное положение держало город в состоянии постоянного военного напряжения. В XIV–XV вв., с ростом самостоятельности и силы Псковской республики, городские укрепления начали регулярно укреплять, перестраивать и расширять. Сердцем их системы был детинец (Кром) на узком обрывистом мысу при слиянии рек, внутри которого стоял Троицкий собор, служивший символом города (так же как Св. София в Новгороде или Успенский собор в Москве). Здесь находились органы управления Пскова, хранился государственный архив, казна и большие хлебные запасы, собиралось вече, вершился суд. Ко второй половине XIII в. принадлежат первые несомненные остатки второй каменной стены, так называемого «Довмонтова города», поставленного в правление литовского князя Доманта (Довмонта) — Тимофея. Его часть занимал торг, здесь же постепенно разместилось множество небольших каменных храмов (их остатки продолжают находить при археологических раскопках). В первой половине XIV в. (1309) посадник Борис возвел южнее Довмонтова города еще одну новую стену. Внутри нее, на Застенье, оказалась людная городская площадь, мощеная деревом (Торговище). Рядом находился двор князя с церковью Воздвижения Честного Креста, а вокруг теснились дома и дворы горожан, стояли церкви (некоторые из которых являлись центрами псковских городских «концов» — отдельных районов, наделенных правами самоуправления; всего в Пскове в XIV в. насчитывалось шесть таких концов). Укрепленная часть города, окруженная полуторакилометровой внешней стеной, в начале XIV в. достигала уже 20 гектаров. Снаружи от нее бурно рос посад. Добившись полной самостоятельности от Новгорода, город в 1370–1390-х гг. вступил в период наибольшего экономического и политического расцвета. В 1374–1375 гг. посад защитили еще одной каменной стеной, что увеличило площадь Пскова вдвое (так называемый Средний город). Таким образом, к моменту, когда в Москве поставили первый каменный Кремль, Псков окружало уже четыре пояса каменных укреплений. Усиленная «кострами» (боевыми башнями), внешняя («приступная») стена надежно защищала порубежный Псков от нападений соседей. Город с успехом выполнял роль центра обороны большого района, в систему которой входили мощные каменные пригороды-крепости (такие как Изборск и Гдов).
Площадь города продолжала быстро увеличиваться. Еще в первой половине XIV в. посад перешел за обе реки, образовав районы Запсковья и Завеличья. В заречные районы можно было перейти по мостам, один из которых был постоянным (его обновляли регулярно каждые 20 лет), а другой наплавным. Постепенно здесь появляются и свои церкви, а в первой половине и середине XV в. часть их даже перестраивают в камне. За пределами стен стояли также древние монастыри: Спаса на Мироже, Иоанна Предтечи на Завеличье, Рождества Богородицы на Снятой горе, два Пантелеймоновских, Вознесенский и Климентовский, но по мере застройки к XV в. многие из них оказывались внутри городских кварталов (общее число монастырей к этому времени достигало трех, а к 1510 г. почти четырех десятков).
Но город рос не только вширь: его внутренние части постоянно перестраивались. В 1366–1367 гг., ставят каменный Троицкий собор; в 1390-х гг. — новые «перси» (стены) Крома; в Довмонтовом городе растет число каменных церквей: здесь уже не было застройки, и район превратился в своего рода «священный участок» Пскова, его религиозный центр; к началу XVI в. здесь было тринадцать — четырнадцать храмов (позднее их стало восемнадцать), из них пять — соборных, стояли избы, где собирались священники (всего тогда в городе насчитывалось до сорока церквей, разделенных на шесть «соборов», то есть церковных округов). На протяжении всего XV в. городские укрепления постоянно перестраивались, обветшавшие части разбирались (так, в 1430-х гг. разобрали стену 1309 г.), в случае необходимости строили временные деревянные стены (так было в 1465 г., когда городу угрожало вторжение новгородского войска). К этому времени Псков, в пределах нового (Окольного) города, вырос до 210–230 гектаров, а внешний обвод стены составил почти 7 км (вместе с внутренними — 9 км). Стены охватывали теперь большим полукольцом Запсковье и прикрывали линию берега над рекой Великой. Это был самый укрепленный русский город конца XV — начала XVI в. Постепенно, заменяя отдельные участки Окольной стены на каменные, ее перестроили к 1510 г. полностью, но к этому времени посад вышел и за эти пределы. Точное число жителей города установить трудно, но оно, вероятно, превосходило 100 тысяч (известно, что в 1510 г. в одном только Среднем городе, Застенье, стояло 6500 дворов и жило около 30 тысяч человек. Правда, такие части, как Кром и Довмонтов город, в эпоху Псковской вечевой республики жилой застройки не имели).
