Вновь привезенного ученика начинали постепенно приучать к делу; говоря, например, о портных, его сажали на каток, низкие, сплошные нары, немного более аршина от полу, и учили его сидеть по-портновски — «сложа ноги калачиком». Хозяин покупал ученику наперсток и иголки. Наперсток надевался на средний палец, который должен был быть в согнутом положении, а к этому привыкать было довольно трудно, поэтому согнутый палец связывался какой-нибудь тесемкой или узкой полоской материи. Так ученик привыкал владеть наперстком и иглой.
Первое время ученикам давали очень легкую работу: распороть старые вещи, предназначенные для перелицовки, выдергивать заготовочные нитки из сшитых вещей, сшивать куски меха.
Первым долгом вновь привезенному ученику давалось прозвище, судя по наружности, по местности, откуда он привезен: Кривой, Рябой, Ежик, Пузырь, Лодырь, Косопузый — последнее прозвище давалось рязанцам — и тогда имя ученика в обиходе совершенно исчезало до известного времени, а именно до окончания учения.
По окончании учения бывший ученик, ставший мастером, «на выходе» устраивал спрыски, то есть угощал старших мастеров вином и чаем, и с того времени какой-нибудь Ежик или Лодырь становился Иваном Ивановичем и Василием Ивановичем.
Спрыски полагались не только с вышедших из учеников, но и всякий, вновь принятый хозяином мастер обязан был устроить эти спрыски для мастеров, в среду которых он вступал.
Над вновь привезенным учеником старые мастера любили подшутить.
— Эй, Косопузый, — скажет мастер, — вот тебе две копейки, беги в овощную лавку, купи там «поросячьего визгу».
Недавно попавший в Москву мальчик, ничего не подозревая, бежал в лавку и спрашивал на две копейки «поросячьего визгу».
Молодцы-лавочники знали, в чем дело, и больно дергали мальчика за прядь волос у затылка. Мальчик начинал визжать, кричать от боли и, наконец, вырывался и ни с чем возвращался в мастерскую. Мастера были довольны удавшейся шуткой.
Обязанности учеников, кроме обучения ремеслу, состояли в следующем: на каждый день из них назначались дежурные — «дневальные», которые обязаны были вставать раньше других, подметать пол, выносить мусор, колоть дрова и приносить их для «жаровни». Жаровня — железный закрытый шкаф с внутренней плитой, где в портновских мастерских разогревались утюги.
Мастер выбирал себе в подручные какого-нибудь ученика. Если мастер был «крупняк», то есть умеющий шить крупные вещи — сюртуки, пальто, шубы, то его ученик выходил «крупняк», а если попадал в подручные к «мелочнику», то есть шившему мелкие вещи — брюки, жилеты, то и ученик выходил или брючником или жилеточником.
Ученик был в полном распоряжении мастера, он приказывал подавать ему все, что было нужно для работы: утюги, колодки, щетки, нитки. И в то же время ученик служил посредником между мастером и хозяином: он то и дело бегал в хозяйскую выпросить шелку, гарусу, ниток, пуговиц, ваты и другого приклада.
Иногда ученику приходилось бегать к хозяину по нескольку раз за одним и тем же делом. Мастер пошлет ученика выпросить пуговиц на пиджак, мальчик бежит к хозяину:
— Дяденька, пожалуйте Егору Ивановичу пуговиц на пиджак.
— Сколько? — спрашивает хозяин.
— Он не сказал.
— Поди спроси.
Мальчик бежит к мастеру, спрашивает, прибегает к хозяину, докладывает:
— Восемь.
— Да какой пиджак-то? Я забыл что-то, кому он шьет пиджак.
Мальчик опять бежит в мастерскую, узнает, говорит хозяину и, наконец, получает пуговицы…
Кроме обязанностей по мастерской, ученики были в полном распоряжении хозяйки: она посылала их за покупкой провизии, иногда заставляла нянчить детей. Ученики помогали кухарке отвозить и полоскать белье в реке, кололи и приносили дрова для печки и таскали ведрами из бассейна воду.
В то время бассейн в Зарядье находился в Зарядском переулке, спускающемся от церкви Варвары-мученицы* вниз к Мокринскому переулку. Если подниматься в гору по Зарядскому переулку, то бассейн находился у стены второго от угла дома по левой стороне и представлял вид раковины, приделанной к стене. Вода в бассейн шла из Мытищинского водопровода. Из этой раковины обыватели брали воду, черпая ее ведрами.
Кстати, надо заметить, что зарядские хозяйки брали воду для солки огурцов из колодца в Знаменском монастыре* — вода там была соленая. Не знаю, существует ли теперь этот колодец…
Вообще ученики в работах по хозяйству принимали большое участие. Они целый день были в беготне — мастера то и дело посылали их то за водкой, то за закуской, то за табаком.
