что мне надо больше читать. С другой стороны, надо организовать среди рабочих кружки, на которых обсуждать все вопросы. Для руководства же этими кружками нужно завести связи со студентами, причем Федор Афанасьев говорил, что знакомиться со студентами надо очень осторожно, что студенты бывают разные, и вообще взял это на себя, а мне поручил подобрать такой кружок из рабочих. Связи у него уже имелись. Вместе с тем наметили организовать кассу взаимопомощи, чтобы тесней связаться между собой…
По отъезде Афанасьева мы устроили кассу взаимопомощи, в которую вошли я, мой брат, Козлов, Борисов, Штольц, Воробьев и еще двое или трое, фамилий которых не помню. Было решено, что мне надо перейти на другой завод и завязать там связи, потому что я, Борисов и Воробьев работали на заводе Фугельзанг, а так как на недалеко от нас помещавшемся заводе Вейхельдта, на котором работало около 500 человек, у нас не было связей, то товарищи предложили мне перейти на этот завод. Не могу не отметить маленького обстоятельства. Перейдя работать на завод Вейхельдта, я познакомился с рабочим Константином Бойе* и его братом Федором и К. Суховым, который впоследствии оказался провокатором.
Придется остановиться немного подробнее на описании завода Вейхельдта вследствие того, что он выделяется среди всех московских заводов своей организацией труда. Владелец завода, немец, был в высшей степени энергичный человек; во-первых, он организовал и поставил дело так, что рабочие, за маленьким исключением, все работали, получая плату со штуки, или, как тогда говорили, сдельно, даже ученики-мальчики и те работали штучно. Вследствие этого и заработок рабочих был немного выше, чем на других заводах, но производительность рабочих была в высшей степени высокая. Заведующему мастерской или отдельным цехом не было необходимости следить за тем, чтобы рабочие быстрей работали, сама система такой работы исключала вялую работу. Рабочий напрягал все силы к тому, чтобы быстрей исполнить ту или другую работу, и этим на практике получалась система Тейлора.* Слесари работали бригадами по пять или десять человек, сами уже следили, чтобы в их бригаду не мог попасть лентяй; такого сейчас же выкидывали из своей бригады. Тут для заведующего был полный простор, чтобы прижать рабочих. Все проверочные инструменты были в должном количестве и высокого качества, и при приемке от рабочего работы таковая строго проверялась, и малейшее отклонение рассматривалось как «брак», за который или платили 50 процентов расценочной стоимости или даже ничего не платили. Это вынуждало рабочих напрягать все силы к тому, чтобы работа исполнялась быстро и вместе с тем точно. Насколько вырабатывался рабочий высокой квалификации, можно судить по такому примеру: если рабочий почему-либо уходил с завода Вейхельдта и получал от него удостоверение, то это служило лучшей гарантией получить работу на другом заводе.
Вся эта система высокой эксплуатации рабочих вырабатывала и создавала особый тип рабочего. Рабочий чувствовал себя зажатым в ежовые рукавицы. После 101/2 часов усиленной, напряженной работы он к вечеру возвращался домой, как выжатый лимон. Помню такой случай. Я занимал темную комнату совместно с товарищем Тихомировым. Когда прозвонил вечерний звонок для окончания работ, я задержался, сдавая заведующему работу, и когда пришел домой, то вижу: мой товарищ лежит на полу и спит крепким сном; мне стоило большого труда разбудить его для ужина. Сколько помню случаев, когда после работы на кружке — о ужас! — засыпаешь под голос докладчика, а на другой день — головомойка от товарищей за то, что проявил такое малодушие и заснул. «Не хватило силы, ну и заснул», — оправдывается обвиняемый. «А тогда лучше не ходи». И на этой почве возникали даже ссоры.
Ничто так не объединяло рабочих, как вышеуказанная система эксплуатации. Рабочие были очень чутки, и часто забастовка вспыхивала просто потому, что рабочий хотел хоть на два, на три дня, как тогда говорили, освежиться, и нигде так часто не происходили забастовки, как на заводе Вейхельдта. Правда, они первое время не носили длительного характера, самое большое один — три дня, но затем срок этот стал удлиняться, а это все больше и больше заставляло рабочих задумываться над своим положением. Вот приблизительно каков был завод Вейхельдта, на котором мне удалось устроиться.
После первого знакомства с упомянутыми выше товарищами нам, во-первых, нужна была квартира, каковая и была общими силами найдена на углу Немецкой улицы,* против фабрики Дюфурментель. Квартира оказалась в высшей степени подходящей, ибо в ней на чердаке имелась светелка с отдельным ходом; она так и осталась вплоть до нашего ареста нашей штаб-квартирой. Для лучшей конспирации было условлено, чтобы между собой в мастерских не вести никаких разговоров, да и вообще не давать понять, что тесно связаны друг с другом. Для первого знакомства с литературой мы начали с совместного чтения и с разбора газетных статей, а попутно с этим взялись за усиленное чтение в свободные часы, особенно дома; увлекались Шелгуновым, Лассалем,* «Историей одного крестьянина» Эркмана-Шатриана,* «Оводом» Войнич, «93-м годом» Гюго, а затем перешли к кружковым занятиям.