Вхождение Пскова в состав Московского государства (1510 г.) не стало, несмотря на последовавшие неоднократные «выводы» из города лучших купцов и ремесленников, такой катастрофой, как для Новгорода. Наоборот, с закрытием в 1494 г. новгородского Немецкого гостиного двора его значение как торговых ворот Руси резко возросло. Из немецких, литовских, ливонских городов сюда везли металл, ткани, соль, вина и сельдь (потреблявшуюся внутри России в очень большом количестве), обратно шел воск, хлеб, кожи, сало, лен и конопля. Через Псков проходил и один из важнейших дипломатических маршрутов из Западной Европы в Восточную и дорога, по которой в Московию попадали специалисты (инженеры, ремесленники, военные). Расцвет города продолжался до начала 1580-х гг., когда его осадили войска Стефана Батория. Героическая оборона города фактически спасла Русский Север от иноземного вторжения, и в конце XVI в. Псков частично восстановил свое значение. Невзгоды Смутного времени тяжелейшим образом сказались на торговле и городской жизни вообще: в ходе социальной борьбы между «большими» и «меньшими» людьми Псков выгорел дотла, а взрыв пороховых складов снес часть стен Крома. Но уже ко второй четверти XVII в. последствия гражданской войны удалось преодолеть, и Псков вновь показал удивительные примеры строительной активности — именно здесь складывается тот особый тип «купеческой» архитектуры Средневековья, по которому мы судим о всей гражданской архитектуре XVII в.
Уже по истории укреплений Пскова можно почувствовать, что, в отличие от большинства городов средневековой Руси, Псков был не только деревянным, городом, но и каменным. С XII в. здесь возводили каменные храмы (Троицкий, Дмитрия Солунского, соборы Мирожского и Ивановского монастырей). Правда, сначала их строили силами приглашенных мастеров и часто по заказам новгородских владык, которым Псков подчинялся в церковном отношении. Но после того как в 1348 г. возникла самостоятельная, независимая от Новгорода Псковская феодальная республика, процесс выработки собственного стиля ускорился. В XV–XVI вв. здесь сложился признанный центр строительного искусства и выработался своеобразный местный архитектурный стиль, обладавший одновременно такими качествами, как простота, суровость, уютность и пластичность (мягкость). Небольшие, как бы вылепленные, а не сложенные из местной каменной плиты, побеленные и украшенные самым скромным декором одноглавые церкви возводились не только князьями, боярами и монастырями, но и группами горожан (кончанские храмы) и даже отдельными купеческими семьями (в городе насчитывалось к концу XVI в. более ста церквей). Зодчих из Пскова приглашали для строительства во многие города Руси — в том числе в Москву, где они много работали во второй половине XV в. В XVI в. под их руководством возводилась новая крепость недавно взятой Казани. Возвращаясь в Псков, они приносили новые приемы и вкусы, усвоенные в дальних странствиях. Кроме храмов, они строили теперь каменные монастырские трапезные — огромные отапливаемые двух-трехэтажные комплексы палат, поварен, складов и ледников, над которыми иногда возводились и деревянные этажи. Здесь же, в монастыре, можно было построить и отдельные покои для знатного постриженника, состоявшие из одного или двух каменных уровней с деревянным верхним этажом. Первый ярус служил складом имущества, второй — парадной частью дома, где принимали гостей, третий — каждодневным жильем для хозяина. По той же схеме строили более обширные дома на городских купеческих дворах. Поскольку торговец русского Средневековья предпочитал держать свое добро не просто под замком, за железными