Издавна на этом месте стояла деревянная церковь во имя Святой Троицы, и на исходе XVII века пришла она в крайнюю ветхость и начала разрушаться. А рядом находился кабак.
У Кондратьева, чья книга вышла в 1893 году, кабак безымянный, но в начале XX века «народная молва» сообщает и его название. А. Ф. Родин в рукописной работе «Прошлое Крестовско-Мещанского района г. Москвы», над которой он работал в начале 1910-х годов, пишет: «Об одном кружале-кабаке осталась в этой местности до сих пор память. На Большой Троицкой дороге стоял старинный кабак, назывался он „Феколка“ и находился около церкви Троицы». Родин с детства жил в этом районе и, безусловно, почерпнул сведения о «Феколке» не из литературы, а из живого предания.
«Целовальником, то есть содержателем кабака, целовавшим крест, что будет торговать честно, — продолжает рассказ Кондратьев, — был древний почтенный старик, известный благочестивой жизнью, к тому же долгое время он был церковным старостой Троицкой церкви. Будучи одинок, он не имел наследников и поэтому задумал оставить по себе память построением нового каменного храма на месте разрушающегося.
Собственного капитала целовальника для постройки церкви было недостаточно, собирать подаяния в кружку — дело долгое, многолетнее, и тогда он придумал иной способ сбора доброхотных даяний.
Церковь Троицы в Капельках. Фотография 1880-х гг.
Кабак стоял на большой дороге, народу прохожего и проезжего много, да и народ дорожный больше был простой, и никто не считал за стыд зайти в кабак погреться, выпить и закусить. Одним словом, посетителей у старика всегда было много. А выдумка целовальника заключалась вот в чем: он каждого из своих посетителей просил из налитого ему полной мерой вина „слить капельку“ на церковь. При этом он красноречиво описывал бедственное положение храма и рассказывал о своем замысле. И тронутые до глубины души посетители ему не отказывали.
В те времена неподалеку, на Божедомке, близ церкви Иоанна Воина, в своем летнем дворце живал государь Петр I, и до его слуха дошла молва о странном и вместе с тем успешном сборе средств на храм. Часто гуляя по окрестностям, однажды государь зашел в этот кабак. Целовальник, не зная царя в лицо, предложил ему слить капельку на церковь и с обычным красноречием поведал ему о своем намерении. Царь обещал быть ему помощником в столь благочестивом деле и с тех пор, гуляя по окрестностям, всегда заходил в этот кабак.
Так были собраны деньги на построение каменной церкви Троицы, и потому ее называют Троица на Капельках».
Документы позволяют проследить истинную историю церкви Троицы на Капельках, в ней просматриваются и факты, которые с течением времени были преобразованы «народной молвой» в пересказанное выше предание о ее основании.
Первоначальная деревянная церковь Троицы на этом месте или где-то рядом, по сведениям, приводимым И. К. Кондратьевым, «упоминается в 1625 году и значится „на Капле“», то есть на протекавшей поблизости речке, называемой Капля или Капелька, бывшей притоком реки Напрудной.
В 1708 году в сентябре месяце церковь сгорела «со всей утварью».
По челобитью священника Никифора Иванова с причетниками и прихожанами Петр I издал указ, по которому было отведено место для новой церкви на бывшем кружечном дворе Посольского приказа, то есть там, где когда-то находился кабак. Строительство каменной церкви Троицы производилось на средства прихожан и на деньги, пожалованные царем, его супругою Екатериной Алексеевной и царевичем Алексеем. В знак участия в строительстве церкви царской семьи ее царские врата украшала корона.
Таким образом, тут мы видим уже три элемента легенды: кабак возле церкви, денежное участие в строительстве церкви Петра I, название прежней церкви — «на Капле».
Переосмысление уточняющего названия церкви определения «на Капле» также можно проследить во времени. Речка Капля вытекала из болота на территории Мещанской слободы. К середине XVIII века это болото было осушено и застроено, пропала и речка. Но осталось ее название, причем оно стало названием не речки, а местности, где она когда-то протекала. При этом название претерпело изменение и стало употребляться в форме множественного числа: Капельки. Такая форма — в законах московской топонимики: Гончары, Каменщики, Ключики. Далее — пояснительная часть названия церкви Троицы также изменилась, она стала указывать не на речку Каплю, как прежде, а на название местности, именно так она обозначена в «Описании Императорского Столичного города Москвы» 1782 года: «Троица на Капельках».
Посещение кабака «Феколка» Петром I вполне вероятный исторический факт. Старинный кабак с таким названием действительно был в Москве, он существовал еще в середине XIX века. Только находился он не на Мещанской, а в другом месте — в Лефортовской части, где-то на Преображенке или в Семеновском. Уж тамошний-то кабак Петр вряд ли мог миновать.
