— В колли? — Жека вклинилась в мои воспоминания с какой-то странной интонацией. — Понятно. А у Гуньки кокер-спаниель выходит. Рыжий такой, ты себе просто не представляешь… — нежно улыбнулась Евдокия. — Он мне тогда… осенью показывал.
Я запнулась. А Жека куда более бодрым тоном продолжила:
— Ну ниче… Сейчас его Старый после праздников в Нижний свозит теорию Козловскому сдать и пристроит мальчика… ну куда-нибудь. Я сразу успокоюсь, ты не думай.
Да я и не думала. Ну про Дуськин интерес. Я вспомнила, как Гунька сегодня уже почти на рассвете стрекотал клавишами, описывая под диктовку Старого все события прошедшей ночи.
— Давно мы столько косяков за сутки не огребали, — уловила мой настрой Жека. — Мне Старый потом сказал, что он всю веселуху с Марфой попробует как военно-полевой суд по бумагам провести.
— Думаешь, получится? — понадеялась я. Еще не хватало, чтобы Старый с должности слетел из-за всех наших неурядиц. Савве Севастьянычу такое… ну как гибель, честное слово. Нам непонятно с кем срабатываться, не в радость перемены, но Старому труднее.
Впрочем, о том, что после праздников всем нам придется несладко, мы с Жекой вспомнили почти хором. Я — про срок, который мне по Несоответствию светит. При самом оптимальном раскладе получалось два года условно, а при пессимистическом — пятерка в мирской шкуре. Бррр… Хорошо хоть, что, в отличие от Марфы, у меня моя память останется.
— Ничего… как раз выдохнешь, ребеночка родишь, я у тебя крестной буду, — утешила меня Евдокия. — И вообще, Ленка, у тебя хотя бы неизвестность впереди. А у меня что? Семейное счастье, блин!
— Кто?
— А ты думаешь, мне Старый Анькины игрушки просто так дал? — Жека указала на стоявшую на обшарпанном хозяйском холодильнике жестянку с нарядами от бумажных кукол.
— Нет? — Я в испуге подавилась догадкой. Неужели и вправду кому-то взбрело в голову навесить на непутевую Евдокию воспитание чужого ребенка. Да еще не мирского, а колдовского. Нашел кому, откровенно говоря. Наша Дуська чуть ли не ровесница будет Марфиной Анечке, если по характеру судить. А уж по уровню ответственности…
Жека пробормотала что-то совсем непристойное — хорошо, что в этот момент за окном заискрилась новогодняя пальба. Не люблю я, когда выражаются.
— Так что, сама понимаешь… Папа, дочка, я — дру-у-ужная семья.
— Какой папа?
— А ты что, Артемчика не помнишь? Он же завтра в полночь ко мне с вещами… Ну раз пошла такая сказка, то станет моим мужем, без вариантов. А Анька типа дочкой. Веселая семейка, маму вашу!
Я хмыкнула, представляя себе Жеку в роли любящей и заботливой хранительницы очага. Вслух не расхохоталась только потому, что у меня нежно затрепетал мобильник. Пришлось давиться смехом — пусть Жека думает, что это меня телефонный собеседник развеселил. А то она иначе обидится, с ней так нельзя. Ну а кто мне трезвонит-то, кстати?
— Привет, Ириновна! — Голос у Тимки-Кота был ясный, будто он мне не из Ханты-Мансийска звонил, а из соседней квартиры. Правда, вот дикция… Я сразу на часы покосилась — сколько у них сейчас? Выходило, что до Нового года по тамошнему времени еще час с гаком, а наш врачеватель уже наотмечался, причем так… Крепко.
— С наступающим, — осторожно откликнулась я, опережая собеседника. — Пусть у тебя праздники удачно пройдут. Чтоб мирские не досаждали, пациенты не огорчали, коты обогревали…
— Да какие там праздники, Лиль… — хмыкнул Кот. — У меня тут свои именины сердца… яблочного!
