Завершение объединения Руси: подчинение Новгорода Великого
Победив в междоусобной войне, Московское княжество почувствовало себя в силах подчинить те русские земли, которые не желали во всем следовать его воле, и окончательно порвать с Ордой. Эти свершения выпали на долю Ивана III (1462–1505), сына Василия II Темного. «Собирание земель» к тому времени превратилось в «собирание Руси»: Москва подчиняла себе целые княжества, решительно прибегая к военной силе.
Особенно важно ей было покорить богатый Великий Новгород, владения которого простирались от Восточной Прибалтики до Урала.
Новгородом правили, в отличие от большинства русских земель, не князья, а бояре и архиепископ. Они владели поистине необъятными землями и торговали с многими европейскими странами мехами, воском и другими товарами. Дворы их городских усадеб, как показывают раскопки, вмещали жилища многочисленных ремесленников, обрабатывавших свозимое из боярских отчин сырье, — это были как бы огромные предприятия по производству, переработке и сбыту всего, чем богат Русский Север. В Новгороде был и князь, но он, как своего рода наемный управляющий, всецело подчинялся собраниям бояр и купцов города: вечу и совету господ. Именно они решали, кого из князей пригласить править в городе, и могли прогнать неугодного.
Отношения Москвы с этим независимым государством претерпели в XIV–XV вв. массу перемен, от союза до открытой вражды. У Новгорода и Москвы был нескончаемый список противоречий территориального характера, и московские князья давно стремились завладеть богатствами феодальной республики. Кроме того, Москва во многом зависела от Новгорода в контактах с внешним миром.
Могучий и независимый Новгород не желал подчиняться Москве, но на ее стороне был военный перевес: она опиралась на силы подчиненных ей княжеств и на поддержку верховных правителей Руси — татар. Наконец, Москва могла серьезно подорвать или даже прекратить подвоз в Новгород хлеба, которого там всегда не хватало.
Новгород уступал, сколько мог. Но когда в 1456 г. с Василием Темным пришлось заключить особенно невыгодный Яжелбицкий мир, который ограничил права веча, в том числе право выбора князя, новгородцы взбунтовались и чуть не убили приехавшего к ним великого князя. Власть в городе захватили противники мира во главе с вдовой посадника (выборного главы новгородского правительства), Марфой Борецкой. Они надеялись на помощь врага Москвы, великого князя литовского, и заключили с ним союз. Но это не помогло, и московская рать летом 1471 г. разбила дружины Новгорода на реке Шелони. Великий Новгород принял наместника великого князя, теперь уже Ивана III, но Ивану этого было мало: он хотел полностью владеть Новгородом.
Для этого неожиданно нашелся благовидный предлог: прибывшие в Москву новгородские послы официально назвали Ивана III государем (то есть хозяином, правителем), в то время как по обычаю его полагалось именовать лишь господином («осподарем» назвал себя уже Василий Темный в середине 1450-х гг., по окончании феодальной войны).
В сознании людей Средневековья обычай играл решающую роль. Раз новгородцы сами называют великого князя своим «правителем» — значит, отныне Новгород можно считать его отчиной, частью его страны (государства). Иван III немедля послал своих бояр спросить новгородцев: «Какого государства они хотят?» Вече ответило, что послы просто ошиблись, и не должны были называть Ивана государем. Но великий князь не намерен был отступать, а у новгородцев уже не осталось сил отстаивать свою свободу. В январе 1478 г. московские полки окружили Новгород, и он признал великого князя Ивана III хозяином Великого Новгорода. Вече отменили, вечевой колокол увезли в Москву, влиятельных бояр и Марфу Борецкую сослали или переселили в московские земли.
Присоединение Великого Новгорода многократно увеличило силы и владения Москвы, ведь в ее руки попали богатейшие районы Севера. Покорение сохранившихся русских княжеств было теперь вопросом времени и политического расчета. В 1485 г. покончили со старым соперником — Тверью, последний князь которой бежал в Литву. Дольше сохраняли внешнюю свободу Псковские земли и Рязанское княжество — Москве удобнее было иметь на рубежах «независимых» соседей. Их присоединили к Москве только при Василии III Ивановиче (1505–1533). На Руси остался один самостоятельный правитель — великий князь московский.
«Стояние на Угре»
Укрепляя внешние границы Руси, Москва вступала в войны с серьезными противниками — Литвой, Ливонским орденом, Ордой. Особо опасной была юго-западная граница, лежавшая там, куда сегодня ходят московские электрички, на Верхней Оке. Для плоской Русской равнины река Ока была очень важным рубежом. На ее берегах московские полки встречали ордынскую конницу, и, в конце концов, коротким словом «берег» стали обозначать южную границу вообще. «Стоять на берегу», то есть нести здесь пограничную службу, было опасно и почетно. Именно тут, на Верхней Оке, Русь окончательно освободилась от ордынского ига.
