– Но я… я очень устала, – запротестовала Марина, – может, в другой раз?
– А чего тянуть? – усмехнулся Велиор. – Отдохнёте у меня, я вам новые простыни постелю…
Левый глаз искусителя коротко вспыхнул зелёным. Марина молча выпила второй бокал до дна.
– Уговорил, чертяка языкатый…
Велиор закатился тяжёлым раскатистым смехом.
– Вот и чудненько, – бросил гопник через плечо и ощутимо надавил на гашетку.
Через некоторое время Марина всё-таки уснула, и дорогу до Велиорова дома её память сохранила лишь частично. А дальше всё пошло будто в каком-то дурном кино, смотренным одним глазом. Гопник проводил её в какую-то комнату, где Марина на полном автопилоте разделась, в душе соскребла с себя прилипшие взгляды «юных художников», что-то поела и плюхнулась в огромную разобранную постель.
11. Цвет не пахнет
Марина проснулась с совершенно чистой головой и ощущением, что в комнате не одна. За окном было ещё темно. Марина нащупала рукой телефон, который вечером оставила рядом с подушкой, и посмотрела время – половина седьмого – потом, повернувшись в сторону, увидела на фоне окна знакомый профиль и по-кошачьи поблёскивающие в темноте зеленоватые глаза.
– Если я вас напугал, простите великодушно, – сказал Велиор.
– Нет, мне не страшно, – сказала Марина, – просто немного неожиданно.
В сознании скакали события прошлого вечера. Марина тряхнула головой, чтобы убедиться, что это всё не сон и, совершенно не стесняясь, откинула с себя одеяло.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Велиор, который переместился от окна в сторону и стал практически невидим.
– Спасибо, хорошо, – отозвалась Марина, – голова, по крайней мере, не болит.
Даже в темноте было видно, что собеседник широко улыбнулся.
– Тогда, может быть, приступим к делу?
– К делу? – уточнила Марина.
Улыбка стала ещё шире:
– Я имел в виду вашу часть контракта.
До Марины наконец-то начало доходить, чего же от неё хотят.
«Вот это и называется чертовщина, – подумала она, – сначала напоить девушку, а потом притащить чёрт знает куда, чтобы заставить её себя нарисовать…»
Свет медленно зажёгся, и стала видна комната, в которой по воле раннего гостя Марине пришлось ночевать. С первого взгляда Марина квалифицировала это место как дорогущий номер в каком-то дорогущем отеле, поскольку всё вокруг смотрелось слишком, до приторности помпезным, вычурным, ненастоящим… оно просто не могло быть местом, где люди могли жить постоянно.
«Или, может, музей какой? – подумала Марина. – Кусково какое-нибудь или Архангельское…»
Единственным предметом из обычного мира здесь оказался стоящий в центре комнаты деревянный мольберт с установленным на нём подрамником формата где-то метр на полтора. Рядом на маленьком столике лежало всё необходимое для творчества: кисти, палитра, симпатичная латунная маслёнка и флакон разбавителя.
Марина поднялась с кровати. Сердце её под ночнушкой забилось чаще, но не от резкого движения – просто она не видала ничего подобного, наверное, со школьных времён. Марина бросила на Велиора полный восхищения взгляд, и от неожиданности снова плюхнулась на кровать: тот был в чёрном вышитом серебром дублете и таких же штанах с буфами. Да ещё в усах и испанской бородке! Закинув ногу за ногу, восседал он на не очень вписывавшемся в остальной интерьер готическом кресле с высоченной спинкой.
– Я позволил себе немного пофантазировать, пока вы спали, – сказал он. – Это мой выходной костюм. Работа одного мастера из тогда ещё испанского Неаполя.
Марина снова пробежалась по гостю глазами. Её взгляд выхватил золотой медальон на груди, несколько огромных перстней на обеих руках и маленькую искорку бриллиантовой серёжки в левом ухе.
– Ну так что? Вы готовы работать?
– Сейчас? Но красками же можно писать только при естественном освещении… – неуверенно сказала Марина, – меня, по крайней мере, так учили…
– Ай, бросьте, – скривился Велиор, – Пикассо работал по ночам, и ничего. И этот, как его… Хуссепе де Рибера чуть ли не при свете свечи написал свои лучшие работы. Не пытайтесь избежать неизбежного, как говорил один малоизвестный инквизитор.
Велиор выдавил из себя неприятную улыбку. Марина юмора не поняла, но тоже улыбнулась.
– Ну так что?
Марина снова встала с кровати и, в чем была, подошла к мольберту. Взяла с лотка графитный карандаш и повертела его в руке. Холст притягивал и отталкивал одновременно.
– Не знаете, с чего начать?
Марина задумалась. Она и вправду не знала, с чего ей начать.
– Сначала набросок. Смелее, не бойтесь.
Чёрный кончик грифеля несмело коснулся загрунтованной поверхности, со знакомым шуршанием двинулся сначала вверх, затем чуть вправо, затем опять вверх…
– Постарайтесь не наделать школьных ошибок, – послышалось из-за холста, – помните, любитель бросается на детали, старается их как можно точнее выписать, упуская при этом общую композицию светотеневой рисунок, пропорции…
«Дельное замечание, – подумала Марина, очерчивая голову, – чертовски дельное…»
– …кроме того, человек иррационален, он легко найдёт изъян в тщательно прорисованных деталях, а в небрежных штрихах – совершенство.
