Женщины-еврейки в этой церемонии не принимали никакого участия, они даже и вообще не принимали участия в богослужениях в синагогах.
Праздники евреями соблюдались очень строго, никакой торговли и работы в эти дни не было; с вечера пятницы шумное, суетливое Зарядье затихало — переулки были пустынны. В каждом доме приготовлялся ужин, за который усаживалась вся семья; на столах в особых высоких подсвечниках горели свечи, зажигаемые только в праздники. Ужинали, не снимая картузов; так молились и в синагогах.
Если какой-нибудь русский из любопытства заходил в синагогу, его просили не снимать картуза.
Днем в субботу сидели дома, с утра читали священные книги, а к вечеру шли гулять. Излюбленным местом прогулок был Александровский сад.
В дни «кущей», после осеннего праздника, когда евреям по закону нельзя было принимать пищу в закрытых помещениях, строились временные, из легкого теса, длинные сараи, покрытые вместо крыши ветвями елок, так что сквозь них было видно небо.
Принятие пищи в этот праздник евреям дозволялось только вечером — после заката солнца. И вот в эти сараи-кущи собирались со всего дома для вечерней трапезы все жильцы евреи.
Богатые евреи имели в своих квартирах особые помещения, над которыми в праздник «кущей» раскрывалась крыша и отверстие застилалось ветвями ельника.
В Зарядье в то время было много «головных» лавок, в которых вываривалось разное голье — легкое, сердце, печенка, горло, рубец и целые головы крупного скота, из которых получалась «щековина».
Всю эту снедь из головных лавок раскупали оптом лотошники и продавали с лотков в розницу.
Чтобы горячее голье не остывало, оно покрывалось на лотках тряпками. Можно было купить на копейку, на две печенки и легкого с горлом, но были и более дорогие продукты. Так, например, состоятельные мастера иногда посылали учеников прямо покупать в головные лавки обрезки кожи и жира с окороков ветчины; таких обрезков менее, как на пятачок, не отпускали. Там же можно было купить кость от окорока, которая, судя по остаткам содержимого на ней, стоила от 10 до 15 копеек. С этой кости нарезалось довольно порядочно ветчины, конечно, жилистой и заветренной. Такие закуски на языке мастеровых назывались «собачьей радостью».
Иногда и ученики позволяли себе удовольствие купить на две-три копейки закуски; для этого употреблялись деньги от продажи лоскутьев. Надо заметить, в портновских мастерских всегда было много обрезков от материи, из которой шились вещи. Эти кусочки сукна, драпа, трико собирались учениками и продавались лоскутникам, платившим по 4―5 копеек за фунт. Лоскутники, большей частью евреи, перепродавали эти лоскутки более крупным скупщикам, а те отправляли их на суконные фабрики, где из них вырабатывался так называемый «кноп» — шерстяная пыль, употребляемая для выделки дешевых сортов сукна, трико и драпа. Таких фабрик особенно много было в Лодзи, почему лодзинские суконные изделия считались низкосортными…
В Зарядье славилась головная лавка Кастальского; при этой лавке имелась комната в виде столовой, где можно было получить на 10―15 копеек горячей ветчины, мозгов и сосисок, а в посты — белуги или осетрины с хреном на красном уксусе; к закускам подавалась сайка или калач…
Был и другой поставщик ветчины на купечество, это «Арсентьич»: у него в Черкасском переулке на Ильинке был трактир. Ветчина «Арсентьича» по своему засолу и выдержке славилась даже за пределами Москвы.
Кроме поименованных «радостей», к услугам мастерового люда на улицах стояли и другие торговцы — рубцами, завернутыми в трубки, горячими кишками, начиненными гречневой кашей и обжаренными в бараньем сале.
Все эти снеди продавались в мясоеды, а в посты торговцы выходили с гороховым киселем, вылитым и застуженным прямо в лотках. С лотков продавались гречневики, или, как их произносили, «грешники»; они выпекались из гречневой муки, в особых глиняных формочках. Гречневик представлял из себя обжаренный со всех сторон столбик высотой вершка в два; к одному концу он был у́же, к другому — шире.
На копейку торговец отпускал пару гречневиков, при этом он разрезал их вдоль, и из бутылки с постным маслом, заткнутой пробкой, сквозь которую было пропущено гусиное перо, поливал внутренность гречневика маслом и посыпал солью.
Гречневики были вкусны в горячем виде, холодные же служили торговцам для другой цели — они из них устраивали особую игру. Игра эта состояла вот в чем: на лотке был вырезан кружок вершка в два в диаметре; в середину этого кружка ставился гречневик широким основанием книзу; сверху на гречневик клалась копейка: надо было ударить ножом по гречневику так, чтобы он вылетел из кружка вместе с копейкой. Игра эта требовала особой сноровки и расчета силы удара, потому что гречневик большей частью от удара вылетал, а копейка падала в кружок — это означало проигрыш, и копейка поступала в пользу торговца. Если же копейка вылетала из кружка, играющий получал бесплатно гречневик.
В посты, особенно великим постом, было много торговцев блинами. Их выносили из пекарни наложенными стопками на небольшие ручные лоточки, ничем не прикрытые; от них валил пар и прельщал покупателей луковым запахом.
