4. Московские стрельцы в обороне Чигирина в 1678 г. и 2-м Чигиринском походе армии Г. Г. Ромодановского
Одним из наиважнейших источников, содержащих информацию о фактах второй обороны Чигирина, является неоднократно цитированный выше «Дневник» полковника П. Гордона. Немаловажно, что часть этого документа, рассказывающая о второй Чигиринской кампании, значительно отличается от повествования о первой обороне города. В первом случае Гордон писал на основе чужого рассказа, не будучи очевидцем. По всей вероятности, черновой вариант этой части «Дневника» хранился в доме полковника в Москве. Но во второй кампании Гордон был одним из старших офицеров гарнизона, позднее – комендантом крепости, т. е. самым прямым и непосредственным участником. Интересно, что эта часть «Дневника» была создана Гордоном позже осады, в которой он «лишился всякого имущества», и также составлена из двух частей, рассказа об обороне крепости и данных о действиях армии князя Ф. Ромодановского и гетмана И. Самойловича. Об обороне Гордон писал как очевидец, а рассказ о боях полевой армии составил из чужих воспоминаний и донесений. На рубеже 80-х гг. XVII в. Гордон объединил вторую часть с первой и значительно отредактировал получившийся вариант с учетом сложной политической обстановки в столице[407]. Очевидно, генерал хотел, чтобы при любой власти, будь то Петр или Софья, его репутация и заслуги были бы учтены и не забыты. Кроме того, Гордон не входил в число друзей и сторонников убитого восставшими стрельцами Г. Ромодановского, поэтому дневниковые записи содержат очень много негативных и даже язвительных оценок действий воеводы. Также работа изобилует критикой русского гарнизона Чигирина и постоянным подчеркиванием заслуг, мнимых и реальных, самого Гордона. Таким образом, вторая часть «Дневника» П. Гордона является источником информации, к которому следует подходить крайне внимательно, особенно к оценочным суждениям автора, даваемым им характеристикам.
Весной 1678 г. командование начало переброску московских стрелецких приказов в Чигирин. Высокий статус московских стрелецких приказов подчеркивал важность удержания Чигирина для Российского государства. Уже 17 марта в крепость прибыл окольничий Иван Иванович Ржевский, назначенный новым воеводой[408]. Ржевский приехал в Чигирин в сопровождении приказа московских стрельцов, передислоцированного из Киева: «18 февраля написал к окольничему Ивану Ивановичу Ржевскому, коему предстояло выступить с полком стрельцов из Киева в Чигирин, дабы принять там главную команду, уведомив его, что я с полком готов, выступаю… Сего же дня два приказа стрельцов, назначенных в Чигирин, пришли в Севск, в одном из них было около 500, в другом 450 человек…»[409]. В данном случае интересно, что совпала практика сопровождения крупного военачальника приказом московских стрельцов, что являлось показателем его знатности и значимости его полномочий, и факт переброски дополнительных сил для усиления Чигиринского гарнизона. К концу 70-х гг. XVII в. практика сопровождения московскими стрельцами военачальника говорила о его не просто высоких, но высочайших полномочиях, данных царем, показывала исключительную важность и авторитет старшего офицера. Очевидно, въезд нового коменданта в Чигирин во главе приказа московских стрельцов должен был показать как русскому гарнизону, так и казакам, насколько важен этот город для России. «Февраля 19… около полудня явился третий приказ стрельцов, в коем было 600 человек…»[410].
Таким образом, уже в середине февраля из Севска и из Киева в Чигирин были направлены три приказа московских стрельцов. Численность – не более пятисот человек в приказе – позволяет считать, что командование направляло в гарнизон крепости именно «пятисотые» приказы «второго десятка», привычные к несению гарнизонной службы на «украинах» и внутри страны. Предыдущий опыт 1677 г. показал, что в обороне «пятисотые» приказы вполне эффективны. «Тысячные» и «семисотые» приказы «первого десятка» как наиболее обстрелянные и боевые командование, по всей видимости, предполагало использовать в рядах полевой армии воеводы Г. Г. Ромодановского.
Помимо трех приказов, направленных в Чигирин в середине февраля, еще три приказа получили такое же назначение в конце месяца: «Я (Гордон. – А.П.) получил грамоту от его величества с указом, что если я еще не ушел из Севска, то должен дождаться трех приказов или полков, высланных из Москвы в Чигирин, а если выступил оттуда, то ждать там, где застанет меня сей указ…»[411]. Гордон встретил приказы уже 12 марта, после чего они вместе «выступили, каждый полк в отдельном плотном вагенбурге…»[412]. Возможно, подобная мера предосторожности предпринималась с целью уберечь личный состав от внезапного нападения крымских, ногайских или буджакских татар. Командование уже располагало информацией, что османская армия готовится к новому походу на Украину. Разведывательные рейды татарских чамбулов с целью сбора информации и захвата пленников-«языков», таким образом, были вполне ожидаемы, и меры предосторожности, принятые стрелецкими приказами и полками Гордона, вполне закономерны. Хотя нельзя не отметить, что передвижение в таком боевом порядке сильно замедляет общий темп и ведет к потере времени. Поэтому вполне правомерно заключить, что Гордон перестраховывался.