дверями, в каменных стенах, но и как можно ближе к себе, он предпочитал жить в том же доме, где хранил товары. Поэтому, начиная с XVI в., каменные «подызбицы», «клети» и погреба в Пскове стали строить даже не очень богатые купцы. Правда, с 1580-х гг. этот процесс прекратился, но в XVII в. вспыхнул с новой силой. «Молодые» купеческие семьи, вставшие на место выведенных в другие города «великих» гостей, возвышались с невиданной быстротой. Параллельно шла отстройка их новых усадеб, главную часть которых составляли трех-четырехэтажные каменные палаты. Фамилии Поганкиных, Сырниковых, Русиновых в первой половине XVII в. навсегда оказались связанными с историей русской культуры не столько из-за их торговых операций, сколько благодаря этим своеобразным купеческим «замкам» внутри города, надежно защищенным от огня и грабителей, просторным, очень функционально устроенным внутри (в каждом таком здании предусматривалось все, вплоть до таких объектов, как гигиенично организованные отхожие места — «ретирады»). Эти палаты, сохранившиеся до наших дней, можно назвать последним крупным вкладом Пскова в культуру русского Средневековья. Со второй половины XVII в. пограничный город стал постепенно уступать первенство в торговле и организации производства верхневолжским центрам страны (Ярославль, Кострома), ориентировавшимся на новый северный путь через Архангельск. Сказались и бесконечные наборы лучших ремесленников в Москву, большая часть которых там и оставалась. Своеобразие искусства Пскова постепенно уступало натиску изделий «общемосковского» пошиба, что заметно и в керамическом производстве (например, в типах изразцов), и в ювелирном деле, и особенно в архитектуре. Последнюю точку в летописи самобытной городской культуры средневекового Пскова поставило сооружение в 1682–1699 гг., вместо старого Троицкого собора, огромного нового пятиглавого здания абсолютно «московского» облика.
Тверское княжество
Тверское княжество — главный соперник Москвы в XIV в. Одно из государств, возникших в послемонгольскую эпоху (его история насчитывает около 250 лет, с 1240-х по 1490-е гг.) в Северо-Восточной Руси. Небольшая по территории Тверская земля играла важнейшую роль в процессе восстановления самостоятельного управления и передачи культурной и государственной традиции от домонгольской Руси к централизованному Русскому государству XV–XVI вв., образуя своего рода «мостик» между Древней Русью и Московским царством. Эта роль обеспечивалась ключевым расположением Тверской земли, занимавшей район Верхней Волги. Тверь могла не только выгодно торговать, но и влиять на контакты между Новгородом, Владимиро-Суздальской Русью («низовыми» землями), западнорусскими и литовскими территориями. (От нее, например, в значительной степени зависело снабжение Новгорода пшеницей, которой всегда не хватало в северной республике). В то же время эта «пограничность» Твери делала ее позицию уязвимой, побуждая могущественных соседей всячески стремиться к контролю над княжеством. Тверская земля в XIV–XV вв. изобиловала небольшими, но стратегически важными городками-крепостями (Калязин, Клин, Микулин, Старица, Чернятин), некоторые из которых подчас оспаривали у тверских князей первенство (Кашин). В отличие от многих «московских» городов, они не получили дальнейшего развития; сегодня большая часть их известна разве что по названиям (Радилов, Опоки, Зубцов), а местонахождение — предмет специальных изысканий. Княжество граничило на севере с землями Новгорода Великого (Торжок, Бежецкий Верх), на западе — со Смоленской землей (пограничный город Ржев), на юге и востоке — с московскими и суздальскими землями.