Народная фантазия соединила все эти элементы в одном предании. Между прочим, сюжетный ход о бездетном богаче, пожелавшем оставить по себе добрую память строительством общественного здания, использован еще в одном предании Мещанской слободы, о котором речь впереди.
Церковь Троицы на Капельках была завершена в 1712 году и освящена по благословению Местоблюстителя Патриаршего Престола Стефана митрополитом Иоанникием.
В XVIII–XIX и начале XX века церковь перестраивалась.
В середине квартала находился также снесенный при строительстве дома 51 дом Локтевых, связанный с одним из главных эпизодов участия Маяковского в революционном движении — его арест по подозрению в причастности к подготовке побега группы политкаторжанок из Новинской тюрьмы, к чему он действительно имел отношение. Побег был успешно осуществлен 1 июля 1909 года, а на следующий день Маяковский пришел на квартиру жены одного из руководителей операции, чтобы узнать подробности побега. Квартира считалась безопасной, но оказалось, что она находилась под наблюдением полиции и в ней была устроена засада.
При задержании Маяковского был составлен следующий протокол:
«1909 года, июля 2 дня, 3 участка Мещанской части помощник пристава поручик Якубовский, находясь в засаде, по поручению Охранного отделения, задержал в доме Локтевых, по 1 Мещанской улице, в кв. № 9, явившегося в ту квартиру в 1 час 20 минут дня воспитанника императорского Строгановского училища дворянина Владимира Владимировича Маяковского, 15 лет от роду, живущего при матери… При личном обыске у него была найдена записка с адресом Лидова, каковая при сем прилагается (П. П. Лидов — адвокат, бравший на себя защиту по политическим делам. — В. М.); другого у него ничего не оказалось. Спрошенный Маяковский объяснил, что он пришел к проживающей в кв. № 9 дочери надворного советника Елене Алексеевне Тихомировой рисовать тарелочки, а также получить какую-либо другую работу по рисовальной части. О чем и составил сей протокол. (Подпись)».
Хозяин квартиры И. И. Морчадзе в своих воспоминаниях, написанных уже после революции, рассказывает об аресте Маяковского: «У меня же в засаду попал и известный поэт Владимир Маяковский. Во время составления протокола, когда Владимиру Маяковскому пристав задал вопрос, кто он такой и почему пришел сюда, Маяковский ответил ему каламбуром:
— Я, Владимир Маяковский, пришел сюда по рисовальной части, отчего я, пристав Мещанской части, нахожу, что Владимир Маяковский виноват отчасти, а посему надо разорвать его на части.
Общий хохот…»
Следствием была доказана виновность Маяковского, предложена мера наказания: три года высылки под гласный надзор полиции в Нарымский край, но благодаря хлопотам матери и с учетом возраста он был выпущен «под родительскую ответственность».
Одиннадцать месяцев, проведенных в Бутырской тюрьме, Маяковский впоследствии в автобиографии «Я сам» назвал «важнейшим для него временем»: «После трех лет теории и практики — бросился на беллетристику». В результате он решил «прервать партийную работу» и «делать социалистическое искусство». За месяцы заключения он написал целую тетрадь стихотворений. Правда, по его собственному признанию, они были плохи, но главное — он почувствовал себя поэтом.
Дом № 57 до недавних времен среди местных жителей был известен как Дом-коммуна. На встречах со школьниками в дни революционных праздников ветераны партии и комсомола, вспоминая свою революционную молодость, тепло говорили и о нем. В 1918–1919 годах в этом доме был организован новый быт. Поселившиеся в нем молодые партийцы и комсомольцы жили коммуной, продовольственые карточки и половину зарплаты отдавали в общий котел. Жизнь была голодноватая, но веселая. Большинство коммунаров были бойцами районного Коммунистического отряда особого назначения, боролись с местной контрой, объявлялся призыв — часть бойцов уходили на фронт, а в отряд вступали новые бойцы. При Доме-коммуне был создан один из первых детских садов в районе.
К воздействию мистической ауры Мещанской следует отнести два эпизода литературного характера.
Первый связан с самым мистическим произведением советской литературы — романом Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита».
Все помнят ключевую, задающую тон роману сцену первого появления на его страницах Маргариты — в весенний день с букетом желтых цветов. Эти цветы — самая яркая цветовая деталь в романе и поэтому естественно останавливает на себе внимание даже рассеянного читателя.
Оказывается, желтые цветы в руках Маргариты предстали перед Булгаковым не на Тверской, как это описано в романе, а на 1-й Мещанской весной 1930 или 1931 года.
Маргарита Петровна Смирнова — жена высокопоставленного советского чиновника, комиссара-инспектора железных дорог РСФСР — молодая, красивая, хорошо и со вкусом одетая, приехав в город с дачи, где оставались дети под присмотром домработницы, а муж находился в командировке, шла по улице с желтыми весенними цветами в руках, ощущая приятное чувство свободы и радуясь тому, что никуда не нужно торопиться.