. Более того, при анализе вышеприведенной цитаты возникает много вопросов непосредственно к самому Гордону, который был не просто командиром пехотного стрелецкого и драгунского полков, но и генерал-инженером крепости. Почему на опасный участок не был нацелен огонь крепостных батарей? Почему старшие офицеры, прежде всего сам Гордон, не зафиксировали ранее точку продвижения турок и не мобилизовали силы приказов, ответственных за участок обороны, для ликвидации турецких апрошей? Как была организована караульная служба на данном участке обороны? Во время первой обороны Чигирина куда как меньшим числом воинов подобные действия турок не вызывали проблем у русских ратников и их командиров, отвечавших на продвижение траншей и бомбардировки крепости частыми вылазками и контрбатарейной стрельбой крепостной артиллерии. Гордон не дал ответов на эти вопросы, предпочитая упреки и обвинения в адрес гарнизона, в частности, московских стрельцов. Если учесть, что в это время Гордон являлся де-факто комендантом Чигиринского гарнизона, то вполне возможно, бравый шотландец таким образом пытался выгородить себя и оправдать собственные промахи. Так поступал не он один. Как известно, на воеводу Ромодановского после Чигиринской кампании обрушился настоящий шквал обвинений и исков. Как указывалось выше, Гордон тоже не относился к числу сторонников Ромодановского.
Командование оценило опасность факта продвижения турецких траншей к укреплениям города и постановило совершить вылазку силами московских стрелецких приказов и украинских казаков: «3000 человек с казаками было отряжено на вылазку из разных мест. Около 3 часов пополудни они пошли в наступление, добрались до траншей и после упорного противодействия ворвались туда. Учинив избиение, они взяли два знамени… Высыпав из своих траншей на краю холма, турки вынудили наших солдат поскорее отступить, с потерей двух стрелецких капитанов, 11 солдат (павшими) и 27 ранеными…»[417]. Таким образом, удачная вылазка позволила приостановить продвижение турецких траншей. Судя по трофеям – двум знаменам, в ходе вылазки были разгромлены, а возможно, и уничтожены две роты турецких пехотинцев. При этом безвозвратные потери составили всего 12 человек. Крайне трудно согласиться с упреками Гордона в адрес московских стрельцов и намеками на конфликт и недоверие между русскими и казаками Чигиринского гарнизона.
Тактика борьбы с вражескими траншеями посредством вылазок ударных отрядов гарнизона успешно оправдала себя во время первой Чигиринской кампании. Причем лучше всего в вылазках показали себя как раз московские стрельцы. В составе гарнизона находились приказы Василия «Давыда» Баранчеева, Никифора Коптева и Ивана Нелидова[418]. И это притом, что в гарнизоне не было приказов «первой десятки»! Приказ Баранчеева обозначен в Разрядах как четырнадцатый, номера других установить до настоящего времени не удалось. Однако Гордон решился на вылазку довольно поздно, дав противнику приблизиться к укреплениям Чигирина.
Гордон писал, что 27 июля 1678 г. «около полудня пятнадцать или двадцать пятидесятников, или стрелецких сержантов, не без подстрекательства от своих полковников, пришли ко мне и почти повелительно объявили, что посланы общиною стрельцов, дабы представить мне великий урон людей Его Величества и еще большую опасность и ущерб, ожидаемый в любой миг, если (турки) посредством мины или приступа возьмут край ската, подорванный ими. Меня ревностно убеждали оставить оный, но я вежливо отправил (стрельцов) к губернатору и их полковникам…»[419]. Сама ситуация, когда группа московских стрелецких пятидесятников пришла к солдатскому полковнику просить о чем-либо, в т. ч. и о разрешении оставить опасную позицию, является абсурдной. Московские стрелецкие приказы держались на жестком единоначалии, никакой «общины стрельцов» и прочих изысков демократии в этих частях никогда не было и не могло быть. Возможно, Гордон писал эту фразу с учетом стрелецкого бунта 1682 г., знаменитой «Хованщины». Применительно к 1678 г. данный «факт», если он вообще имел место быть, может говорить лишь об уровне тактического глазомера младших стрелецких командиров, разбиравшихся в действиях своих и противника куда лучше «полковника и инженера».