Часто между нами поднимался вопрос: удастся ли нам когда-нибудь свергнуть самодержавие? Хватит ли у нас сил вырвать с корнем это трехсотлетнее дерево? Большинство склонялось к тому, что нам не удастся вырвать самодержавия, но что мы должны работать, чтобы поднять сознание массы, вот в чем заключается наша главная задача, а там — что будет, и тут же запевали любимую хоровую песню: «Светает, товарищ, работать давай, — работы усиленной требует край. Работай руками, работай умом, работай без устали ночью и днем». Кружки самообразования нас мало удовлетворяли, необходимо было захватить массы, для этого было решено расклеивать и распространять листки с небольшим текстом. Помню, был первый листок, на котором были изображены два буржуа, под ними текст разговора, вверху заголовок: «Разговор двух фабрикантов». Точно не помню этого текста, но в разговоре один жалуется другому на то, что его рабочие стали очень дерзки, а все это оттого, что появились социалисты. Несколько таких листков нам удалось расклеить по мастерским; один из них долго продержался в «клубе», т. е. в уборной.
Эта форма агитации оказалась в высшей степени удачной и имела огромное влияние на рабочих. Вейхельдт при первой же забастовке воспользовался случаем и стал упрекать нас в том, что среди нас появились социалисты. Кто-то из задних рядов крикнул: «Что, Карлуша, или не по носу табак?» Вейхельдт бросился отыскивать говорившего. С другой стороны раздался крик: «Карлуша, за что ты социалистов не любишь?» Вейхельдт пришел в неописуемую ярость и заявил, что он закроет завод, потому что мы «сволочь и русская грязная свинья». На эту сцену мы ответили новой прокламацией: «Как хозяин защищает свои права». Тут был выведен разговор хозяина с социалистами. Все это давало огромную тему для разговоров среди рабочих. Разумеется, черная рать тоже не дремала, и среди рабочих ходили слухи, что социалисты убили царя за то, что он дал свободу крестьянам, и теперь мутят народ, чтобы вернуть крепостное право. Эту сказку не представляло большого труда опровергнуть, и мы в одной из листовок разъяснили истинный смысл этих слухов. Такие листки так пришлись по вкусу товарищам, что они стали заведующих пугать такими прокламациями.
К осени 1894 года товарищи предложили мне перейти на завод Бромлея, который находился у Крымского моста, чтобы там установить связи с рабочими. Из общих средств были выданы деньги на наем квартиры. Квартира была снята за Крымским мостом, в которой поселились я и А. Богомолов.* Здесь происходили у нас собрания, которыми руководил товарищ Лядов.* Весной 1895 года стали готовиться к маевке. Решено было отпраздновать 1 Мая, как еще в Москве никогда не праздновали.
Как я ни осторожничал, но меня «расшифровали» и в один из моих приходов на работу вызвали в контору и предложили получить расчет. С такой честью проводили, что оставленный мною пиджак из мастерской принес сторож. Увольнение мое произошло перед пасхой. Несмотря на долгие хлопоты, работы я не мог найти. В это время Саша Хозецкий получил письмо из Рязани о том, что там широко развертывается работа на машиностроительном заводе, на котором легко можно получить работу. Было решено, что после 1 Мая я поеду в Рязань.
На маевке был смотр той работы, которую мы проделали, и действительно, этот смотр превзошел наши ожидания. Все присутствовавшие товарищи были в приподнятом настроении. Этот смотр показал каждому из нас, что работать необходимо просто потому, что товарищи отозвались на наш призыв, и сотни людей пришли, чтобы совместно отпраздновать 1 Мая. Погода выдалась превосходная. Беседы наши затянулись до позднего вечера, и мы, разбившись на группы по 20―30 человек, пошли на станцию. Я примкнул к товарищам, которые отправились пешком в Москву.
После маевки я уехал в Рязань и устроился на машиностроительном заводе. Вести из Москвы были неутешительные: начались аресты, а затем и оборвалась моя переписка. Я собирался поехать в Москву, чтобы узнать, как дела, но в одну из ночей пришли жандармы, и с утренним поездом меня в сопровождении двух жандармов отправили в Москву. Не забуду такого курьеза: жандармы были очень удивлены, что везут рабочего, до сих пор они возили только ученых и студентов, а вот рабочего еще ни разу не пришлось им возить. В 1896 году меня освободили, выслав в Рязань на два года под гласный надзор.