В конце июня в Чиригин подошли дополнительные силы: «28 июня. Бояре прислали 600 стрельцов под командой полуголовы, или подполковника, 400 человек из выборных пехотных полков под командой майора и 500 белгородских солдат под командой двух капитанов…»[413].
В то же время в перечне частей, составлявших гарнизон Чигирина, Гордон называет только четыре московских стрелецких приказа: «Стрельцы: полковника Давыда Баранчеева полк – 584 человека, полковника Бориса Корсакова полк – 896 человек, полковника Микифора Коптева полк – 487 человек, полковника Ивана Нелидова полк– 624 человека…»[414]. Ранее Гордон указывает на по меньшей мере восемь приказов, направленных в Чигирин с февраля по июнь 1678 г. Возможно, Гордон допустил ошибку, называя каждое из виденных им стрелецких подразделений приказом. Вполне возможно, что приказы подходили в город, разделенные на части, например, тысячный приказ Корсакова. Кроме того, немаловажно, что многие данные Гордон восстанавливал по памяти и по рассказам своих соратников значительно позднее Чигиринских событий. Интересно, что уже с этого фрагмента Гордон постоянно подчеркивал недостаточность численности гарнизона, хотя во время осады Чигирина в 1677 г. гарнизон был еще меньше.
Василий Григорьевич Баранчеев по прозвищу «Давыд» возглавил приказ, которым командовал в Чигирине в 1678 г., в промежуток между 1671 г. и 1674 г. В Разрядах на 1674 г. приказ Баранчеева упомянут под 14-м номером. Эрик Пальмквист указывал, что этот приказ носил вишневые кафтаны с зеленым подбоем. Ранее этим приказом, по Белокуровскому списку, командовал Григорий Остафьев. М.Ю. Романов полагал, что В. Баранчеев сменил не Григория Остафьева, а Юрия Петровича Лутохина, в 1672-73 гг. ставшего командиром Стремянного приказа (сменив на этой должности престарелого Я. Соловцова). Однако Романов не принял во внимание данные Разрядов, особенно номер приказа, определявший место подразделения во внутренней иерархии московского стрелецкого корпуса и соблюдавшийся весьма строго.
Приказ Г. Остафьева принял участие в подавлении восстания Степана Разина, причем входил в войсковую группу воеводы Долгорукого и активно участвовал в антипартизанских действиях против восставших в среднем Поволжье. Таким образом, личный состав приказа был закален в полевых боях с разницами, при этом как приказ «второго десятка» он был подготовлен и для гарнизонной службы.
П. Гордон в своем дневнике неоднократно подчеркивал, что московские стрельцы Чигиринского гарнизона неоднократно проявляли «леность и небрежение», а также трусость и часто впадали в панику. Поскольку такие обвинения достаточно часты, ситуация заслуживает более подробного рассмотрения. Ежедневные обстрелы крепости турецкой артиллерией, потери, болезни не могли не воздействовать на моральный уровень гарнизона. Но невыполнение распоряжений командования, упомянутые «леность и небрежение» могли стоить жизни всем обороняющимся. Гордон писал: «Июля 12. Этой ночью турки изумительно продвинулись со своими траншеями, особенно к крайней точке нашего контрэскарпа напротив среднего болверка и в левую сторону: леность и небрежение стрельцов на этих участках дали тем большую выгоду и возможность к тому…»[415]. Как указывалось выше, Гордон восстанавливал свой дневник уже в 80-е гг. XVII в., после восстания 1682 г. В это время многие из титулованных ветеранов Чигиринских походов были уже в могиле, как погибший во время восстания 1682 г. князь Г. Ромодановский, а те, кто был жив и здоров, стремились сделать верную ставку в политической игре между кланами Нарышкиных и Милославских. Гордон, изначально поставивший на Милославских (что объясняет его негативную позицию по отношению к Ромодановскому), перешел на сторону Нарышкиных, точнее, молодого царя Петра. Соответственно, полковник, а позднее – генерал, создал себе оправдательный документ, показывающий его героизм в Чигиринской эпопее. Именно «создал», а не «воссоздал», т. к. Гордон не упоминал свой дневник среди вещей, которые успел вынести из крепости. Судя по его словам, кроме шпаги, у него ничего не осталось: «Я лишился двух слуг, лошадей, доспехов, одежды, денег и всего, что имел при себе…»[416]