Марина была полностью с этим согласна, но не ответила ничего – процесс рисования захватил её. Штрих за штрихом, линия за линией на белом поле начал проявляться нечёткий пока ещё образ того, кто почти без спроса вломился в её жизнь.
Она поместила героя сегодняшнего вечера в центр холста по вертикали, и чуть сдвинула по горизонтали вправо. Место слева предназначалось для пурпурной мантии, эффектно огибающей ножку кресла.
С сидящей на стуле фигурой Марина справилась довольно быстро – люди у неё всегда получались хорошо. Долго не давалось лицо. Марина злилась, не понимая, в чём дело, пока не вспомнила совет своего первого учителя: «в лице главное – пропорции. От волос до бровей, от бровей до носа, от носа до губ, от губ до подбородка и ещё расстояние между глаз – всё». И помогло.
Фон – зашторенное окно – Марина решила почти не прорисовывать, а наметить лишь контурами, о чём и сообщила модели.
– Полностью поддерживаю, – откликнулась модель. – Любая недоказанность лучше конкретики. Чем больше непонятностей, тем лучше! Надо давать зрителю пищу для фантазии, зритель это любит. А если не любит, то он не зритель, а критик… хотя и переусердствовать в этом деле тоже не стоит, а то получится, как у Серова на портрете Боткиной с её диваном в космосе…
– «Развёрнут по диагонали, в большом пространстве полотна, диван, и выдают детали, что долго женщина одна[8]…» – продекламировала Марина по памяти.
– Браво! – крикнул Велиор и громко зааплодировал. – Ваши?
– Не кричите вы так, – шикнула на него Марина, – я чуть карандаш из-за вас не выронила! Нет, не мои, чужие. Да, и ещё: не бойтесь, как у Серова не получится…
Велиор тоненько захихикал:
– Шутку понял!
Марина выдавила на самый уголок чистенькой фанерной палитры немного неаполитанской телесной, а рядом, уже смелее, щедрый завиток свинцовых белил. Макнула кисточку в маслёнку.
– Надеюсь, мне не надо вас учить? Вы начинаете с объекта или с фона? – подал голос до этого долго молчавший Велиор.
Марина подняла бровь:
– Если объект это вы, то с вас.
Велиор потупился:
– Вы только не подумайте, что я пытаюсь вмешиваться в процесс, просто я несколько щепетилен в вопросах техники…
– Понимаю… – кивнула Марина и сделала первый мазок.
По комнате постепенно начал расползаться знакомый Марине с детства запах масляных красок. Странно: когда позировала сама, совершено не обращала на него внимания, а сейчас… Марина втянула его в себя с наслаждением.
«Эх, молодость, молодость, – подумала она, – где же ты теперь, подруга моя развесёлая? Может, как раз в этих красках?»
– Кстати, вам знакомо выражение «Цвет не пахнет»? – неожиданно встрял в её мысли Велиор.
Марина поскребла другим концом кисточки у себя под остатками причёски.
– Про деньги, которые не пахнут, я, разумеется, слышала, а про цвет… нет, не знакомо.
Велиор расплылся в довольной улыбке:
– Тогда я вам расскажу одну старую итальянскую историю со сложной моралью, чтобы немного вас развлечь. Готовы послушать?
– Сделайте одолжение.
Велиор чуть откинулся в кресле, но тут же вернулся в исходное положение.
– Этимология этого выражения довольно сложна. Лично я знаю два различных варианта его толкования. Первый отсылает к варварским с нашей современной точки зрения, способам приготовления красителей. В средние века это было далеко непростым занятием, доложу я вам. Например, красный пигмент получали из сурьмы, чёрный – из сажи или угля, зелёный – из солей меди или хрома, белый – из мела или свинцовых белил, жёлтый – из рыбьей желчи, луковой шелухи и даже выпаренной бычьей мочи. Понятное дело, всё это было долго и дорого. Но на этом история не заканчивалась, дальше краситель в определённой пропорции смешивали со связующим веществом, и только тогда получалась краска. В качестве связующего вещества использовалось всё, что угодно: клей, яичные желтки, мёд и даже воск. Представляете, какой это был кошмар? Так что смысл выражения «Цвет не пахнет» можно истолковать как «Цель оправдывает средства» или же «Все средства хороши».
Марина кивнула. Ей, как бывшей художнице, всё было более или менее известно, но она слушала, не перебивая. Голос Велиора её успокаивал.
– Но есть и второй вариант толкования, – продолжил он, чуть повысив голос, – говорят, оно принадлежит некоему Джерино ди Лоренцо – довольно известному флорентийскому художнику и скульптору пятнадцатого века. Будучи относительно молодым человеком, он ослеп, но продолжал заниматься творчеством. Он даже научился «рассматривать» картины при помощи подушечек пальцев, которые были у него невероятно чувствительными. Говорят, он часами ощупывал доски – тогда писали на дереве – и потом с достаточной точностью мог сказать, что там изображено. Скорее всего, ему удавалось понять это по характеру мазков, другого объяснения я не нахожу. Единственное, что оставалось для него загадкой, был цвет. Вот именно это он и имел в виду, когда говорил: «Как жаль, что цвет не пахнет!»