Царь, экономическая, политическая, моральная константа московских стрельцов, умер, не оставив прямого наследника. Трон, который по праву должен был бы принадлежать старшему в роду, оказался разделен между младшим и старшим царевичами, а государством стремилась править женщина. Мир перевернулся, и стрельцы, выждав момент, решили силой выбить себе место в новом мире или хотя бы попытаться вернуть старые привилегии. В данном случае не стоит забывать, что в указанное время в некоторых московских стрелецких приказах бытовали сильные симпатии к раскольникам. Сам факт появления раскольников среди московских стрельцов является показательным, т. к. стрельцы никогда не выступали против царя. Раскол же, устами своего вероучителя Аввакума, прямо называл царя «антихристовым рогом» наряду с патриархом. Таким образом, становой хребет боеспособности московского стрелецкого корпуса – безусловная верность присяге – становился тягчайшим грехом.
В результате просчетов В. В. Голицына необходимая московским стрельцам и всей русской пехоте реформа превратилась в причину восстания. Неудачные действия князя привели к тому, что московский стрелецкий корпус потерял свою мобильность, но приобрел землю, т. е. перестал зависеть от государства. Полноценная реформа русской пехоты была осуществлена позднее, Петром I, причем в несколько этапов.
2. Восстание 1682 г
27 апреля 1682 г. московские стрельцы приказа Александра Карандеева «учинились сильны и креста не целовали…» провозглашенному царем Петру I[547]. Стрельцов уговорили присягнуть, но необычайно интересен сам факт подобного неподчинения.
А. Карандеев был заслуженным стрелецким офицером, неплохо проявившим себя еще во время подавления восстания Степана Разина, был ранен в бою под Цивильском. В 1671 г. Карандеев был повышен, ему сохранили прежний чин, но перевели из 16-го приказа в 14-й. В дальнейшем полуголова стал головой этого приказа и хорошо показал себя во 2-м Чигиринском походе. После войны Карандеев получил новое повышение и стал головой уже Стремянного приказа, сменив Я. Лутохина.
Таким образом, присягать Петру отказались не просто стрельцы, а элита элиты, Стремянной приказ. М.Ю. Романов упоминал, что поводом к такому вопиющему неподчинению послужили выкрики из строя, что не годится «меньшому вперед старшего крест целовать»[548]. Никогда раньше не бывало, чтобы московские стрельцы брали на себя ответственность решать, что верно, а что нет в вопросах престолонаследия. Факт отказа от присяги Стремянного приказа явился первым сигналом, что в корпусе и в московской части стрелецкого сословия произошли серьезные изменения.
Через два дня, 29 апреля, стрельцы приказов Ивана Полтева (2-й приказ, белые кафтаны), Никифора Колобова (7-й приказ, «серогорячие», т. е. «серы горячей», желтые кафтаны), Александра Карандеева (1-й приказ, Стремянной, черевчатые кафтаны), Владимира Воробина, Григория Титова (13-й приказ, лазоревые кафтаны), Семена Грибоедова, Андрея Дохтурова, Матвея Вешнякова, Павла Глебова, Ивана Нелидова, Родиона Остафьева (17-й приказ, «гвоздишные» кафтаны) и солдаты Второго Выборного полка генерала Матвея Кравкова «били челом Великому Государю в насильствах и в налогах, и во всяких разореньях на полковников и на пятидесятских…»[549]. Иными словами, против своих начальников выступили стрельцы 11 приказов – половина корпуса, причем среди недовольных были как «тысячные» приказы первого десятка, да еще во главе со Стремянным, так и «семисотные» приказы второго десятка. Обвинения, которые стрельцы выдвинули в челобитных, подробно перечислены в царских указах об отставке и наказании, например, в указе Семену Грибоедову. Цитату из указа ввиду ее важности следует привести целиком: «Им, стрелцом, налоги и обиды и всякие тесноты чинил… И на их стрелецких землях, которые им отведены под дворы, и на выморочных местех построил загородный огороды и всякие овощные семена на те огороды покупати им велел на зборные денги. И для строения и работы на те свои загородныя огороды жен их и детей посылал работати в неволю и в деревни своих прудов копати, и платин и мельниц делати, и лес чистити, и сена косить, и дров сечь, и к Москве на их стрелецких подводах возить заставливал. И для тех своихъ работ велел покупать им лошеди неволю, бив батоги. И кафтаны цветныея с золотыми нашивками и шапки бархатныя и сапоги жолтыя неволею же делать им велел. А из Государева жалованья вычитал ты у них многия денги и хлеб и теми сборными и остаточными денгами и хлебом корыстовался… И будучи на Государских службах в полкех и в малороссийских городех и в дорогах по тому же чинил им стрелцом всякие тягости и на подводах их возил… запасы…»[550]. Патриарх и бояре, назначенные разбирать иски по стрелецким челобитным, стремились как можно скорее утихомирить приказы, поэтому голову Грибоедова и других обвинили во всех указанных преступлениях, лишили чинов и подвергли позорному наказанию – битью кнутом и батогами[551].