Решившись порвать с Ордой, Иван III перестал отправлять ей дань и заточил посла хана Ахмата. В ответ же хан попытался наказать Русь: в 1480 г. он заручился поддержкой великого князя литовского и подошел к Оке у впадения в нее Угры, ожидая литовцев. Но на Литву в это же время напал союзник Москвы, крымский хан Менгли-Гирей. Противники остались один на один — их разделяла лишь неширокая река. Настал решительный момент многовековой борьбы.
Иван III колебался, принимать ли вызов. На карту было поставлено слишком многое, а московские правители не любили сражаться без полной уверенности в победе. Многие бояре советовали уступить, не рискуя и не подвергая случайностям войны всего, достигнутого трудом столетий. Князь, при поддержке митрополита, принял решение не пускать хана за Оку и возглавил войско, ставшее у Калуги. Ордынцы не раз пытались переправиться через реку, но русские, имевшие огнестрельное оружие, их отбили (у татар были только луки, копья и сабли). С наступлением осенних холодов река замерзла. Препятствовать переправе стало невозможно, и русские войска отошли от берега. Но противников, измученных долгим бесплодным «стоянием», этот маневр испугал. Они начали отступление, превратившееся в бегство. Так было покончено с игом Орды на Руси.
Иван III предъявляет претензии на императорский титул
Русь стала независимым государством и могла теперь выйти на мировую арену.
Момент был удачным. В 1453 г. турки взяли штурмом гордую столицу Византии Константинополь. К концу XV в. распалась на несколько ханств ослабшая Золотая Орда. На границах Европы и Азии открылись две «вакансии»: новой столицы православия и нового «центра управления» степными просторами.
Москва предъявляла претензии на обе: как единственное независимое православное государство она могла возглавить дело защиты веры; как часть огромной империи, созданной когда-то Бату-ханом, она была одной из наследниц гигантских степей, лежавших за Окой и Волгой.
Европейские монархи, однако, не стремились признать вчерашнего данника Орды хотя бы равным себе. Права московских правителей нужно было подкрепить достойным титулом, символикой и генеалогией. Самым острым был вопрос титула. Что, собственно, такое «великий князь московский» и даже «великий князь всея Руси»? Буквальный перевод на латынь (язык европейской дипломатии) ставил великих князей в ряд высшей знати, но много ниже короля, императора Священной Римской империи или султана Турции. Ближайшие страны, Литва и Польша, долго отказывались именовать Ивана III даже «государем всея Руси». Ливонский орден, Дания и Австрия изредка называли его «царем» (слово, происходящее от «цезарь») и даже «всея Руси императором», но чаще использовали скромный титул «великий князь».
Ивану III его права на самый высокий ранг казались абсолютно бесспорными. Свой титул он поначалу увеличивал, так сказать, арифметически, добавляя названия княжеств и земель — «Иоанн, Божьей милостью государь и великий князь всея Руси, Владимирский, Московский, Псковский, Новгородский, Тверской…» и прочее, но это не ставило его выше в глазах монархов и не меняло статуса.
На помощь пришла идея «византийского наследства», в соответствии с которой императорская власть перешла от Византии к Древней Руси, а от нее — к Московской Руси. В написанной по этому поводу «Повести о Великих князьях Владимирских» изложили предание о государственных регалиях Москвы, якобы полученных из Константинополя. Считалось, что царский венец — «шапку Мономаха» — подарил киевскому князю Владимиру Мономаху его дед, император Византии Константин, еще в XII в. (на самом деле ее изготовили в XIII–XIV вв. на Востоке).
Составили новую родословную, подтвердившую древность царского рода, идущего даже не от правителей Византии, а от римского императора Августа. Претензии на родство с императорами отразила и государственная печать: поражающий дракона Святой Георгий и двуглавый орел, присутствующий в гербах Палеологов, императоров Византии, и Габсбургов, императоров Священной Римской империи. Право Москвы на «византийское наследство» окончательно укрепил в 1472 г. брак Ивана III с Софьей Палеолог, жившей в Италии племянницей последнего византийского императора Константина XI.
Рождение имперской идеологии: формула «Москва — Третий Рим»
Эту сложную историко-генеалогическую систему увенчала идея «последнего православного царства». После того как «попущением Божиим… Богом хранимый Константинград взяли безбожные турки», русская Церковь уже не зависела от константинопольского патриарха. Наоборот, ее представители теперь отвечали за судьбу православия во всем мире. Москва как бы встала на место двух великих, но уже павших христианских столиц, Рима и Константинополя («Второго Рима») — и в этом смысле ее уверенно можно считать «Третьим Римом».
