ла катавасия, лампу разбили и давай колотить петербургского-то.
— Позвольте, за что же колотили петербургского-то?
— Как за что? Ведь он нас всех обобрал и всю птицу перебил.
— Все это так, но в этот раз, по вашим же словам, он проиграл.
— Конечно, проиграл, за это и поколотили, сорвали на нем сердце, уж очень было обидно. С тех пор он уж и не совался с своим петухом, убрался восвояси».
Вот другой подобный случай. Спустили на бой двух переярков; у обоих были подточены шпоры; петухи изодрались до такой степени, что легли один против другого. Хозяин одного из них протянул руку, чтобы взять своего петуха, оговорившись, что ничья; как другой охотник мгновенно вскочил в ширму, и отталкивая протянутую руку, закричал неистово: «Не смей трогать!» Это взорвало противника, он, в свою очередь, вскочил в ширму, и около лежавших петухов произошла свалка их хозяев, а в это время отдохнувшие петухи начали снова свой бой, и таким образом на петушиной арене произошло самое ожесточенное побоище двух петухов и двух их хозяев, которых, однако же, скоро розняли хохотавшее охотники. Спустя четверть часа оба дравшиеся охотника сидели в трактире вместе и дружно попивали чаек. На замечание же, что они уже успели помириться, они простодушно отвечали: «Мало ли что бывает, в охоте сам себя не помнишь».
И. А. Слонов. Из жизни торговой Москвы*
Москву мы с бабушкой приехали вечером (в 1864 г.)… После маленькой и тихой Коломны Москва поразила меня своей величиной, громадными, ярко освещенными домами, большим уличным движением и грохотом многочисленных экипажей на железных шинах (резиновых в то время не было)…
На другой день приезда я пошел гулять по московским улицам. На каждом шагу я останавливался и с любопытством смотрел на щеголевато одетых людей и на красивых лошадей, запряженных в богатые экипажи.
Но более всего меня заинтересовали большие колониальные магазины и кондитерские с их красивыми выставками разных деликатесов, которые я видел в первый раз. Я подолгу стоял и любовался такими великими для меня соблазнами.
Вечером, проходя по одной из больших улиц, я впервые увидел магазин, освещенный газом. Подойдя к окну, я долго стоял, любуясь красивым освещением. Меня очень заинтересовал вопрос, как это может гореть воздух без фитиля?..
Москва была очень оригинальна и патриархальна. В те времена у москвичей действительно был «от головы до пяток — особый отпечаток».*
Он сказывался во многих проявлениях московской жизни.
Начиная от ее знаменитого «хозяина», московского генерал-губернатора Владимира Андреевича Долгорукова,* который более четверти века чисто «по-отцовски» управлял Москвой.
При князе долгое время служил полицмейстером Николай Ильич Огарев… Его высокая типичная фигура с громаднейшими запорожскими усами часто появлялась на страницах юмористических журналов. Среди московского населения он пользовался большой популярностью.
Из приказов Огарева особенно был известен следующий: он приказал, чтобы в каждой будке на столе лежала книга, в которой должны расписываться квартальные во время ночных обходов. Но так как в то время на улицах не было такого движения и суеты, как теперь, и вообще нравы были проще, то квартальные обходы делали очень редко, предпочитая им спокойный сон.
Взамен ночных обходов будочники ежедневно утром приносили книги для подписи в околоток.
Про эти проделки квартальных узнал Огарев и приказал находящиеся в будках книги припечатать к столам.
Но это нисколько не изменило дела.
После этого приказа можно было видеть на московских улицах будочников со столами на головах… которые таким образом представляли в околоток столы с припечатанными книгами для подписи начальства…
На бойких местах площадей и больших улиц можно было видеть очень типичную достопримечательность Москвы — будочников в высоких киверах и с большими алебардами, спокойно спящих на посту, прислонившись к своим будкам…
Очень заметный след оставил после своей непродолжительной службы в Москве обер-полицмейстер Власовский.*
До его назначения московская полиция была страшно распущена, взятки были в большом ходу. Частные пристава и квартальные вели дело спустя рукава, городовые стояли на постах на тротуарах, прислонясь к стенам, грызли подсолнухи и большей частью занимались разговором с кухарками и дворниками.
Извозчики, в рваных зипунах, ездили на грязных и худых «калибрах» без всякого порядка и не придерживались правой стороны, при этом они слезали с козел и оставляли лошадей без всякого присмотра.
Московские домовладельцы, пользуясь слабым надзором полиции, у себя на дворах рыли поглощающие ямы и закапывали в них нечистоты и мусор. Таким простым способом очистки выгребных ям они довели смертность в Москве до неслыханной цифры — на тысячу умирало 33 человека…
Власовский, вступив в отправление обязанностей московского обер-полицмейстера, с первых же дней принялся энергично чистить Москву и вводить новые порядки.