С.М. Соловьев, как указывалось выше, считал стрелецких полковников однозначно виновными в тех обвинениях, которые выдвигали стрельцы. Однако аргументация, подобная вот этой: «Время было такое в конце царствования Феодора, что и полковники могли разнуздаться больше прежнего, и стрельцы могли своевольничать…», совершенно неубедительна.
А. В. Чернов проблематику, связанную с восстанием 1682 г., не рассматривал, т. к. целью его исследования был очерк развития вооруженных сил России XV–XVII вв. и обоснование появления регулярной армии в России в 40-е гг. XVII в., при формировании первых полков «нового строя». Московские стрельцы для него также были анахронизмом, как и все части «старого строя».
Н.И. Павленко писал: «Но на ухудшении положения стрельцов сказалась не столько отмена щедрых подачек, сколько общая обстановка в стране в короткое царствование Федора Алексеевича… Стрельцы превратились для командиров полков в неиссякаемый источник грабежа и насилия: стрелецкие полковники присваивали причитавшееся стрельцам жалованье, уподобляли их крепостным крестьянам, принуждая выполнять не относившиеся к службе работы, подвергали жестоким истязаниям, вымогали взятки и т. д…»[552]. Подобное доверие к источнику не выглядит убедительным. Текст указа с обвинениями полковнику Грибоедову нуждается в подробном анализе.
Прежде всего, следует учитывать, что Семен Грибоедов был заслуженным стрелецким офицером, обладал хорошим тактическим глазомером. Именно Грибоедова воевода Г. Г. Ромодановский отправил в осажденный Чигирин с инспекцией. От мнения головы, оборонять или эвакуировать крепость, зависела судьба кампании. Грибоедов сумел разобраться в непростой обстановке внутри крепости, оценил «рвение» Гордона и принял тяжелое, но единственно верное в сложившихся условиях решение рекомендовать воеводе оставить крепость.
В бою голова показал себя хорошим полевым командиром, вполне справлявшимся со своей должностью. Это тем более важно, что для исследователей Грибоедов выступал не как конкретный человек, а как пример злоупотреблений стрелецкого полковника.
Никто не принял во внимание ряд очевидно абсурдных обвинений. Голова Грибоедов никаким образом не мог выгнать в свою деревню на работы стрелецких жен и детей, т. к. семьи стрельцов не являлись личным составом приказов и головам не подчинялись. Грибоедов мог нанять работников из числа стрелецких семей своего приказа, но и только. Заставить стрельцов покупать лошадей было невозможно даже побоями, т. к. те, кому была нужна лошадь в хозяйстве, могли ее купить достаточно свободно, а для перевозки боеприпасов, пушек и продовольствия во время походов стрельцам выдавались казенные «орленые» лошади из дворцовых табунов[553]. Знаменитая цитата про кафтаны, шапки и сапоги вызывала у униформологов немало споров. Думается, стрельцы были недовольны тем, что голова якобы приказал им шить униформу из выданного сукна и других материалов самостоятельно, без оплаты работы из Приказа Оружейной палаты или Царициных мастерских. Дело в том, что московские стрельцы шили свою униформу, но не просто шили из выданных отрезов ткани, а выполняли заказы на пошив, как ремесленники московского посада[554]. В данном случае Грибоедов каким-то образом лишил стрельцов заработка, что и стало одним из обвинений. Также возможен вариант, что Грибоедов просто претворял в жизнь положения голицынской реформы, по которой московские стрельцы лишались «суконного» жалованья и должны были «строить» служилое платье сами, на собственный кошт. Претензия про подводы также не выдерживает критики, т. к. упоминаются «их», т. е. стрельцов, собственные подводы, тогда как весь транспорт в походе был казенным. Удерживать жалованье голова также не мог, т. к. жалованье выдавалось каждому стрельцу лично в руки под роспись, о чем сохранилось множество свидетельств – раздаточные книги денежного и хлебного жалованья московским стрелецким приказам[555]. Возможность присвоить деньги больных или выбылых стрельцов у головы была, но очень слабая, т. к. в московских приказах стрельцы служили поколениями, и за несправедливо обойденного жалованьем могла вступиться родня. Не следует забывать, что в 1679 г. этот офицер получил назначение в один из приказов первой пятерки, а в 1680-м г. была проведена военная реформа В. В. Голицына, по которой стрельцы были лишены жалованья, замененного на земельные наделы. Поэтому обвинения в хищениях жалованья также выглядят надуманно. Практика откупов за караулы и даже за военные походы сложилась задолго до головы Грибоедова. Периодически стрелецкие офицеры злоупотребляли своим положением, например, упомянутые в первой главе настоящей работы Афанасий Левшин или Герасим Козлянинов. Вполне возможно, что Грибоедов принимал откупные деньги от богатых стрельцов своего приказа, не желавших рисковать в походах. Возможно утверждать, что истинной причиной челобитной был земельный спор, «огороды» на стрелецких землях, которые устроил Грибоедов. Ранее, при наличии регулярно выплачиваемого жалованья, государственных привилегий и социальной защиты, стрельцы могли стерпеть такое своевольство своего командира или даже договориться с ним на взаимовыгодных условиях. После реформы Голицына московские стрельцы стали зависеть от своей земли, и утрата каждого клочка могла стать условием выживания. Поэтому действия го