В скоромные дни блины выносились в закрытых ящиках; скоромные блины были выпечены с яйцами и смазаны топленым маслом. Те и другие блины стоили по копейке штука.
Все эти торговцы имели стоянки в таких местах, где было больше мастерового люда, или около стоянок ломовых извозчиков — на углах переулков, на площадях и около питейных заведений, то есть кабаков, где всю эту снедь покупали на закуску заходившие в кабаки, в которых водка продавалась «распивочно и на вынос», как значилось на вывесках этих кабаков. Так, можно было подойти к стойке и за пятачок выпить стакан водки. Закуски во многих кабаках не полагалось никакой, кроме кусочка черного хлеба с солью, но к настойкам и наливкам давались на закуску крохотные мятные прянички.
Эти прянички напомнили мне мое детство. Когда мне было 6―7 лет, отец брал меня по субботам с собой в баню; ездили мы всегда на извозчике. Против нашего дома, на углу Псковского переулка, имел стоянку извозчик Юрцев; летом он крестьянствовал в деревне, а по зимам приезжал в Москву извозничать Такие извозчики назывались «зимниками» и «кашниками».
Юрцев был небольшого роста добродушный старичок, и лошадка у него была небольшая, крестьянская. Все зарядские жители знали Юрцева, и он знал всех; нанимали его не торгуясь, и он не брал лишнего: из Зарядья до Суконных бань, около Каменного моста, ему платили другривенный, за эту же цену он отвозил и обратно, дожидаясь на банном дворе, пока седок вымоется в бане.
Бывало, выходим мы из бани, Юрцев увидит нас и кричит: «Здесь я, пожалуйте. С легким паром».
Садимся в санки, едем по Софийской набережной,* по дороге свертываем в переулок, который ведет на Болотную площадь, — в этом переулке находилось распивочное питейное заведение, — подъезжаем к нему; отец с Юрцевым уходят в заведение, а я остаюсь караулить лошадь. Сижу в санках, держу узелок с бельем, завязанным в ситцевый платок, и веник, которым отец парился в бане.
Отец всегда привозил из бани веник для домашних надобностей — пол выметать. Веники продавались в банях по копейке штука. Через минут десять отец с Юрцевым выходили из заведения и выносили мне несколько мятных пряников.
Мы ехали по Софийской набережной, я сидел рядом с отцом. Воротник моей шубы был поднят и сверху повязан ситцевым платком, чтобы не простудиться.
Когда проезжали мимо большого дома Кокоревского подворья, я наблюдал, как в окнах нижнего этажа отражаются огоньки зажженных керосиновых ламп в уличных фонарях; огоньки тянулись длинной лентой и то поднимались, то опускались…
Мастера и ученики ходили в баню через каждые две недели. Хозяева выдавали ученикам по 5 копеек на баню и покупали мыло. Мастера ходили в баню за свой счет.
Бань, расположенных по Москве-реке, было несколько. Кроме Суконных бань, за Каменным мостом, на набережной, около построенного позднее храма Спасителя, существовали старинные бани купца Горячева, которые в восьмидесятых годах назывались Каменновскими.
В то время местность около этих бань была совершенно неблагоустроенной: стояли какие-то низкие, полуразвалившиеся здания с подозрительного типа трактирами и питейными заведениями — притонами людей подозрительной репутации. Берег реки не был еще обложен гранитом. Местность эта называлась «Волчьей долиной», по ней в позднее время обыватели боялись проходить.
При впадении реки Яузы в реку Москву и до сих пор стоит низкое каменное здание, в котором помещались Устьинские бани. Еще были бани у Бабьегородской плотины.* Когда-то существовали бани у Москворецкого моста; я сам не помню, но мне рассказывали, что в этих банях мужчины и женщины мылись вместе.
В самом центре города находилось несколько бань, на месте теперешних Центральных бань находились Китайские бани, а против них, где теперь построено огромное здание — гостиница «Метрополь», — Челышевские бани. Сандуновские бани,* на Неглинном проезде, построены генералом Ганецким, героем русско-турецкой войны 1877 года. Это владение принадлежало Фирсановой, мужем которой был Ганецкий. Новые Сандуновские бани построены на месте старинных бань, носивших то же название.
Каменновские бани отличались тем, что из них в летнее время по крытому ходу можно было попасть прямо на Москву-реку в специально для моющихся выстроенные купальни. Зимой же из горячей бани был выход на особый, огороженный забором дворик, куда крепкие натуры москвичей с полка выбегали охладиться прямо на снег.
Большинство моющихся в банях мочалок с собой не приносило, а находило их там же, в банях; те же, кто вымылся, оставляли мочалки для других. В горячих банях были устроены полки для парящихся и каменка с раскаленными камнями, на которую парящиеся плескали воду из шаек, — вода на горячих камнях быстро испарялась и наполняла баню горячим паром. Иногда так наподдадут пару, что дух захватывает, а какой-нибудь москвич, любитель попариться, забирается на самый верх, под потолок, хлещет раскрасневшееся, потное тело горячим веником и кричит: «Поддай еще парку-то!»