Он начал с московских домовладельцев, обязав их подпиской в месячный срок очистить на дворах выгребные, помойные и поглощающие ямы. Лиц, не исполнявших его приказа, он штрафовал от 100 до 500 рублей, с заменой арестом от одного до трех месяцев. После такой чувствительной кары началась страшная очистительная горячка. За ассенизационную бочку вместо 3 рублей платили по 12 рублей, и в месячный срок московские клоаки были очищены. Вслед за этим Власовский начал чистить полицию: большинству частных приставов и квартальных надзирателей он приказал подать в отставку и на их места набрал новых лиц, обязав их делать ночные проверки постов городовых и дворников.
Городовым приказал стоять на посту посредине улиц и площадей и строго следить за наружным порядком и движением экипажей. Извозчиков обязал подпиской немедленно починить рваные зипуны и экипажи, при езде строго соблюдать установленный порядок и держаться правой стороны, на стоянках с козел не слезать. На первых порах извозчики никак не могли освоиться с новыми порядками и ежедневно сотнями попадали под штраф от 1 до 3 рублей.
Власовский почти ежедневно, во всякое время дня и ночи, появлялся неожиданно как в центре города, так равно и на его окраинах. Никто не знал, когда он спал. Одно время в Москве прошел слух, что Власовский антихрист… поэтому он не спит и будоражит всю Москву…
Но самым главным московским «отпечатком» были московские мостовые. Это было нечто невозможное. Вымощенные крупным булыжником, всегда грязные и пыльные, с большими ямами, а зимой глубокими ухабами, они всегда были египетскою казнью москвичей. На них часто происходили аварии, калечились лошади, ломались экипажи. Часто страдали и седоки, ломая себе руки и ноги. На этих удивительных мостовых долгое время были «притчей во языцех» московские извозчики, одетые в грязные и рваные зипуны. Они слезали с козел, становились кучками у тротуаров и зазывали к себе седока. Найдя такого, они бросались на него толпой и с оглушительным криком «пажа… пажа…» хватали седока за руки и каждый тащил к своему экипажу.
Особой назойливостью отличались извозчики, стоявшие у вокзалов; там они пассажиров и их багаж буквально рвали на части…
В семидесятых годах в Москве не было ни конок, ни трамваев, ни пролеток — ездили на линейках и в кабриолетах, или, как их называли в простонародье, «калибрах».
Интересен был способ уничтожения кабриолетов. Все московские экипажные фабрики и кузницы, получив предписание от полиции, были обязаны подпиской не вырабатывать более новых кабриолетов и старых не чинить. После этого распоряжения число «калибров» на московских улицах начало быстро сокращаться, и, таким образом, в течение трех лет они были совсем уничтожены.
По московским улицам бродило множество нищих калек, юродивых, странников и разных проходимцев, на все голоса выпрашивавших милостыню.
Нищих особенно много было около церквей, где они в праздничные дни выстраивались у паперти в два длинных ряда.
Однажды днем на Красной площади появился Михаил архангел. В одной руке он держал деревянный меч, в другой длинное копье с флагом.
Его окружила большая толпа любопытных. Шествие направлялось от Никольских ворот к Василию Блаженному. Посредине площади будочник арестовал «небесного жителя» и отправил его в околоток. Там при дознании выяснилось, что это был беглый монах.
В Замоскворечье, на Пятницкой улице, богатым купцом Л. был построен большой каменный дом специально для монахов, странников и богомольцев; там они всегда находили бесплатный стол и приют.
На самых центральных улицах Москвы можно было видеть мальчиков-мастеровых, одетых в грязные халаты. Потом, когда я служил у хозяина, мне самому пришлось ходить в таком наряде…
С самого раннего утра на дворах, вместе с петухами, начинали громко кричать разносчики, ходившие целыми полчищами по московским улицам…
На берегу Москвы-реки, у большого Каменного моста, в низеньком одноэтажном каменном здании помещались бани, под названием «Каменные». Со стороны Москвы-реки к ним был пристроен деревянный крытый коридор, выходивший в зимнюю купальню в реке. Многие любители в трескучие морозы бегали из бань в купальню, окунались в реку и бежали опять в баню. Я купался там зимой много раз. Окунувшись в оледенелую воду, я моментально из нее выскакивал и быстро бежал в горячую баню, на поло́к… Такие резкие контрасты мне очень нравились и всегда сходили благополучно.
Против храма Христа Спасителя* на Москве-реке ранее помещалась пристань Общества московских рыболовов, где они наподобие клуба собирались в небольшой избе, поставленной на деревянном плоту; кругом последнего было привязано много лодок.