В Зарядье было множество овощных лавочек и торговцев разными съестными припасами, к ним-то и бегали ученики за покупками закусок…
Зарядье, местность, лежащая ниже Варварки, ограниченная со стороны Москвы-реки китай-городской стеной с Проломными воротами, состояло из сети переулков — Псковского, Знаменского, Ершовского, Мокринского, Зарядского и Кривого. Вся эта местность была заселена мастеровым людом; некоторые дома сплошь были наполнены мастеровыми: тут были портные, сапожники, картузники, токари, колодочники, шапочники, скорняки, кошелевщики, пуговичники, печатники, печатавшие сусальным золотом на тульях шапок и картузов фирмы заведений.
В моей памяти Зарядье в начале семидесятых годов прошлого столетия наполовину было заселено евреями.
Евреи облюбовали это место не сами собой, а по принуждению: в 1826―1827 годах евреям было позволено временное жительство в Москве, но этим правом могли пользоваться только купцы — торговцы, которым, судя по гильдии, дозволялось проживать от одного до трех месяцев. Кроме того, они могли останавливаться только в одном месте — именно в Зарядье на Глебовском подворье.
Таким образом, это подворье, существующее доселе, являлось «московским гетто». Впоследствии на этом подворье была устроена синагога, а к концу семидесятых годов в Зарядье было уже две синагоги, и вся торговля была в руках евреев.
Некоторые переулки представляли собой в буквальном смысле еврейские базары, ничем не отличающиеся от базаров каких-нибудь захолустных местечек на юге, в «черте оседлости». Торговки-еврейки с съестными припасами и разным мелким товаром располагались не только на тротуарах, но прямо на мостовой. По переулкам были еврейские мясные, колбасные лавочки и пекарни, в которых к еврейской пасхе выпекалось огромное количество мацы (сухих лепешек из пресного теста — опресноков). Зарядские еврейские пекарни выпекали мацу не только для местного населения, но и отправляли ее в другие города.
При мясных лавках имелись свои резники, так как по еврейскому закону птица или скот должны быть зарезаны особо посвященными для этого дела людьми — резниками…
Много было в Зарядье и ремесленников-евреев; большей частью они занимались портновским, шапочным и скорняжным ремеслом.
Главное занятие скорняков-евреев состояло в том, что они ходили по портновским мастерским и скупали «шмуки». «Шмук» на языке мастеровых означал кусок меха или материи, который мастер выгадывал при шитье той или другой вещи.
Чтобы получить «шмук», мастер поступал так: он смачивал слегка квасом и солью мех, растягивал его в разные стороны, отчего размер меха увеличивался, и мастер срезал излишек по краям узкими длинными полосками, которые и скупались скорняками-евреями; они сшивали полоски в целые пластинки и продавали их в меховые старьевские лавочки на Старой площади.
Еще эти скорняки занимались тем, что в мездру польского дешевого бобра вставляли седые волосы енота или какого-нибудь другого зверька; от этого польский бобер принимал вид дорогого камчатского бобра…
Несмотря на то, что владельцами домов были известные богачи, как Варгин, Берг, Василенко, Толоконников, сами они не жили в этих домах, которые были построены специально для сдачи мелкому ремесленнику или служащему люду, и тип построек был самый экономный: для того чтобы уменьшить число лестниц и входов, с надворной части были устроены длинные галереи, или, как их называли, «галдарейки». С этих «галдареек» в каждую квартиру вел только один вход.
На «галдарейках» в летнее время располагались мастеровые с своими работами: сапожники сидели на «липках» и стучали молотками, евреи-скорняки делали из польских — камчатских бобров или сшивали лоскутья меха, хозяйки выходили со своим домашним шитьем, около них вертелась детвора. А по праздникам на «галдарейках» собирались хоры и пелись песни…
В темных, грязных подвалах зарядских домов ютилось много гадалок; некоторые из них славились на всю Москву, и к ним приезжали погадать богатые замоскворецкие купчихи. Такие «известные» гадалки занимали прилично обставленные квартиры и занимались своим ремеслом открыто благодаря взяткам полиции, которая по закону должна была преследовать их.
Мелкие гадалки имели своих зазывальщиц; они стояли у ворот и предлагали прохожим погадать у их хозяек…
Интересную картину представляло Зарядье в один из осенних еврейских праздников, когда они по закону должны были идти на реку и там читать положенные молитвы.
С молитвенниками в руках, в длиннополых, чуть не до самых пят, сюртуках, в бархатных картузах — вот такого же фасона, как носят теперь, из-под которых выбивались длинные закрученные пейсы, евреи толпами шли посредине мостовой — в этот день им запрещалось ходить около домов, потому что у стен копошилась нечистая сила. Набережная Москвы-реки против Проломных ворот в этот день была сплошь унизана черными молящимися фигурами.
Перед праздником пасхи набережная реки у спусков к воде наполнялась еврейскими женщинами, моющими посуду.
По закону, стеклянная посуда, употребляемая на пасхе, должна была три дня пролежать в воде; но в то время, которое я помню, этого не делалось, а просто ходили на реку и там мыли посуду.
Медная и железная посуда очищалась огнем, а фарфоровая, глиняная и деревянная совсем выносилась из дома и убиралась в сараи. У более богатых людей этот сорт посуды к каждой пасхе заменялся новой.