Этот Рим будет и последним — ведь не за горами «конец света». Дело в том, что в преддверии 7000 г. от Сотворения мира (1492 г. от Рождества Христова) все в Европе ожидали этого события, предсказанного Библией. На Руси думали, что именно Москве суждено одержать духовную победу в решительной битве с силами зла, поскольку она — единственная независимая православная страна. Кратко эту идею сформулировал псковский монах Филофей, писавший Василию III: «Все христианские царства сошлись в одно твое… два Рима (Рим и Константинополь) пали, а третий (Москва) стоит, четвертому же не бывать». С приходом 7001 г. напряжение спало, но идея уникального, богоизбранного православного царства укоренилась в Московской Руси, усилив присущие ей чувства изолированности, отгороженности, потребности в обороне.
Москвичи думают и спорят: «еретики», «нестяжатели», «иосифляне» и прочие
Не нужно думать, что люди в XIV–XVI вв. были всецело поглощены борьбой за выживание в бесконечно жестоком мире, а Московская Русь строилась независимо от их воли, только силою обстоятельств. Духовная жизнь всегда была очень напряженной. В часы досуга и имея доступ к книгам священнослужители, купцы, служилые люди, даже состоятельные крестьяне задумывались над сложными, в том числе философскими, проблемами своего времени и активно участвовали в создании нового государства с определенной мерой ответственности. Они спорили друг с другом в трактатах и письмах («посланиях»), из которых позже составлялись книги.
Зарождающаяся нация старалась понять, как строить отношения светской и духовной власти, правителя и народа. Велись жаркие споры о типе нового государства, о роли Церкви, о ее праве на земные богатства и владение крестьянами. Мыслители, такие как учившийся в Италии монах Максим Грек или окольничий великого князя Василия Ивановича Федор Карпов (он знал восточные языки, латынь, греческий, читал Гомера, Овидия и Аристотеля), видели всеобщую обязанность «священства» и «царства» в согласовании интересов всех слоев — и духовенства, и боярства, и служилых людей. Они считали, что духовная власть должна основываться на терпении, просвещении паствы, указании пути к духовному спасению. Светская же — на законе, призванном установить в мире справедливость («правду»), а ее долг обеспечить безопасность страны, решительно карать зло и побеждать собственное внутреннее несовершенство.
В ожидании конца света необычайно важными казались теологические темы: церковные иерархи обсуждали устройство ветхозаветного Рая и спорили о возможности отыскать его место на земле («Послание архиепископа новгородского Василия к епископу Федору», 1340-е гг.). Вольнодумцы («еретики») Новгорода и Москвы изучали астрономию и астрологию, переводили запретные, отреченные, книги (гадания, предсказания, даже древнееврейские астрономические сочинения с таблицами для определения лунных фаз и затмений), выражали сомнения в некоторых важнейших догматах христианства — например, в том, что Бог «един в трех лицах».
С трудами по астрономии и медицинскими трактатами знакомили Русь и приезжие из Европы: придворный врач великого князя Василия Ивановича Николай Булев, немецкий печатник Варфоломей Готан и другие.
Стараясь понять место Руси в окружающем мире, «еретики» занялись всемирной историей (особенно античной) и юриспруденцией. Обратив внимание на несообразности в церковном учении, они стали работать над переводом Библии. Церковь ответила на это собственным полным переводом, сделанным в 1499 г. в кружке новгородского архиепископа Геннадия (в этот кружок «латынников», среди которых был и католический монах-доминиканец, проникали свойственные западной Церкви идеи превосходства ее над Государством, в том числе объединения католической и православной Церквей).
Общество тревожили и более практические вопросы, например, быстро разраставшееся церковное землевладение. Большие монастыри постоянно получали землю. Ее завещали или дарили, чтобы монахи заботились о загробном благополучии «вкладчика». Но земля была и взносом, позволявшим дожить на покое остаток дней. Вклад мог быть даже условным: его делали в минуту опасности — ссылки, опалы, конфискации, и монастырь служил своего рода «землехранилищем».
Монастырские владения умножались, но с них не платили налогов (податей) и не делили их между наследниками. Земли с населявшими их крестьянами уходили из общего оборота, и в этом была главная проблема. Их уже нельзя было конфисковать или передать другому владельцу, их нельзя было пожаловать отличившемуся воину — а на возможности такого пожалования держалась тогда вся структура государства. Монастырское землевладение стало подрывать основу основ — систему «службы с земли».