Тверской удел выделился из Владимиро-Суздальско-го княжения сразу после Батыева нашествия в 1240-х гг., когда большая часть Северо-Восточной Руси только начала осознавать себя в новой политической реальности (быстрый подъем княжества объясняют иногда тем, что лесистые верхневолжские земли казались сравнительно защищенными от татар). Первый же тверской князь, Ярослав Ярославич, обозначил основные направления будущей политики Твери: он с успехом защищал свои земли от литовцев; стремился закрепить за собой право княжения в Новгороде; активно участвовал в борьбе за великокняжеский престол, развернувшейся между братьями-Ярославичами, Александром (Невским) и Андреем; активно противостоял монгольскому нажиму (ему пришлось столкнуться с татарами, поддерживавшими Александра). В последней четверти XIII в. Тверь фактически добилась первенства среди северо-восточных русских княжений. Впрочем, оно было оспорено на рубеже XIV в. более молодым государством — Москвой. Началось вековое соперничество за лидерство, в котором пользовались любыми средствами и к которому привлекали всех возможных союзников: татар, Новгород, Литву. Последняя играла роль почти непременной союзницы Твери. Новгородцы, часто имевшие повод для недовольства поведением ближайшего соседа, в целом склонялись к поддержке Москвы, которая в конце концов оказалась искуснее и удачливее и в привлечении на свою сторону ордынских ханов. Крайнего ожесточения борьба достигла в первой четверти XIV в., когда в схватке участвовали такие яркие личности, как тверские князья Михаил Ярославич, его сыновья Дмитрий и Александр и правители Москвы Юрий и Иван Даниловичи. Кровавые усобицы этого времени отличает подлинный трагизм, герои гибнут один за другим при самых драматических обстоятельствах, подчас увлекая за собою массу подданных. Столкновение Михаила с Юрием в борьбе за великое княжение приводит к поражению последнего в Бортеневской битве и смерти его жены Кончаки, но конечным следствием становится казнь в Орде самого Михаила. Это влечет за собой своего рода «кровную вражду» двух династий: Дмитрий Михайлович Грозные Очи, мстя за смерть отца, убивает Юрия и гибнет сам. Последовавшее вскоре антитатарское восстание 1327 г. дает возможность князю Ивану Калите покарать с помощью татарских войск Тверское княжество и изгнать правившего там третьего сына Михаила — Александра, который в конце концов будет казнен в Орде.
Общий исход борьбы все же оставался неясен (хотя чаша весов постепенно склонялась на сторону Москвы), когда в конце правления последнего из тверских Михайловичей — Константина (1339–1345) — в Твери вспыхнула междоусобная борьба, участниками которой были удельные князья Холма, Кашина и Микулина. Приводившая к постоянному вмешательству в тверские дела Литвы и Москвы, разорившая землю усобица завершилась победой микулинского князя Михаила Александровича (1368–1399), который почти немедленно возобновил упорную борьбу за великое княжение, закончившуюся поражением. Внутренняя жизнь княжества во второй половине XIV в. из-за постоянных внешних войн была очень напряженной; ее усугубляли обычные в Средневековье эпидемии (моровая язва 1364 г.). Однако в конце столетия наступил сравнительно мирный период, и Тверь при сыне Михаила, Иване (1399–1425), сумела до известной степени восстановить силы, которые необходимы были теперь уже не для борьбы за первенство, но для сохранения суверенитета от Москвы. Внук князя Ивана, Борис Александрович (1425–1461), сумел, лавируя между Москвой и Литвой, добиться на время решения этой задачи, и при нем Тверь пережила последний расцвет своей культуры. Но это не могло перебороть общей тенденции к слиянию северо-восточных; земель в единое государство, и наследнику Бориса, его сыну Ивану, довелось видеть окончательное падение своей столицы (1485) и стать изгнанником в Литве.
Тверская земля была отдана в удел сыну великого князя Ивана III Васильевича, Ивану Ивановичу; по его смерти управлялась великокняжескими наместниками, а земли княжества были переписаны «по московски, на сохи» (1491–1492). Видимость политической самостоятельности сохраняли лишь уделы (Микулинский, Старицкий; в 1576 г. особый удел в Твери и Торжке получил номинальный правитель Симеон Бекбулатович), но переписные книги Тверской земли 1539–1540 гг. показывают преобладание в ней владений московских служилых людей. Опричный погром Твери 1570 г. довершил агонию княжества. Тверь становится местом заточения: в Отроч монастырь ссылают Максима Грека (1531–1547/8); в 1568 г. сюда сослан митрополит Филипп.
Память о могуществе Тверской земли, ее плотной заселенности и богатстве отразилась в трудах иноземцев конца XV–XVI вв., преувеличивавших ее военные силы (например, у Матвея Меховского). О реальном богатстве и самостоятельной культуре древней Твери говорит возобновление, после монгольского удара, именно здесь каменного строительства, общерусского летописания и работы над восстановлением юридических норм (сборник «Мерило Праведное»); активная чеканка собственной монеты из серебра й меди в XV в.; сложение местных школ прикладного искусства, живописи, архитектуры.
Тверской культуре присуща яркость, но неровность развития, доходящая до раздвоенности, отсутствие «новогородской» или «московской» культурной цельности. Тверь особенно упорно обращалась к владимиро-суздальскому наследию, поскольку стремилась к воссозданию древнерусской государственности, древних идеалов и традиций. Поэтому ведущей, неизменной чертой ее культуры стала архаизация, на фоне которой особенно ярко выступали постоянно сменявшие друг друга внешние веяния как с Запада, так и из Византии (особенно с Балкан).