Я заинтересованно охнула, сообразив, что Тимофей, если что и отмечает сейчас, так только какую-то свою удачно решенную задачку. У них ведь до Инкубатора мирские праздники толком не долетают по причине отдаленности от крупных населенных пунктов, можно спокойно делом заниматься.
— Это чье сердце-то?
Жека оторвалась от экрана, приложила палец к губам — мол, мешаешь слушать, тут такое интересное… Даже громкость увеличила назло мне:
— О неподражаемом чувстве юмора Елизаветы Петровны Лындиной складывали легенды. Некоторые из них вошли в книгу воспоминаний об актрисе «Свет, камера, любовь», ставшую бестселлером уходящего года. Но большинство этих историй были известны поклонникам таланта Лындиной задолго до выхода книги. Например…
— Так что там с сердцем? — переспросила я, отступая в коридор.
— Я ж пацана нашего, ну, прежде чем со Старым в Москву отправить, на одну штуку проверить решил, взял срез кожи да малек крови, только сегодня результаты подтвердились. Ты понимаешь, Ириновна, что если рассматривать структуру ДНК с точки зрения…
Пришлось притормаживать. Мне бы по-простому лучше.
— Тьфу, самое вкусное мне обломала. Ну ладно. Лилька, ты помнишь, в какой ситуации яблоня на человеке плохо приживается?
— Ну не знаю, я ж не мирская, у них организм другой…
— Та-ак… Хорошо, переформри… переформулю… короче, меняю вопрос: на что яблоньку прививать плохо? — булькнул Тимофей. — С точки зрения ботаники…
Я задумалась — так сильно, что начала накручивать на палец бахрому от абажура — это у Жеки в прихожей такое бра висело, над прозрачным трельяжем. Отражение в трельяже выглядело легкомысленно, о генетике думать не желало. Но Тимофей так в трубке радовался…
— Ну не знаю… К березе, наверное.
— Тепло, но не горячо. Про дерево — это правильно. Ну думай, Лилечка, думай… Дерево это. Мы с ним часто работаем.
Я запнулась, застыла около бра — с недомотанной на палец махрушкой. Потом начала вслух перечислять:
— Дуб зеленый, лукоморский… Осина-иудушка… Яблочко от яблоньки… От осинки не родятся апельсинки…
— Умница ты моя! — взревел Тимофей котовым басом. — От нее, родимой.
— От осины? — изумилась я, припоминая, что у Гуньки же и в правду в сердце осиновый тампон находился. Дня четыре, не меньше. Ой, как интересно…
— От апельсина… Я на совместимость кровь с соком проверял… Он же у нас апельсиновый, оказывается.
— Гунька?
— Гунька-Гунька, кто еще-то… Случайный плод любви, так сказать.
Я снова запнулась. Что из этого выходило — я пока не понимала. Знала, что вроде бы среди детей, заведенных через апельсиновые зернышки, иногда наши появляются. Но шансы там… Ну один к ста тысячам, что ли? Или к десяти тысячам? Плохо у меня с математикой.
— Лилька, это грант Мюллера светит, в чистом виде! — буйно радовался Тимофей. — Ты понимаешь, что апельсиновых никто на это дело специально не проверял? Между Первой и Второй мировыми начали копать… Ну что я тебе объясняю? Ты монографию Данилова помнишь?
— Будем считать, что не помню, — перепугалась я.
— Так там гипотеза была, что у любой «апельсинки» наше ремесло в крови, просто не пробуждается, потому как никто ребенком не занимается нормально. Ну как с обычными способностями, если их не развивать…
— Мамочки!
Тимофей мурчал в трубку про германский грант Мюллера, на который можно претендовать с такими исследованиями, про то, что с материалами будут проблемы, — мы же координаты мирских, которым выдаем заводные зернышки, очень редко знаем, про какой-то переворот в генетике… Начал даже про разницу в ДНК объяснять, но я все прослушала. Потому что, если Кот прав, это же ужас что такое выходит. Такая вековая ошибка перед мирскими, что… Почему-то после всех событий последнего дня у меня мозг любую информацию воспринимал очень нервно. Будто примеривался — влетит нам за такое-то деяние или нет.