Но имеет ли Церковь право владеть земными богатствами, тем более землей с крестьянами? Жаркие споры об этом в конце XV — начале XVI в. охватили всю страну. «Заволжские старцы» (монахи, жившие в глухих лесных скитах за Волгой; самым известным и почитаемым среди них был Нил Сорский) считали, что Церковь вообще не должна владеть имуществом. Многие князья и крупные бояре с этим соглашались: они были не прочь поживиться за счет монастырей и наделить землей своих слуг, не трогая собственной отчины.
Сторонников «заволжских старцев» называли нестяжателями. Вождем их стал родовитый старец Вассиан (в миру князь Патрикеев). Он утверждал, что монахи отступили от христианских принципов «ради имений и славы» и раболепно угождают богатым, чтобы «получить от них или село, или деревню, или серебро», а «убогую братию» всячески оскорбляют. Долг монаха, «мертвеца непогребенного», «жить в тишине и безмолвии, питаясь трудом своих рук». Вассиан призывал великого князя отнять села «у монастырей и у мирских церквей».
Нестяжателей поддержали многие мыслители, в том числе Максим Грек, но в целом они встретили резкий отпор Церкви. Ведь она жила вовсе не в отрыве от мира, а была важной частью государственного порядка. На ней действительно лежали многие заботы, которые сейчас несет государство: образование, развитие духовной культуры, благотворительность (забота о бедных, старых и немощных; содержание больниц).
Бедная Церковь, учил игумен Волоколамского монастыря Иосиф (в миру Иван Санин), не справится с такими задачами, и государство останется без поддержки. Кроме того, из богатых и знатных постриженников избирают высших иерархов, митрополитов и епископов — как же без владения селами и землями обеспечить жизнь этих «почтенных и благородных людей»? Иосиф проповедовал идею единовластия московских великих князей, а они поддерживали его.
Окончательно вопрос был решен на земском соборе («Стоглаве») в 1551 г., когда стало очевидно, что власть на стороне иосифлян и видит в упорядоченной и управляемой Церкви свою опору. Церковь могла рассчитывать на неприкосновенность имущества. Но все же землевладение монастырей ограничили: собор запретил им покупать земли и даже принимать их как вклады на помин души.
Первая попытка вестернизации: итальянские мастера в Москве
Самой большой проблемой Москвы была ее техническая и культурная обособленность. Тратя все силы на борьбу за независимость, Русь заметно отстала от Европы, где уже кончилось Средневековье и наступил период расцвета Возрождения. Новинки техники, прежде всего военной, нужно было искать именно там. Москва хотела научиться лить лучшие пушки, делать порох и ядра, чеканить монеты европейского типа, строить современные крепости.
Первоочередной задачей было обновление Кремля. Построенный при Дмитрии Донском, он пострадал от штурмов и устарел в военном отношении. Конечно, были и свои мастера — зодчество в ордынский период все-таки понемногу развивалось. Но здания были небольшими и простыми. Когда же в Москве начали строить новый городской Успенский собор, близкий по размеру домонгольскому Владимирскому, то потерпели неудачу. Возведенный до уровня сводов, храм внезапно обрушился. Никто из соотечественников не брался завершить строительство, поэтому решено было обратиться за границу, в Италию.
В 1470-х годах итальянские города стремились торговать с Московским государством (его называли Московией), а католическое духовенство хотело склонить Русь к религиозному союзу (унии), чтобы подчинить ее папе римскому. Те и другие готовы были помочь с наймом мастеров, которых было много в Италии. В 1475 г. с особым посольством в Москву прибыл один из лучших инженеров — Аристотель Фьораванти. Он объяснил, как с помощью механизмов быстро разобрать остатки рухнувшего собора, как заложить прочнейший фундамент, как лучше готовить кирпич, известь и раствор. На месте неудавшейся постройки он поставил новый Успенский собор и дворец, достойный великокняжеской четы, а также приступил к возведению нового Кремля. Под его руководством на Пушечном дворе начали лить орудия по последнему слову техники, а на Монетном — чеканить деньги нового образца. На их обороте вместо арабских букв было латинское слово «Ornistoteles» («Аристотель»). На лицевой стороне изображался всадник с мечом, а по кругу, как на монетах Европы, шел титул великого князя Ивана Васильевича.
Работавшие после Фьораванти итальянские мастера превратили Кремль в одну из лучших крепостей своей эпохи. Они поставили новые храмы и дворцы, в их числе знаменитый зал торжественных приемов — Грановитую палату. Ввели классические архитектурные формы (ордерную систему). Строили крепости на северо-западной границе, участвовали в войнах как инженеры и советники (Фьораванти сопровождал изготовленные им пушки в походе на Новгород; а в Москве сохранились надгробия итальянских воинов). К 1530-м годам Русь научилась многому. Московские пушки уже не уступали европейским; было налажено производство пороха; а зодчие не боялись сложных задач.