Гордон вообще не жалел усилий, стараясь выставить московских стрельцов, оборонявших Чигирин в 1678 г., в крайне неприглядном свете. Иногда он увлекался и проговаривался: «Итак, понимая, что оный (бруствер) едва ли возможно оборонять дольше, и не желая, чтобы оный скончался у меня на руках, я с восходом солнца настаивал на смене, но не мог сего добиться от русских полковников. Они уверяли, что я должен удерживать оный еще один день и ночь. Однако после долгих препирательств губернатор решил в мою пользу и велел меня сменить. Около 9 часов я был сменен, а в 10 турки приступили к тому месту, главными силами загнали стрельцов в ретрашементы, немедля сровняли бруствер и снова ретировались в свои норы…»[420]. Иными словами, Гордон допустил ошибку в создании оборонительных сооружений, и, предчувствуя поражение, сделал все, чтобы покинуть место боя и цинично об этом написал, забыв о том, что именно эту позицию его якобы уговаривали оставить загадочные представители стрелецкой «общины», а он никак не соглашался. Расплачиваться за промахи полковника пришлось оборонявшим позицию московским стрельцам, которые отступили ввиду невозможности выполнения задачи. На первый взгляд стрельцы в данном случае не проявили стойкости, т. е. не показали своего соответствия одному из самых важных критериев своей боеспособности, но это не так. Стойкость в данном случае явилась бы бессмысленной гибелью воинов, чего стрелецкие командиры сумели избежать.
Крайне интересны замечания Гордона о вылазках гарнизона против турок. Например, «однако никто не желал подвергаться опасности ввиду близости (нашей) армии, так что турки без помех, спокойно укрепили свои позиции на бреши, и без больших потерь выбить их оттуда стало трудно. Однако я применил все средства, дабы убедить (солдат) что-то предпринять и посулил добровольцам свободу от всевозможных обязанностей и за каждый мешок с шерстью по 6 пенсов, а с землей – по 3 пенса, и вдоволь водки в придачу»[421]. Что же могло произойти со времени первой осады, когда все вылазки, контрбатарейная и контрподкопная, минная война велись силами гарнизона, не в последнюю очередь, московскими стрельцами, без всяких денежных и винных подачек и уж тем более без освобождений от «всевозможных обязанностей». Скорее всего, Гордон, постоянно убеждавший читателя его «Дневника» в том, что его уважали все офицеры и попросили быть командующим силами гарнизона после гибели коменданта окольничего Ржевского, сильно лукавил. Гарнизон не доверял своему новому начальнику, который уже не раз доказал как личную храбрость, так и незнание и неумение вести осадную войну. Гордон же боялся брать на себя ответственность и предпочитал по любым вопросам собирать военный совет, чтобы заручиться поддержкой большинства старших офицеров.
В первых числах августа войска воеводы Ромодановского и гетмана Самойловича подошли к осажденному Чигирину. Турецкий главнокомандующий паша Кара-Мустафа Кепрюлю попытался не допустить русские войска к городу. В случае установления твердой связи между гарнизоном и полевой армией осада города, и без того чрезвычайно тяжелая для османских войск, была бы совершенно бессмысленной.
3 августа 1678 г. произошла одна из самых важных битв этой кампании – сражение за Стрельникову гору. Гордон не был очевидцем этой битвы, но включил в свой дневник данные из официальных документов и рассказов сослуживцев: «Августа, 3… Русские, изготовясь, пошли вперед. Генерал-лейтенант Аггей Алексеевич Шепелев и генерал-майор Матвей Осипович Кровков с выборными пехотными полками, имея пять или шесть тысяч человек, составили правое крыло, в резерве справа был генерал Змеев со своей дивизией конницы и пехоты, состоящей примерно из десяти тысяч человек. В центре было девять приказов стрельцов – около пяти тысяч шестиста человек, в резерве у коих московские дворяне и сотенные, или мелкие сельские дворяне, и несколько полков конницы – всего около пятнадцати тысяч человек. На левом крыле и в резерве расположились своим путаным строем казаки, в этой путанице, однако, каждый полк имел свою собственную позицию. Белгородские и севские полки (шли) слева отдельным корпусом»[422]. Восемь из девяти упомянутых Гордоном московских стрелецких приказов, составивших центр боевого порядка русской армии, находились в ведении Белгородского полка, т. е. были в непосредственном подчинении воеводы Ромодановского. Это были приказы Семена Грибоедова, Григория Титова, Якова Лутохина, Александра Карандеева, Никифора Борисова, Александра Танеева, Никифора Колобова и Афанасия Спешнева[423]. Девятым был белгородский приказ Кондратия Крома, имевший права и привилегии московского[424]. Это были опытные, отлично подготовленные воины. Приказ Якова Лутохина (до нач. 70-х гг. – Василия Пушечникова), был одним из самых заслуженных и боевых в корпусе московских стрельцов[425]. Его служба началась в 1655 г. во время похода на Ригу. Приказ участвовал в русско-польской войне, в боях с разницами практически с первых дней восстания. Стрельцы Пушечникова понесли тяжелые потери в Царицынской трагедии, сражались под Симбирском и вели контрпартизанскую войну на средней Волге. Приказ Никифора Колобова был сформирован в нач. 70-х гг. из полка солдат «нового строя», в командование которого входил и П. Гордон. Приказы Карандеева и Грибоедова вообще