Особенности культуры во многом определили своеобразие церковной политики Твери. В условиях постепенно складывавшейся системы взаимоподдержки московских князей и церковной власти Тверь стремилась возобновить и упрочить контакты с православным Востоком и константинопольским патриархатом. В местных монастырях живут и работают Иоанн Царьградец, Федор Иерусалимлянин, Фома Сирианин, монах из Греции Нил, выходцы с Афона. В 1316–1317 гг. здесь создают древнейший на Руси список Иерусалимского устава (первая греческая рукопись после долгого затишья), и, по-видимому, рано возникают общежительные монастыри (Отрочь, Федоров). Именно в Тверь адресовано знаменитое «Послание о рае новгородского архиепископа Василия Калики тверскому епископу Федору Доброму», отразившее монашеский интерес к «мысленному раю», свойственный аскетам Афона. Позже, в 1370-е гг., в Твери появятся описания хождений в Иерусалим монаха Савватия и архимандрита Агрефения (которого отличал такой интерес к святыням, что он даже делал их рисунки). «Повесть о преставлении князя Михаила Александровича» говорит, что тело его готовили к погребению по афонскому обычаю («лаврьскому») два монаха с Афона, Савва и Спиридон. О связях с южнославянским миром в эпоху «второго южнославянского влияния» свидетельствуют особого типа рельефные надгробия XV в., «балканизмы» орнаментов фресок Старицы, миниатюры.
Уже в начале XIV в. Тверь была крупным монастырским центром; ее князья подчеркивали свое «мнихолюбие» (то есть любили монахов (мнихов), заботились о монастырях, были богомольны), решимость твердо держать «веру и закон». Под этим лозунгом они повели, вместе с тверскими епископами, борьбу против митрополита Петра, обвинив его перед патриархом в симонии. Неудача окончательно заставила Тверь перенести внимание на монастырскую сферу, ее организацию и соблюдение «чистоты» предания. Это объясняет еще одну черту тверской культуры — ее тяготение к монашескому аскетизму и связанный с этим консерватизм.
После разгрома Твери в 1327 г. период первого расцвета, когда были созданы лицевая «Хроника Георгия Амартола», построен и расписан городской собор, остался позади. Новое оживление пришлось на середину XIV в.: при епископе Федоре Добром поновляется убранство и росписи храма, достраиваются его приделы, создаются медные двери. В живописи внимание к ранним местным формам, их истокам, сочетается с налетом романских и готических черт. Два спокойных десятилетия конца XIV— начала XV в. отмечены вспышкой строительной активности в Твери (врата и надвратная церковь 1391 г., собор Желтикова монастыря 1394/1404–1407 гг.), Старице (каменный собор Михаила Архангела, Никольская церковь 1390-х гг.) и Городне (Верзятине). В Твери процветало грекофильство и интерес к палеологовской живописи. На рубеже XIV–XV вв. создавались такие шедевры ювелирного искусства, как серебряные панагии (медальоны для хранения освященного хлеба), украшенные литыми деталями, позолотой, чеканкой и гравировкой.
Уже с 1370-х гг. Тверь становится как бы узловым пунктом, на котором завязаны интересы константинопольского патриархата и западнорусских епископий. В 1374 г. Тверь посетил митрополит Киприан, опиравшийся в то время на великого князя литовского Ольгерда, стремившегося создать для Литвы особую митрополию с включением в ее состав Тверских земель. Из Западной Руси, входившей в состав литовских земель, вела дорога в Европу; здесь можно было найти поддержку стремлению к церковной независимости от Москвы и элементы культуры, нетронутые татарским нашествием. Позже, в конце XIV— начале XV в., влияние реформ ставшего митрополитом Московским Киприна в Твери оказалось особенно заметным благодаря тесной связи с ним епископа Арсения. Киприану принадлежит введение и распространение Иерусалимского церковного устава (перевод которого на русский язык сделан в Константинополе в 1401 г.). Устав был введен в новом общежительном тверском монастыре Освященного Саввы. Его аскетическая программа тесно связана с Афоном (где в лавре Св. Афанасия русские монахи переписывали и переводили книги) и одновременно родственна взглядам московских церковных деятелей. Желтиков монастырь, основанный в 1394 г. Арсением и прямо ориентированый на Киево-Печерскую лавру (посвящение памяти Успения и Св. Антония и Феодосия Печерских; создание особой «аскетической» редакции Киево-Печерского патерика), стал новым центром духовной жизни Твери. В монастырях и при епископской кафедре до середины XV в. не прекращались летописные работы; возник и княжеский свод; велась литературная переработка повестей «тверского круга».
