Петр Великий знал цену верности Сухарева, и наградить дарами и почестями значило — наградить только в глазах современников. Петр хотел наградить примерно и для потомства и сделал это: он приказал воздвигнуть на месте бывших Сретенских ворот величественное здание и наименовал башнею Сухарева; первое — в воспоминание отличной верности Сухарева, второе — что в окрестностях сего места стоял и полк, и находился Приказ сего стольника».
Обычно Гурьянов ссылается на источник, откуда взяты им те или иные исторические сведения. Так, в следующем после рассказа об основании Сухаревой башни абзаце при фразе «В Сухареву башню помещено было училище Математики и Навигации» он поясняет: «говорит Автор „Отечественных записок“.». Здесь же сведения гораздо более значительные и серьезные не подкреплены ссылкой. Значит, текст принадлежит самому Гурьянову. Но в то же время он не указывает, как обычно принято, что это его собственное мнение или открытие.
Такому положению может быть одно-единственное объяснение: Гурьянов включил в книгу историю, пришедшую из народной молвы, распространенную в народе и, естественно, многим известную, но не обремененную указаниями источника легенду.
Помещенная в путеводителе Гурьянова история основания Сухаревой башни была принята и подхвачена публикой, литераторами и даже историками.
В конце 1830-х годов поэт Е. Л. Милькеев печатает большое, ставшее сразу популярным стихотворение «Сухарева башня», в котором подробно развивает сведения из путеводителя Гурьянова:
Душой в правах его уверен.
Полковник Сухарев свой долг
Неколебимо и свободно
Хранил. Его был этот полк,
Презревший бунтом благородно.
И Петр полковника любил,
Его заслуги награждая;
Когда же — яд родного края —
Тот страшный бунт угомонил,
Призвал Великий воеводу
И молвил в благости своей:
«Хочу оставить я народу
Знак неподкупности твоей:
Где жил ты с верными стрельцами,
Построй там башню, да про вас
Она являет пред веками
Живописующий рассказ!»
Сказал, — и мощное желанье
Ретивый муж осуществил
И достопамятное зданье
Среди Москвы соорудил.
Колоссом крепости и славы
Воздвиглась башня перед ней,
Как отголосок величавый
Заслуг и мужества тех дней.
Была же смутная пора,
Как под ступенями престола
Против державного Петра
Шипели зависть и крамола;
Как, обольщенные сестрой
Царя, стрельцы ярились шумно,
Орудье гордости слепой,
Любоначальности безумной.
Но между ними полк один —
Хвала и честь — остался верен,
Как пред отцом послушный сын.
Об этом же пишет в стихотворении «Сухарева башня» и М. А. Дмитриев.
Историк Москвы И. М. Снегирев, не имея документальных материалов о строительстве Сухаревой башни Петром I, осторожно пишет в статье о ней, напечатанной в 1842 году: «башня прослыла Сухаревою в память этого полка, верного престолу государеву», но не говорит о постройке башни Петром I.
Однако с середины XIX века и до сегодняшних дней популярные статьи и очерки о Сухаревой башне начинаются рассказом об оригинальной форме благодарности Петра I стрельцам Сухаревского полка.
Даже нашелся документ, подтверждающий это, — памятная доска на башне.
«Старая подпись о том возвещает потомству», — утверждает в своем стихотворении М. А. Дмитриев.
Однако достоверность того, что именно об этом возвещает «старая подпись», основывалась только на доверчивости москвичей.
Каждый москвич, идя мимо Сухаревой башни, видел мраморные доски с надписями, укрепленные на ней. Правда, прочесть, что написано на досках, было затруднительно: висели они высоко, да и надписи были сделаны старинным, непривычным для москвича XIX века шрифтом. Так что оставалось поверить поэту на слово, впрочем, он и сам, по-видимому, был уверен, что на досках написано именно об этом.
П. В. Сытин, крупнейший москвовед первой половины XX века, в своей брошюре «Сухарева башня», написанной и изданной в 1926 году, повторил общепризнанную версию. В более же позднем своем труде «История планировки и застройки Москвы» (1950 г.), книге специальной и малотиражной, а потому практически неизвестной широкому читателю, он придерживается иного мнения, к которому пришел после более внимательного изучения памятной доски и исторических документов. «Несомненно, эти доски и надписи на них, — пишет Сытин, — должны были сохранить для потомков время и место строения каменных палат, с воротами и башнею, а также имена лиц, начальствовавших тогда над 2-м Стрелецким полком, здесь расположенным и несшим на башне сторожевую службу. Полк, по имени полковника, назывался также Сухаревым полком, а местность его стоянки — Сухареве. Естественно, что и Сретенские ворота Земляного города, построенные Петром в виде каменной башни, стали называть Сухаревой башней. Но И. М. Снегирев и другие дореволюционные историки создали легенду, что Петр построил башню в честь Л. П. Сухарева, на память об его с полком услуге во время борьбы Петра с Софьей в 1689 году. Эта легенда ни на чем не основана, так как, во-первых, из приведенной выше надписи на воротах башни отнюдь нельзя вывести, что башня построена в честь Сухарева или в память об его подвиге; во-вторых, в изданном Петром I указе о наградах за Троицкий поход Л. П. Сухарев получил весьма скромную награду, сравнительно с другими („поместного по 250 четвертей, денег по 30 рублей“. — В. М.), чего не могло бы быть, если бы Петр так высоко ставил его заслугу, что увековечил ее даже грандиозным даже по тому времени памятником».