— В общем, числа десятого прилечу, мне тут Рыжую в Москву перевозить и Марфину девчонку, заодно все обсудим. Что там с Марфой вообще? Оклемалась?
— Нет, — сухо обронила я. Но Тимка-Кот будто меня и не расслышал. — Ладно, в общем, как увидимся, так и… Имей в виду, с меня бутылка!
— За что?
— За гипотезу. Если б ты мне тогда не предложила пацана поковырять на зависимость от мастера, я бы…
Батюшки мои, да если б я знала, что так будет, я бы в жизни ничего такого говорить не стала. Упросила бы Тимофея по-женски, надавила бы на жалость. А теперь что? Мировая революция местного масштаба?
— Ленка, ну где ты там? — рявкнула из кухни Жека.
— Тима, а ты кому-нибудь еще про это говорил?
— Нет, Ириновна, ты первая. По праву ассистента. Сейчас Старому буду звонить, а завтра с утра с Мюнхеном свяжусь. Как же эти праздники некстати, ты не представляешь.
Да не то слово. Я даже ответить толком не смогла, потому как за окнами Жекиной кухни завертелся многослойный салют всех цветов радуги.
— Это что там у вас?
— Петарды. Тима, я тебя прошу… я очень-очень прошу, не говори пока… Ну пожалуйста! Старому скажи, а больше пока никому не надо.
— А чего так?
— Он тебе сам объяснит, лучше меня. — Я наивно понадеялась на то, что Савва Севастьянович как-нибудь притушит Тимкин научный пыл. Я сейчас на это была не способна.
— Ой, Ириновна, чего-то ты темнишь. Ладно, тебе тут мои девушки привет передают.
— Танька?
— И Танька, и Анька-маленькая.
— Ой, ты им тоже. И Вареньке…
— Ну, Лилька, где я тебе Вареньку возьму, она в городе, на дежурстве. А мои девочки со мной тут сидят… Сейчас после полуночи на котах кататься будем, я тут сани сделал…
Мне стало завидно. До неприличия просто. Потому что ехать темной снежной ночью по лесу в санях, запряженных тройкой матерых котов — это ну просто… Вот помедлила бы я с обновлением на месяц-другой, так ведь…
— Ой, Тима, ну что ты мне душу травишь?
— Какая ты нежная у нас… Вот пусть у тебя в следующем году душа покрепче станет, тебе это надо, — на полном серьезе пожелал мне Тимофей. — Я ж тебе замочек не просто так дарил, сама должна понимать…
И этот про детей!
— Кто это был-то? — Жека вперилась в экран.
— Тимофей… — Я на всякий случай решила умолчать о предмете беседы, сменить тему. — Дусь, я тебе торт привезла, совсем забыла, он в прихожей стоит.
— Тащи сюда… — Евдокия махнула рукой, с умилением глядя в телевизор.
На экране тем временем промелькнул эпизод из всенародно любимой детской телесказки, в которой Жека сыграла злющую, но крайне обаятельную Бабу-ягу. Этот фильм уже лет тридцать крутили каждые новогодние каникулы, и по Дуськиному самодовольному виду было ясно, что фраза ведущего о «поколении, выросшем на сказочных персонажах Лындиной» ей крайне пришлась по душе. Впрочем, что касается курьезов на съемках того фильма… То любой из Сторожевых мог рассказать такое, что в жизни не снилось суетящемуся телеведущему. Потому как ситуация, в которой честная ведьма играет саму себя, — это уже анекдот, по умолчанию. А с Жениным талантом вляпываться в амурные и не очень неприятности… так вообще. Евдокия все жалела, что не может про это в мемуарах написать. Она все раскачивалась с воспоминаниями, раскачивалась… Да так и омолодилась, не успев создать книгу. Потом себе локти кусала…