Столица княжества в конце XIV — первой четверти XV в. не была единственным очагом культуры: в малых городах, так же как в московских уделах (например, Звенигороде, Галиче), складываются условия для своеобразного «удельного ренессанса». В Кашине, например, чеканили свою монету, создали собственный летописный свод, переработали некоторые литературные произведения. Сохранившаяся церковь в Городне, хотя архитектурно архаичная, была в прошлом очень эффектной благодаря смелости резного убранства и особенно росписи, выполненной под влиянием живописи Балкан.
Упорный монашеский консерватизм, ориентация на местные архаизирующие тенденции доминировали в культуре Твери до середины XV в. Но в правление Бориса Александровича (1425–1461) ненадолго расцвела культура, наделенная чертами придворного аристократизма. Князь Борис был хорошо знаком с европейским придворным стилем жизни; он бывал во многих городах Литвы, присутствовал на коронации великого князя Витовта в 1430 г. в Троках. В многообразии типов монетной чеканки его времени отчетливо проявляются не только восточные изобразительные мотивы, но и западные, поток которых велик как никогда. Культура этого периода синкретична и крайне восприимчива, она оказалась способной сформировать гуманистические взгляды Афанасия Никитина и такой памятник, как «Слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче», в котором видно стремление определить роль Твери в мировой истории и нарисовать ретроспективу «Тверь — Новый Рим», признав князя вторым Константином и единственным достойным наследником Византии. Тверь не поддержала идею церковной независимости Руси от Константинополя (которая на практике означала церковный диктат Москвы), стремясь сохранить с ним связи, и держалась благожелательно по отношению к церковной унии.
Успехи государственного строительства и культуры Твери во второй четверти XV в. во многом определялись слабостью Москвы в тяжелый период феодальной войны; это же воздействовало и на местный художественный стиль: часть мастеров, возможно, нашла убежище в Твери. Здесь вели хотя и небольшое, но постоянное строительство (после пожара 1413 г., когда погибло 20 церквей, был возведен собор Федоровского монастыря, позже Борисоглебская и Михайловская церкви), кроме того, создается множество монастырей и украшаются храмы. В Москве же в эти годы строительство замирает.
После попытки снова выйти вперед на международной арене за счет слабости Москвы активность культурной и политической жизни в Тверской земле начала угасать. Включение в Московское государство привело к ограблению Твери (даже грамоты княжеского архива вывезли в Москву). Тверь быстро пустеет, бояре отъезжают в Литву или Москву. Под управлением Ивана Молодого начался процесс «нивелировки» культуры княжества и унификации ее с московской. Усилились элементы культурной пестроты и открытости, которые были свойственны двору Елены Волошанки. В орбиту Москвы втягивались и церковные деятели — например, Вассиан Стригин-Оболенский, настоятель Отроча монастыря и епископ, добившийся канонизации Св. Арсения, и сменивший его на епископской кафедре после присоединения к Москве Нил, грек по происхождению, из окружения Софьи Палеолог (ранее настоятель Богоявленского монастыря). Ярким показателем проникновения «московской моды» в Тверское княжество может служить форма надгробий: с рубежа XV–XVI вв. здесь начинают преобладать вместо рельефных плиты московского стиля, украшенные трехгранно-выемчатой резьбой. «Старотверское» направление сохранялось какое-то время окружением князя-изгнанника Михаила Борисовича в Литве, где создавались произведения, отмеченные яркими чертами готики.
В XVI в. памятники отображают спад творческой активности и постепенную провинциализацию культуры Тверской земли, которая оставалась крупнейшим центром железоделательного (кузнечного) ремесла и полотняного производства. Ее мастера-строители работали по всей Руси — в Хутыни, Брянске, Волоколамске, селе Кушалине и других местах, хотя в большинстве их постройки отличались архаическими чертами, и заказчики предпочитали мастеров, работавших в московских традициях.