При финансовом участии какого-либо лица, а тем более государя в памятной надписи на постройке обязательно указывалось: «пожаловал», «даровал», «иждивением такого-то». Такого указания в тексте памятной доски на Сухаревой башне нет, зато текст совершенно определенно свидетельствует, что строительство шло на средства Стрелецкого приказа и что царь не демонстрировал никакого особо теплого отношения к полковнику Лаврентию Панкратьеву сыну Сухареву.
Таким образом, П. В. Сытин пришел к выводу, что утверждение, будто Сухарева башня была построена Петром I в честь полковника Сухарева и в память его услуги царскому дому, не имеет документального подтверждения и является легендой.
Итак, рассказ о Сухаревой башне как воплощенной в камень императорской благодарности — легенда.
Но любая легенда, как бы она ни обращалась вольно с исторической действительностью, всё равно имеет своим источником конкретный исторический факт и конкретные события.
Действительно, был в истории Сухаревой башни такой факт, когда ее обитатели продемонстрировали свою верность императору, произошло это в опаснейший для него момент, и они оказались тогда единственными в государстве его подданными. Совсем как в легенде.
Но произошло это не в конце XVIII века при Стрелецком бунте, а в последний год первой четверти XIX века, когда восстали дворяне-революционеры — декабристы и трон пошатнулся не под Петром, а под Николаем I.
Интересна история формирования легенды.
Можно определить достаточно точно время, когда Сухарева башня стала связываться с именем Петра. В 1817 году в «Записке о московских достопримечательностях» Н. М. Карамзин пишет, что ее «строил… верный стрелецкий полковник Сухарев». Конечно, знай Карамзин версию о Петре I как ее строителе, он наверняка сказал бы об этом.
Семнадцать лет спустя в очерке 1834 года «Панорама Москвы» М. Ю. Лермонтов связывает Сухареву башню исключительно с именем Петра: «имя Петра начертано на ее мшистом челе». Значит, между написанием этих литературных произведений произошло событие, которое накрепко связало имя Петра I с мифологией Сухаревой башни.
Восстание декабристов в Петербурге 14 декабря было подавлено, мятежные войска рассеяны, и тем же вечером начались аресты его руководителей. Однако Николай I был далек от мысли о полной победе. Он полагал, что теперь наступает очередь Москвы и что московские мятежники, учтя ошибки петербургских, имеют полную возможность успеха.
На следующий день, 15 декабря, Николай приказал закрыть все петербургские заставы для выезда и отправил в Москву генерал-адъютанта графа Комаровского с манифестом о своем вступлении на престол прародителей и распоряжением о приведении Москвы к присяге. Кроме того, Комаровский вез собственноручное письмо Николая московскому военному генерал-губернатору Голицыну, в котором новый император писал: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».
«Принимая пакет к московскому военному генерал-губернатору, — пишет в своих воспоминаниях Комаровский, — я спросил у государя:
— Ваше величество, прикажете мне тотчас возвратиться?
Император со вздохом мне сказал:
— Желал бы, но как Богу будет угодно».
Николай был прав, предполагая, что в Москве может быть нечто подобное петербургским событиям: 15 и 16 декабря московские декабристы обсуждали возможность военного выступления.
Комаровский прискакал в Москву 17 декабря. «Губернатор, — пишет он, — сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал».
Распространившийся по Москве слух о восшествии на трон Николая I поначалу у московского генерал-губернатора князя Голицына вызвал сомнение в его достоверности, поскольку уже была принята присяга его старшему брату Константину. Но в то же время и встревожил, потому что вполне возможен был в нестабильное время междуцарствия государственный переворот.
В связи с привезенным повелением Николая I генерал-губернатор Голицын приказал приступить к принятию в Москве присяги новому императору в 8 часов утра 18 декабря и начать, как полагается, церемонию присяги в Успенском соборе высшим чинам, в других церквах и присутствиях всем остальным служащим.